И все же Перегрин не мог заглушить внутренний голос, твердивший ему, что он бросил братьев на произвол судьбы. То, что он ничего не мог сделать для них, кроме как разделить с ними их страдания, служило плохой отговоркой.
И только лорд Рэтборн, известный в свете как лорд Совершенство, был в состоянии справиться с его родителями. Он спас от них Лайла. Но теперь у Рэтборна была собственная семья.
Лайл знал, что должен что-нибудь сделать для братьев. Но вся эта затея с замком была сущей ерундой. На сколько ему придется отложить возвращение в Египет? И во имя чего?
- Не понимаю, какая братьям польза от моего прозябания в сыром, разваливающемся старом замке? - проговорил он. - Не могу представить более нелепого поручения, чем путешествие в четыре сотни миль ради спасения кучки суеверных рабочих от призраков. Я также не понимаю, чего испугались ваши крестьяне. Каждый замок в Шотландии наводнен призраками. Они живут повсеместно. На полях сражений. В деревьях. В скалах. Шотландцы обожают свои привидения.
- Тут дело серьезнее, чем привидения, - сказал отец. - Произошли ужасные несчастные случаи, были душераздирающие крики среди ночи.
- Говорят, когда твой кузен Фредерик Далми случайно наступил на могилу прапрабабки Малкольма Макфетриджа, вступило в силу давно забытое проклятие, - добавила мать, пожимая плечами. - Сразу после этого здоровье Фредерика стало ухудшаться. Через три года он скончался!
Лайл смотрел на них, уже не в первый раз желая, чтобы было к кому обернуться и сказать: "Можно ли в это поверить?"
Хотя его родителям принять доводы здравого смысла было почти так же трудно, как для Лайла увидеть единорога, его собственный разум требовал, чтобы он представил им факты.
- Фредерику Далми было девяносто четыре года, - начал он. - Он умер во сне. В своем доме в Эдинбурге, в десяти милях от замка, который, как предполагают, был проклят.
- Не совсем в этом дело, - возразил отец. - Дело в том, что замок Горвуд - собственность Далми, и он разваливается на части!
"И до сих пор вам не было до него никакого дела", - подумал про себя Лайл. Кузен Фредерик покинул замок много лет назад, и они даже не вспоминали о нем. Почему вдруг теперь это стало столь важным?
Ну конечно! Он же дома и не может не обращать внимания на родителей так, как не обращал внимания на их письма. Это заговор, чтобы удержать его в Англии. Не потому, что он им нужен, и не потому, что они без него жить не могут. Все это лишь потому, что, по их мнению, его место - здесь.
- Какое ему дело? - вскрикнула мать. - Когда Перегрин думал о нас?
Она вскочила с кресла и подбежала к окну, словно хотела в отчаянии выброситься из него.
Лайла это нисколько не встревожило. Мать никогда не выпрыгивала из окон и не разбивала голову о каминную полку. Она только вела себя так, словно собиралась это сделать.
Вместо того чтобы думать, его родители устраивали спектакли.
- Какое чудовищное преступление мы совершили, Джаспер, что в наказание получили такого жестокосердного сына? - запричитала она.
- Эх, Лайл, Лайл! - Лорд Атертон приложил руку к голове и принял свою излюбленную позу короля Лира. - К кому же еще обращаться, как не к своему старшему сыну и наследнику?
Прежде чем он разразился своей обычной тирадой о неблагодарности детей и злодеях с бесчувственными сердцами, в разговор снова вступила мать.
- Это нам расплата за то, что мы тебя разбаловали, - сказала она с глазами, полными слез. - Это награда за то, что мы доверили тебя заботам Руперта Карсингтона, самого безответственного человека во всей Англии.
- Для тебя одни только Карсингтоны имеют значение, - вторил ей отец. - Сколько писем ты написал нам за все те годы, что ты провел в Египте? Я могу пересчитать их по пальцам одной руки.
- Зачем ему писать, если он никогда не думает о нас? - проговорила мать.
