Алкивиад двигался удивительно проворно для такого дородного мужчины, побуждаемый к тому же скаредностью и желанием поскорей избавить от меня свой дом. Как могла моя сестра иметь дело с таким отвратительным типом, оставалось для меня загадкой. Я знала, насколько она ему покорна, так как, проводя ночи в комнатке, смежной с их спальней, часто слышала его натужное кряхтенье, сопровождаемое вздохами облегчения, за которыми следовала блаженная тишина. Сейчас его толстое брюхо колыхалось из стороны в сторону, пока мы спешили вперед, пересекая западный конец Агоры, где находился ареопаг и многие другие здания городских властей. Сотни людей толпились в тени их колоннад.
- Эй, Алкивиад! Куда ты тащишь эту красотку? Она ведь не твоя нынешняя жена.
Я услыхала шум, который подняла компания приятелей моего зятя, даже раньше, чем увидела, обернувшись, самодовольные лица и обвисшие животы его сверстников. Мужчины стояли около судейских скамей - любимое место дневного времяпрепровождения любопытствующих стариков, которым делать больше нечего, как злословить о своих согражданах, афинянах. Перикл ввел закон, требовавший оплаты услуг судейских заседателей, и теперь все старичье города устремилось сюда в надежде на эту привилегию.
- Это моя сноха, да будет вам известно, - отвечал Алкивиад. - Веду ее к Периклу, хочу узнать, не поможет ли он мне сбагрить ее с рук.
- Я тебе в этом и сам помогу, - закричал один из них.
Я шла, не поднимая глаз, не потому, что была так уж застенчива, а потому, что хотела сдержаться и не выбранить старца вслух.
- Я тоже люблю подержать в руках хорошенькую молодку вроде этой, - вмешался другой. - Да и новая жена мне не помешала б. Моя старуха совсем износилась, того и гляди помрет подо мной.
Эти слова вызвали новый взрыв хохота.
- Она сирота, и у нее нет приданого, - сказал Алкивиад.
- А-а, ну в таком случае не так уж она и красива, - отвечал мужчина.
- Она метек, и тебе все равно не удалось бы на ней жениться, - огрызнулся мой зять, проходя мимо. - Доброго вам дня, почтенные. Не будем заставлять великого человека ждать.
Он произнес это неохотно, как бы давая понять, что любое подхалимство, на которое он готов пойти перед Периклом, чистой воды притворство. Все старики заухмылялись, будто разделяли его чувства, и мы отправились дальше.
С Периклом нам предстояло встретиться в Цветной стое, одной из многих колоннад на Агоре, защищавших площадь от безжалостного летнего солнца. Я кинула взгляд на храм Гефеста: лучи солнца отражались от его могучих мраморных колонн, затем на Акрополь, где уже работали люди внутри храма Афины Парфенос. Этот храм пока представлял собой всего лишь остов мраморных колонн, и ему еще предстояло стать самым величественным зданием в Афинах. Я вздрогнула при мысли, что сейчас окажусь перед глазами того самого человека, по повелению которого возводится этот грандиозный монумент.
Каллиопа, моя сестра, вплела ленты в мои светло-каштановые волосы, а сама я чуть припудрила лицо, чтобы казаться красивей, и надела мамино ожерелье золотой чеканки, а к нему такие же серьги с мелкими переливающимися камешками бирюзы. И еще я одолжила на это утро у сестры сандалии на котурнах. Я знала, что Перикл высокого роста, и мне хотелось показаться ему скорее внушительной, чем незначительной коротышкой. Я не надеялась, что он влюбится в меня, - и мысли такой не было. Самым большим моим желанием было внушить ему, что женщина, которую он видит перед собой, слишком порядочна, чтобы отправлять ее в бордель.
- Держи голову красиво склоненной набок, а глаза опусти, - наставлял меня зять. - Не вздумай таращиться Периклу прямо в лицо, это неприлично. Женщине полагается быть скромной, и я не хочу, чтоб он сразу понял, до чего ты наглая.
Моя сестра встретила Алкивиада, когда он приехал в Милет, наш родной город, который находился в Ионии, к югу от огромного Эфеса, за который так долго сражались греки и персы. Алкивиад был выслан из Афин по политическим мотивам и нетерпеливо ожидал позволения вернуться. Афины - центр мира, как он любил говорить, остальные города всего лишь приложение к нему. Зять всегда жаловался на мой аппетит и к еде, и к умным разговорам и мечтал о том, как освободится от меня, передав мужу, какому-нибудь крестьянину из Аттики, который наконец-то сумеет "заткнуть ей рот". Во время переезда на корабле, когда мы расстались с Милетом и со всем, что нам было знакомо, Алкивиад все убеждал меня вести себя смирно, разговаривать вполголоса, а уж он сыщет мне подходящего мужа. И при этом беспокоился, что я "много знаю", а для женщины знания - совершенно лишнее.
