Лайл переключил внимание на ее ноги и тоже стал растирать их полотенцем. Они тоже были ледяными. Он продолжал отчаянно работать полотенцем, не позволяя себе задумываться, стараясь только восстановить движение крови в конечностях.
Он не знал, как долго это продолжалось. Паника затмила его рассудок.
Руки у него устали, но он не останавливался.
Его так поглотил этот процесс, что он не сразу заметил, что Оливия перестала дрожать, стучать зубами и произносить бессмысленные слова.
Он замер и посмотрел на нее.
- О! - произнесла Оливия. - Я думала, что никогда уже не согреюсь. О, Лайл! Зачем ты меня так разозлил? Ты же знаешь, что бывает, когда я выхожу из себя.
- Знаю.
- Как я могла подумать, что справлюсь одна? Но я ведь хотела только проследить. Было так темно. Ни одного огонька в окнах. Я должна была заставить тебя пойти со мной. Мы друг друга дополняем.
Сказанное ею было понятно лишь наполовину, но и этого было достаточно. Его сердце немного успокоилось. Кожа под его ладонями наконец-то начала теплеть. Дрожь в теле почти исчезла.
В мозгу у Лайла стало проясняться.
И тогда он увидел все совершенно четко.
Оливия перед камином, завернутая в два одеяла. Ее одежда, разбросанная вокруг. Повсюду валяющиеся пуговицы.
- О, Лайл! - проговорила она. - Твои руки такие теплые. Твои чудесные, умелые руки.
Лайл посмотрел на свои руки, которые обхватили ее правое предплечье. Ему надо отпустить ее.
"Нет, не надо отпускать".
Вместо этого он медленно провел руками вниз по ее руке, потом - вверх, вниз и вверх. Опять. И опять.
Он тщательно следил, чтобы Оливия оставалась в одеялах, отворачивая их для того, чтобы снова массировать ей руки и ноги. Он медленно помассировал ей правую руку, потом левую.
- Это ощущение, - изумленным голосом сказала Оливия. - Я не могу его описать. Волшебное. Как ты это делаешь?
Он поднял одеяла, раскрывая ей ноги. Когда его ладонь скользнула по подъему ноги, она застонала.
Лайл подтянул подушки под голову и плечи Оливии и уложил ее на них. Она закрыла глаза и вздохнула, но тут же снова распахнула их, чтобы наблюдать за ним.
Лайл вернулся к растиранию ступней. Вначале одна, за ней другая. Потом он стал растирать ее ногу до колена, поднимая одеяло выше. Его ладони повторяли контуры ее икр. Кожа Оливии была похожа на бархат. Теплый бархат. Дыхание ее замедлилось и стало глубже. Она перестала дрожать.
Оливия теперь спокойно лежала на подушках и смотрела на него. Синие глаза освещал огонь камина, поэтому казалось, будто в них танцуют звезды. Свет озарял ее лицо: изящные скулы, изгиб губ, упрямую линию подбородка. Одеяла соскользнули с плеч, открывая белую шею, грациозный наклон плеч.
Лайл выронил полотенце и позволил себе коснуться ее щеки тыльной стороной ладони. Кожа у Оливии была такой же гладкой, как самый тонкий шелк, какой носят самые богатые египтянки, - такой тонкий, что его легко можно продеть сквозь кольцо. Однако это не шелк, а ее кожа, теплая и живая. Несколько мгновений назад Лайл думал, что потеряет ее, и мир для него остановился.
Он ладонью ощутил мягкость, тепло и жизнь.
Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.
"Нет, нет, нет".
Но это была ложь. Он не этого хотел.
Все так просто. Всего лишь прикосновение. Легкое касание губами его ладони. Но он ждал целую вечность, и от этого прикосновения его встряхнуло так, словно он притронулся к электрическому стержню. Ее прикосновение рикошетом ударило Лайла в сердце, заставляя его биться неровно, прокатилось вниз, заливая жаром пах. Его тело напряглось и сжалось, а рассудок сузился до размеров туннеля.
Лайл стоял на коленях у ее ног и видел только Оливию, озаренную светом камина. Кожа, к которой он прикасался, теперь стала очень теплой. Она была жива, полна жизни, было видно, как поднимается и опускается ее грудь под одеялами.
В комнате было тихо и темно, только огонь потрескивал у них за спиной.
Оливия одной рукой удерживала одеяла на груди. Лайл потянул ее за руку, пальцы разжались, выпустив ткань. Никакого протеста. Ни единого звука. Она только смотрела на него, наблюдая. Прекрасное лицо оставалось серьезным и изучающим, как будто Лайл представлял собой тайну, которую ей предстояло разгадать.
Для него никакой тайны не существовало.
Он всего лишь мужчина, он просто отчаянно истосковался по ней, и несколько минут назад перед ним промелькнул мир без нее.
Лайл раньше жил без нее и находился вдалеке от нее. Хотя и скучал по ней. Если ему не к кому будет возвращаться, во что превратится его жизнь?
Мгновение назад он думал, что потеряет ее. Сейчас она здесь, теплая и живая в свете камина. Простой факт. Она здесь, и он ее хочет: один простой факт, который убил силу воли, добрые намерения, совесть и обязательства.
Лайл обнажил Оливию до талии и стал просто смотреть на нее, впитывая ее глазами, разумом и сердцем.