- Я обращаюсь к нему с простой просьбой, а он отвечает насмешкой! - Отец стремительно подскочил к камину и ударил кулаком по каминной полке. - Господи, как мне это вынести? Подобными тревогами и заботами ты сведешь меня в могилу, Лайл, клянусь тебе!
- О, мой любимый, не говори так! - взвизгнула мать. - Я не смогу жить без тебя. Я без промедления последую за тобой, и бедные мальчики осиротеют.
Она стремительно промчалась от окна к креслу, упала в него и начала истерически всхлипывать.
- Теперь посмотри, что ты сделал со своей матерью! - Отец протянул руку в сторону рыдающей супруги.
- Она всегда так ведет себя, - ответил Лайл.
Отец уронил руку и в гневе отвернулся от него. Он достал носовой платок и вложил в руку матери, и как раз вовремя, поскольку ее собственный скоро можно было выкручивать. Она была самой удивительной плакальщицей.
- Ради наших мальчиков мы должны молиться, чтобы этот кошмарный день никогда не настал, - произнес отец, похлопывая ее по плечу. Его глаза тоже увлажнились. - Лайл, разумеется, будет путешествовать среди дикарей, бросив братьев на беспечных посторонних людей.
Братья уже жили среди беспечных посторонних людей, подумалось Лайлу. Потеряв родителей, они бы переехали к одной из сестер отца. Хотя несколько лет назад лорд Атертон похоронил одну из них, первую жену лорда Рэтборна, другие шесть сестер находились в добром здравии и даже не заметили бы прибавления еще парочки детей к своему собственному многочисленному потомству. Конечно же, никто из них не занимался детьми сам. Их отпрысков растили слуги, учителя и гувернантки. Сами родители только совали нос куда не следовало, находили способы всех раздражать и придумывали нелепые и неподходящие затеи, чтобы впустую тратить чужое время.
Лайл не допустит, чтобы они манипулировали им. Если он позволит им втянуть себя в водоворот эмоций, ему из него никогда не выбраться.
Единственный способ устоять на твердой почве - не отступать от действительности.
- У мальчиков есть многочисленные родственники, чтобы присматривать за ними, и более чем достаточно денег на жизнь, - сказал Лайл. - Они не станут страдать и голодать в сиротском приюте. А я не поеду в Шотландию по такому нелепому поручению.
- Как ты можешь быть таким бессердечным? - вскрикнула мать. - Фамильному сокровищу грозит исчезновение с лица земли!
Она откинулась в кресле, выронив из дрожащих пальцев носовой платок мужа, и приготовилась упасть в обморок.
Вошел дворецкий. Он, как обычно, сделал вид, будто всей этой эмоциональной феерии не происходит, и доложил, что карета ждет.
После их отъезда спектакль не закончился, он продолжался по пути в Харгейт-Хаус. Из-за запоздалого выезда и столпотворения на дороге они прибыли одними из последних.
Родители Лайла возобновили свои упреки в промежутках между приветствиями хозяевам и многообразным мужьям и женам из семейства Карсингтон, а также пробираясь сквозь толпу к виновнице торжества.
Именинница, вдовствующая графиня Харгейт, кажется, с возрастом не менялась. Из писем Оливии Лайл знал, что старуха по-прежнему сплетничает, выпивает и играет в вист с подружками, которых среди Карсингтонов называли "гарпиями", а также находит достаточно времени и сил, чтобы устрашать всю семью.
В настоящее время, наряженная по последней моде и в самое дорогое платье, с бокалом в руке, она сидела в кресле с высокой спинкой, напоминающем трон, и гарпии окружали ее, как фрейлины свою королеву.
- У тебя изможденный вид, Пенелопа, - обратилась она к матери Лайла. - Одним материнство к лицу, другим - нет. Как жаль, что ты не из тех, кто в этот период расцветает! Разве что твой нос. Он довольно красный, да и глаза тоже. Будь я в твоем возрасте, я не стала бы столько плакать, как, впрочем, и производить на свет детишек. Если бы ты меня спросила, я бы посоветовала тебе заниматься деторождением раньше, а не делать перерыв и откладывать все на потом, когда вся твоя красота безвозвратно ушла, а мышцы потеряли свою эластичность.