- Ни один мужчина, - внушал он мне, - не хочет хлопот со своей женской родней, особенно если это, например, такая женщина, как ты, не пригодная ни к одному из домашних дел и считающая простую работу не достойным для себя занятием. Зачем ты нужна в моем доме? Не сомневаюсь, что ты станешь поганой женой и такой же поганой хозяйкой. И мне просто жаль того парня, кого я улещу жениться на таком отродье.
Никакие упрашивания Каллиопы не могли заставить его относиться ко мне сердечно. Он терпеть не мог таких женщин, как я. После смерти нашей матери моя сестра, носящая имя музы поэзии, но не обладающая ни одним из ее качеств, взяла на себя домашние обязанности, и, как следствие этого, я выросла без строгого материнского присмотра. Отца забавляла моя склонность к ученым беседам, и он позволил мне ходить на рыночную площадь слушать лекции мудреца Фалеса. О нем было известно, что его познания в астрономии превосходят всех, он даже умел вычислять время солнечных затмений. Науку о звездах он постиг у ученых жрецов Египта, которые научили его формулам, по которым такие вещи можно предсказывать. От этого он стал скорее похожим на кудесника, чем на ученого. Фалес учил нас геометрическим уравнениям, он говорил, что самое важное на свете - это понимать пространство, ибо оно содержит в себе все. Он научил нас измерять высоту предметов по длине тени, которую они отбрасывают. Учил, что боги находятся везде и являются той необъяснимой разумной силой, которая оживляет все сущее, как живые существа, так и природу. Он проводил долгие часы, объясняя нам, что между жизнью и смертью нет разницы, - утверждение, которое в тринадцать лет я понять не могла. Да и до сих пор не могу понять ни с точки зрения практической, ни опираясь на доводы разума. От Фалеса я узнала, как лучше приводить доводы в споре, как прокладывать мысль через непостижимое и абстрактное, задавая осторожные и настойчивые вопросы так, чтобы истина обнаружила себя сама. Это происходит медленно, подобно тому, как цветок открывается солнцу. Мне повезло, что удалось прослушать его лекции: они оказались последними, ибо в те дни он был уже очень старым. Фалес умер - мне тогда исполнилось четырнадцать - в год пятьдесят восьмой Олимпиады, сидя в кресле и наблюдая за соревнованием атлетов.
- Напрасно твой отец позволял тебе бегать на рыночную площадь, - ворчал Алкивиад, когда наш корабль пересекал море, направляясь к Афинам, - кому ты такая будешь нужна? К счастью, ты имеешь смазливую внешность, но, чувствую, мне предстоит много хлопот, пока удастся сбыть тебя с рук. И это время может показаться слишком долгим и для моего кошелька, и для моего терпения.
Но когда мы прибыли в Афины, то узнали, что Перикл в попытке ограничить афинское гражданство издал закон, запретивший браки между афинянами и метеками. Алкивиад пришел в бешенство, решив, что теперь ему от меня не избавиться.
- Ладно, в конце концов, это не так важно, - вздохнул он. - Я всегда смогу выгнать тебя на улицу или отдать кому-нибудь в содержанки.
Сестра пролила море слез, умоляя его отказаться от выполнения этой угрозы.
- Прошу тебя, дорогой муж, пожалей меня. Жить не смогу, если моя сестра пойдет по такой дорожке, - рыдала она.
- Тогда попробуй убедить ее поменьше болтать и вести себя как полагается, - отвечал он Каллиопе.
Но в ее отсутствие постоянно пугал меня тем, что заставит заниматься проституцией. Если бы ему удалось доказать, что я потеряла невинность - Алкивиад даже угрожал изнасиловать меня! - то по афинским законам он мог бы продать меня в бордель и выручить немалую сумму.
Сестра продолжала упрашивать его подыскать для меня более приемлемое положение, поэтому он решился обратиться к Периклу, чей закон погубил его планы выдать меня за афинянина и который только что развелся с женой. Он уверил Алкивиада, что не станет менять новое законоположение ради спасения одной судьбы, но согласился "взглянуть" на девушку и попытаться сделать что-либо для нее.
- Помни, Аспасия, у тебя нет ни отца, ни приданого. И, что гораздо хуже, ты от природы ненасытна, а от учения стала ненасытной еще и к разговорам. Ты просто полная противоположность тому, что требуется от женщины.
Алкивиад произносил эти слова, когда мы уже подходили к портику Цветной Стои.
- Когда увидишь Перикла, постарайся вести себя сносно, хотя бы ради себя самой.
Фалес утверждал, что мужчины лучше женщин, а греки лучше всех остальных народов. Афиняне пошли еще дальше, они были уверены, что жители Афин лучше остальных греков. Перикл же, хоть и член демократической партии, был прирожденным аристократом и, как говорили, имел более надменные замашки, чем кто-либо из его оппонентов-консерваторов. Меня страшила встреча с ним. Его статуи и бюсты появились в общественных парках и зданиях по всему городу. Он сумел подчинить себе правительство авторитетом своей личности, широтой мировоззрения, данными превосходного оратора, несмотря на то что был всего лишь стратегом, то есть главнокомандующим. Рожденный в знатной семье, он изменил городские законы так, чтобы простой человек тоже мог занять высокий пост. Его считали и аристократом, и сторонником равенства. В частной жизни он был настолько скуп, что сочинители комедий высмеивали дешевизну товаров, которые приобретались для него на рынках, но общественные фонды он умел расходовать с блеском. Это был загадочный, совершенно необъяснимый человек с парадоксальным складом ума. И мне предстояло оказаться в полной его власти.
Под портиком Цветной Стои, гигантского здания, расписанного фресками с изображением битв между греками и их противниками, я увидела поверх толпы мужчин курчавую темноволосую голову. Человек, которому она принадлежала, стоял на фоне изображения Марафонского сражения с таким спокойствием, будто был персонажем этой фрески, а не собеседником людей, боровшихся сейчас за его внимание. Казалось, он сосредоточенно слушал их, но сохранял вид полного бесстрастия. Люди перебивали друг друга, жестикулировали, приводили аргументы или высказывали просьбы, он же всего лишь равнодушно переводил взгляд с одного на другого. Алкивиад помахал Периклу, тот заметил его, и в этот момент наши глаза встретились. Несколько мгновений он смотрел на меня не отрываясь, но выражение лица его оставалось непроницаемым. Перикл отмахнулся от обступивших его мужчин, сошел по ступенькам и направился к нам. Он был на голову выше меня, даже несмотря на мои сандалии на котурнах. Довольно длинное лицо, глубоко посаженные внимательные глаза показались мне карими, а нос был такой правильной формы, что его можно было бы нарисовать с помощью линейки. Походку Перикл имел целеустремленную; бороду, темную и курчавую, стриг коротко. Комедиографы прозвали его луковицеголовым, насмехаясь над его длинным лицом и большой головой, сильно преувеличивая последнее. Я решила, что он красивый и очень представительный.
Сохраняя полнейшую невозмутимость, Перикл едва глянул на Алкивиада.
- Ты привел с собой женщину, о которой мы говорили.
- Ну да. Сестра моей жены, Аспасия. Они из Милета, исключительно по доброте душевной я привез ее с собой в Афины, когда возвращался из изгнания. Она находится под моей опекой.
Я понимала, как мучительно ему притворяться, изображая участливость, но Алкивиад боялся, что если он обнаружит перед Периклом свое отвращение ко мне, тот не станет помогать ему от меня избавиться. Стратег промолчал, но продолжал смотреть на меня не отрывая глаз, а я, в противоположность инструкциям зятя, так же пристально смотрела на него.
Алкивиад нервно продолжал:
- Я надеялся найти ей достойного мужа, но из-за того закона, что ты издал, ни один афинский гражданин не сможет на ней жениться.
- Да. Это так.
Перикл говорил так равнодушно, будто речь шла о погоде. Потом, по-прежнему не глядя на Алкивиада, взял меня за руку и повел прочь. Я не оглянулась, но про себя улыбнулась, догадавшись, какой сейчас вид у смотревшего нам вслед Алкивиада. В следующую же минуту мне пришло в голову, что меня уводит самый могущественный в Афинах человек и не следует ли мне бояться того, что он надумает со мной сделать. Но мне вовсе не было страшно и казалось - без всяких на то причин, - что он взял меня под свою защиту.
В течение некоторого времени мы шли, не обмениваясь ни единым словом, но почему-то это молчание совсем меня не тяготило. Затем Перикл обернулся ко мне и произнес:
- Вчера я чуть было не лишился одного из преданных друзей.
- Он обидел тебя каким-то образом?
Я сама удивилась тому, каким естественным кажется мой голос. Он звучал так, будто беседовать со знаменитыми стратегами было для меня самым обычным делом на свете. Я не могла объяснить почему, но с первых мгновений между мной и Периклом образовалась какая-то внутренняя связь.
- Нет, ни в коей мере. Это был великий человек, прекрасный учитель. Он мог погибнуть из-за моего небрежения. Мне следовало б подумать о его нужде и послать ему денег. К тому времени, когда я спохватился, он был очень болен.
- Это человек преклонных лет?
- Да, можно так сказать.
Большие карие глаза Перикла смотрели прямо на меня.