Заставив мать на время потерять дар речи и покраснеть, графиня Харгейт кивнула Лайлу:
- Ага, наш бродяга вернулся, и, как обычно, коричневый, словно кофейное зерно. Осмелюсь предположить, что вид полностью одетых девушек станет для тебя настоящим шоком, но придется тебе пережить это.
Окружающие графиню гарпии засмеялись.
- Вот уж точно - пережить, - проговорила леди Купер, одна из тех, что помоложе. Ей было около семидесяти лет. - Уверена, что девушкам не дает покоя мысль: у него все тело такое же загорелое, как лицо?
Мать, стоявшая позади Лайла, издала слабый стон.
- Она всегда была жеманной простушкой, - обращаясь к Лайлу, театральным шепотом произнесла вдовствующая графиня. - Не обращай на нее внимания. Это мой вечер, и я хочу, чтобы молодые люди развлекались. Здесь полно красавиц, и все они страстно жаждут познакомиться с нашим великим путешественником. Теперь иди, Лайл. Если ты застанешь Оливию, опять обручающуюся с кем-то, скажи ей, чтобы не делала из себя посмешища.
Она взмахом руки отпустила его и повернулась, чтобы продолжить мучить его родителей. Лайл оставил их без малейших угрызений совести и растворился в толпе.
Бальный зал, как и обещала именинница, был переполнен красавицами, а Лайл никогда не был к ним равнодушен, независимо оттого, одеты они или раздеты. И против танцев он уж точно не возражал. Он легко находил пару и танцевал с удовольствием.
Однако все это время его взгляд блуждал в толпе в поисках головки с волосами огненно-рыжего цвета.
Если Оливия не танцует, значит, играет в карты и обыгрывает того, кто по собственной глупости сел играть с ней. А может, она в каком-нибудь укромном уголке вновь принимает чье-то предложение, как заподозрила графиня. Многочисленные разорванные помолвки Оливии, которые репутацию девушки с более скромным состоянием или из менее влиятельной семьи давно погубили бы, не отпугивали поклонников. Их даже, видимо, не слишком волновало, что она не красавица, подумал Лайл. В любом случае Оливия Карсингтон была завидной невестой.
Ее покойный отец Джек Уингейт был младшим сыном недавно скончавшегося графа Фосбури, который оставил ей целое состояние. У ее отчима и дяди Лайла, виконта Рэтборна, тоже была куча денег, и он являлся наследником графа Харгейта, который был еще богаче.
Лайл знал, что Оливия была излюбленной темой для сплетен: вызывающее платье, которое она надела на коронацию в прошлом месяце, ее гонки на экипажах с леди Давенпорт, дуэль, на которую она вызвала лорда Бентвистла за то, что он ударил хлыстом мальчика-посыльного, и так далее.
Она выезжала в свет уже четыре года, была по-прежнему не замужем, и весь Лондон все так же судачил о ней.
Лайла это нисколько не удивляло.
Ее мать, Батшеба, происходила из порочной ветви семейства Делюси: известные мошенники, самозванцы и двоеженцы. До того как Батшеба Уингейт вышла замуж за лорда Рэтборна, по некоторым признакам уже было понятно, что Оливия пойдет по стопам своих предков. Позже аристократическое воспитание замаскировало эти признаки, но характер Оливии, очевидно, нисколько не изменился.
Лайл вспомнил несколько строк из письма, которое она однажды написала ему в Египет.
"Я с нетерпением жду того дня, когда стану жить самостоятельно. Мне наверняка понравится беспорядочный образ жизни".
Судя по слухам, она в этом преуспела.
Лайл уже был готов начать активные поиски Оливии, когда заметил мужчин, которые, прихорашиваясь, всеми правдами и неправдами пытались пробиться в угол комнаты, где стояла группа джентльменов.