- В таком случае, может, он заболел по старости, а не потому, что ты о нем не заботился?
- Но он упрекнул меня. Я пошел к нему и попросил не умирать, сказал, что не смогу управлять без его мудрых советов. Тогда он ответил: "Перикл, тому, кто имеет надобность в лампе, следует заправлять ее маслом".
- Ты был для него единственным источником средств существования?
Я так спросила потому, что мне показалось невозможным, чтобы о человеке, которого так высоко ставит Перикл, было некому позаботиться.
- Это, как я уже сказал, великий учитель. В отличие от софистов он предпочитает не брать денег за свои труды и теперь зависит от моих забот. Его жалкое положение - пятно на моей репутации.
- Но почему он так важен для тебя? Он старший в твоей семье?
- Имя его Анаксагор. Он учил меня размышлять и задавать вопросы. Миру нужны такие люди, как он. Я не хотел бы нести ответственность за то, что его не стало. Он разъяснил мне - и многим другим тоже, - что тайны мира имеют логичное объяснение и что, если много думать над ними, каждый сумеет их разгадать.
- Он так говорил? Меня тоже интересует способ познания мира через вопросы. Ты не мог бы привести какой-нибудь пример его мыслей?
Когда он сверху вниз глянул на меня, его лицо выражало явный скептицизм.
- Он утверждал, что солнце - это вовсе не божество, а очень горячий раскаленный камень, больше, чем весь Пелопоннес. И что Вселенная не повинуется повелениям богов, но управляется чистым разумом, который наполняет все вещи на свете.
- Думаю, что он находился под влиянием моего учителя, Фалеса Милетского, - сказала я в ответ. - По моему мнению, тот первым высказал такую теорию.
- Ты хочешь заставить меня поверить, что ты обучалась у Фалеса из Милета?
- Я не хочу заставлять тебя во что-то поверить. Это софисты пытаются убеждать, философы просто задают вопросы. Я же констатировала факт, в который ты можешь верить или не верить по своему желанию. Но твоя вера, господин, не сделает ни истинным, ни ложным сказанное мною.
Он ничего не отвечал, продолжая молча шагать рядом. Я понятия не имела о том, куда он меня ведет, и спрашивать мне не хотелось. Взобравшись на холм, мы оказались у дверей довольно скромного дома. Он был не больше того, в котором выросла я.
- Это мой дом, - сказал Перикл.
Я была поражена, ибо думала, что вождь афинского народа живет в роскошном дворце.
- Сейчас слуги принесут нам поднос с едой и немного вина. Пойдем со мной.
Мы прошли через двор и по лестнице поднялись к дверям спальни. Я могла заметить, что убранство в доме было самым простым.
- Эта комната станет твоей. Мне кажется, тебе будет здесь удобно. Проси, если тебе что понадобится.
Мы вместе поели фиников, потом немного сыра с хлебом. За едой Перикл задал мне несколько вопросов о Фалесе и о моей жизни в Милете. Затем он удалился, а я стала думать, чем мне теперь заняться. Прислуга в доме разговаривала со мной неохотно. Я побродила по дому в поисках женских покоев, чтобы найти какую-нибудь старушку или родственницу, которые наставили бы меня в правилах, принятых в этом доме, но не обнаружила ни одной женщины. Я вспомнила, что Перикл не так давно развелся с женой, и решила, что, наверное, она увела с собой отсюда всех женщин. Я вернулась в помещение, которое он назвал моим, и стала ожидать своей дальнейшей участи. Возможно, он решит предложить меня кому-нибудь из своих друзей или выдаст замуж за слугу. Наконец спустились сумерки, царившую кругом тишину ничто не нарушало, я лежала на кровати и незаметно заснула.
Поздно ночью я услышала, как в комнату поднялся Перикл.
- Почему не зажжены лампы? - спросил он, останавливаясь подле моего ложа.
- Потому что я не сплю при свете.
- Почему ты не приготовила их для меня?
- Потому что ты не поделился со мной своими планами на вечер.
Он откинул с моего тела простыню, и я осталась перед ним обнаженной. Глаза Перикла смотрели на меня вполне безучастно, рука его спокойно скользнула по моему бедру. Я отпрянула к стенке, схватила простыню и прикрыла ею наготу.
Затем обхватила себя руками и сжалась, ожидая его гнева, но Перикл казался скорее озадаченным, чем оскорбленным.
- Ты не соблюдаешь условий нашего с Алкивиадом соглашения.
- Каких условий?
- Мы с ним договорились, что, если ты мне понравишься, я возьму тебя в наложницы.
- В наложницы?
Я поплотнее закуталась в простыню и беспомощно огляделась в поисках спасения. Это была неумная реакция, но все, чего я хотела, это бежать отсюда.