Он пошел в этом направлении.
Толпа была настолько плотной, что поначалу он мог видеть лишь нелепую, сделанную по последней моде прическу, которая возвышалась над головами мужчин. Две райские птицы как будто застряли коготками в капкане из… рыжих волос. Огненно-рыжих.
Такие волосы были только у одной-единственной на свете девушки.
Что ж, неудивительно обнаружить Оливию в центре мужской толпы. У нее есть титул и огромное приданое. Этого будет вполне достаточно, чтобы компенсировать…
Толпа расступилась, открыв ему полный обзор. Оливия повернулась в его сторону, и Лайл резко остановился.
Он совсем забыл.
Эти огромные синие глаза.
Какое-то время он стоял, полностью утонув в их синеве, такой же насыщенной, как вечернее небо Египта.
Потом Лайл окинул взглядом все остальное, от нелепых птиц, зависших над тугими завитками рыжих волос, до остроносых туфель, выглядывавших из-под кружев и оборок подола ее бледно-зеленого платья.
Затем его взгляд снова метнулся вверх, и Лайл едва не потерял способность соображать.
Между прической и туфельками оказались изящный изгиб шеи, ровные плечи и грудь сливочного цвета, более чем щедро выставленная на обозрение… а ниже - тонкая талия, грациозно переходящая в женственные бедра…
Нет, здесь, должно быть, какая-то ошибка. У Оливии было множество достоинств. Но чтобы она стала такой красавицей, этого он не ожидал. Эффектная - да: завораживающие синие глаза и яркие волосы. Этого у нее не отнимешь. И да, под этой ужасной прической - ее лицо… но нет, не ее.
Лайл пристально смотрел на нее, переводя взгляд сверху вниз и снизу вверх. Внезапно жара в помещении стала невыносимой, как-то странно заколотилось сердце, и мозг окутал густой туман воспоминаний, где он пытался найти объяснение тому, что видели сейчас его глаза.
Он смутно осознавал, что должен что-то сказать, но понятия не имел, что именно. Виной тому было слабо развитое воображение. Лайл привык к иному миру, иному климату, иному типу мужчин и женщин. Хотя он научился приспосабливаться к новому миру, этот процесс давался ему с трудом. Он так и не научился говорить не то, что думал, и сейчас он не знал, каких слов от него ждут.
В этот момент все усилия тех, кто когда-то старался дать ему хорошее воспитание, пошли насмарку. Он любовался прекрасным зрелищем, которое отмело все правила, бессмысленные фразы, то, как подобает смотреть и двигаться, разметало их в клочья и унесло прочь.
- Лорд Лайл, - произнесла Оливия, грациозно наклонив голову, что вызвало колыхание птичьих перьев. - А мы тут заключали пари, появитесь ли вы на балу у прабабушки.
При звуке ее голоса, такого знакомого, к нему вернулась способность соображать.
Это же Оливия, подсказывал ему здравый смысл. Вот же доказательства: ее голос, глаза, волосы, лицо. Да, черты лица обрели мягкость, щеки стали круглее, губы - полнее…
Перегрин чувствовал, что вокруг начались разговоры: одни спрашивали, кто он такой, другие отвечали. Но все это, казалось, происходит в другом мире и не имеет значения. Он не видел, не слышал и не думал ни о чем, кроме Оливии.
Вдруг в ее глазах он уловил веселые искорки смеха и заметил усмешку на губах.
Это привело Лайла в сознание, и он опустился на грешную землю.
- Я бы ни за что на свете не пропустил этот бал, - сказал он.
- Рада тебя видеть, - ответила Оливия, - и не только потому, что я выиграла пари.
Она окинула его медленным оценивающим взглядом, который скользнул по его коже как прикосновение кончиков пальцев, и Лайл почувствовал жар в паху.
Господи, Оливия стала намного опаснее, чем прежде.
Интересно, ради кого она бросила такой взгляд? Просто испытывает свою власть или пытается спровоцировать всех своих обожателей одновременно, притворяясь, что он - единственный мужчина в комнате?
Так или иначе, результат был превосходный.
Но только все равно хорошенького понемножку.
Оливия уже не маленькая девочка, если она вообще была когда-либо маленькой девочкой, да и он не мальчишка. Лайл знал, как играть в эти игры. Его взгляд скользнул к груди Оливии.
- А ты выросла, - сказал он.
- Я знала, ты станешь смеяться над моей прической, - ответила Оливия.
Она понимала, что дело тут совсем не в ее прическе. Что-что, но наивной Оливия никогда не была.
А Лайл понял намек и стал послушно разглядывать прическу. Это сооружение возвышалось над головами многих мужчин, но Лайл был достаточно высок, чтобы заглянуть птицам в глаза. Он видел, что другие женщины носили на голове такие же экстравагантные укладки. В последние десятилетия мужская мода стала значительно сдержаннее, а женская приобрела совершенно немыслимые формы.
- Тебе на голову сели несколько птиц, - сказал Лайл. - И умерли там.
- Должно быть, они решили, что попали в рай, - произнес мужской голос поблизости.
- Похожи на окоченевшие трупы, - сказал Лайл.
Оливия послала ему мимолетную улыбку, и он почувствовал, как в груди шевельнулось какое-то удивительное чувство. Кое-что, вовсе не удивительное, но слишком знакомое, произошло с его телом ниже пояса.
Усилием воли он постарался отбросить свои ощущения и не думать о них.
Она ничего не может с этим поделать, сказал он себе. Оливия родилась такой и до мозга костей была Делюси. Он не должен принимать это на свой счет. Она - его друг и союзница, почти сестра. Он заставил себя вспомнить Оливию в тот день, когда впервые ее встретил: тощая двенадцатилетняя девчушка, пытавшаяся разбить ему голову его альбомом для зарисовок. Досадная, опасно обаятельная девчонка.
- Я одевалась для тебя, - сказала Оливия. - В честь твоих доблестных поисков в Египте. Я заказала шелк для платья, чтобы сочетался с зеленым цветом Нила на твоих акварелях. Нам пришлось использовать райских птиц, потому что не смогли раздобыть ибисов.
Понизив голос до заговорщического шепота, она наклонилась к нему, предлагая еще более близкий и полный вид бело-розовой плоти, которая идеально уместилась бы в мужских ладонях. В этой опасной близости Лайл заметил легкую испарину, которую на ее коже вызвала жара в бальном зале, и ощутил исходящий от нее запах влажной плоти и легких цветочных духов.
Хотя бы предупредила его, черт ее побери!..
"Думай о тощей двенадцатилетней девчонке", - посоветовал себе Лайл.
- Я хотела одеться, как одна из дам на копиях изображений со стен гробниц, которые ты присылал, - продолжила Оливия, - но мне запретили…
Ее аромат и слова о запрете размягчали мозг.
"Факты, - сказал себе Лайл. - Нужно придерживаться фактов…"
Куда подевались ее веснушки?
Возможно, мягкий свет свечей сделал их менее заметными. Или, может быть, она припудрила их? А может, сводит веснушки лимонным соком?
"Перестань думать о ее груди. Так начинают сходить с ума. Что она говорила? Что-то о росписях на гробницах".
Он представил в уме образы плоских фигур на каменных стенах.
- Дамы на стенах гробниц, строго говоря, не одеты, - сказал он. - При жизни они, кажется, туго заворачивались в кусок очень тонкой ткани.
Наряд не оставлял простора для фантазий, вот, вероятно, почему даже он, всегда предпочитая опираться на факты, без труда представил новое соблазнительное тело Оливии, задрапированное в тонкое полотно.
- Потом, когда они умирали, - продолжал Лайл, - их с головы до ног туго заворачивали в несколько слоев ткани. Ни один из этих нарядов не подходит для английского бала.
- Ты не меняешься, - сказала Оливия, отступив назад. - Все всегда воспринимаешь буквально.