- Боже правый, - с трудом выдохнул он. - Боже правый, Оливия.
Ее кожа была жемчужно-белой, словно луна, висящая высоко в небе. Ее упругие груди светились, словно две другие белые и гладкие луны, увенчанные двумя розовыми бутонами, молившими о ласке. Оливия взяла его за руку, и он, не сопротивляясь, уступил ей. Она положила его руку себе на грудь. Лайл ощутил, как напрягся под его ладонью бутон. В паху у него тоже возникло напряжение.
Туннель его разума сузился еще больше.
Теперь он видел только Оливию. Он мог думать только о ней. Весь мир стал Оливией, сияющей в свете камина. Он обхватил рукой контур гладкой окружности, и она вздохнула. Он сжал в ладонях ее груди, и она тихо рассмеялась грудным смехом и закрыла глаза.
- Да, - сказала Оливия. - Это то, чего я хотела.
Простые слова. Он услышал в них все: сильное желание, удовольствие и что-то еще, чего он не знал. Все смешалось. Или так казалось. Но для него этого было достаточно, поскольку он и сам бы так сказал.
"Это то, чего я хотела".
Лайл раздвинул ей ноги. Не оказывая сопротивления, она смотрела на него. Он подполз к ней и, наклонившись, коснулся языком напряженного розового бутона.
- Да, - прошептала Оливия.
Да. Этим было все сказано. "Да" заключалось во вкусе ее кожи и звуке голоса, в том, как вздымался живот, когда ее тело выгибалось от быстрых движений его языка. "Да", - говорила она, потягиваясь и обнимая его за шею и прижимая к себе. "Да" скрывалось в ее стоне, когда Перегрин скользил по ее груди языком, пробуя на вкус жемчужную кожу.
"Да, это то, чего я хотела".
Она притянула к себе лицо Лайла и поцеловала, ее мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишневую греховную сладость. Потом был поцелуй, который сразил его, безумный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким же бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором нет ничего, кроме них двоих.
Мир сузился до вкуса Оливии, запаха ее кожи, ощущения ее тела у него под руками. В мире осталось только то, как она извивалась от его прикосновений, как ее руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Она тянула ее наверх, пока Лайл не оторвался от ее губ, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть ее в сторону. Теперь он был обнажен, так же как и она.
"Да, это то, чего я хотела".
Оливия провела ладонями по его плечам и рукам, погладила грудь, коснулась пальцами сосков, и Лайл почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь.
- О! - воскликнула Оливия.
Она поднялась быстрым и гибким движением и коснулась языком его затвердевших сосков. Она подтянулась еще, обхватила ногами его бедра и поцеловала Лайла. Ее язык то проникал к нему в рот, то отступал, в то время как ее грудь терлась о грудь Лайла, а его горячая и напряженная плоть упиралась ей в живот.
Лайл обнял ее, гладя по спине, потом его руки спустились ниже и обхватили ее ягодицы.
За их спинами потрескивали угли в камине, и Лайлу казалось, что у него внутри тоже потрескивало. Каждое движение, каждый поцелуй разжигали пламя.
Он потянул ее вниз, не отрываясь от ее мягких губ, и Оливия подчинилась его безмолвному указанию, а ее ноги по-прежнему обнимали его бедра. Лайл поднял голову, открыл глаза и не отводил взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил ее ступни на ковер.
Его руки скользнули вверх по бедру к самому сокровенному месту. Отблески пламени сияли на мягких рыжих волосках, играли на влажной плоти. Лайл погрузил палец внутрь, и Оливия выгнулась всем телом навстречу его ласкам.
Лайл знал, как доставить ей радость. Больше всего на свете ему хотелось подарить ей удовольствие, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкт и желание. Это непреодолимо: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.
Оливия дотронулась до его восставшей плоти. Гладкие пальцы заскользили по его длине, смыкаясь вокруг, вверх - вниз, вверх - вниз.
Лайл зарычал, отстранил ее руку и вошел в нее, натолкнувшись на тесноту и сопротивление. С тихим удивленным вскриком Оливия резко выгнулась ему навстречу, напрягаясь всем телом. Он страстно поцеловал ее и в глубину этого поцелуя, казалось, вложил все накопленные за целую вечность желания.
Оливия обвила руками его шею, потом обхватила ладонями его лицо. Напряжение ослабло, и она с неутоленной страстью ответила на его поцелуй. И пока длился этот долгий поцелуй, Лайл вошел в нее снова, еще глубже. Она немного напряглась, но не отстранилась и не оттолкнула его.
Откуда-то издалека донесся предупреждающий голос или воспоминание: "Остановись. Время остановиться".
Но предупреждение было таким далеким, и Лайл уже забыл об осторожности, им руководила страсть. Он овладел Оливией, она принадлежала ему, и он мог только снова и снова двигаться внутри ее, на каком-то примитивном языке заклиная: "Она моя. Моя. Моя".
Где-то в пульсирующем безумии он почувствовал, как ослабло напряжение и Оливия начала двигаться ему навстречу. Ее ногти вонзились ему в спину, а тело торопливо поднималось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.
А потом это произошло, все во внезапном, необузданном порыве: последнее неистовое усилие - и взрыв счастья и удовольствия. И ощущение погружения в сумасшедший мир, где звезды взлетают вверх и падают в бездну неба.
Потом наступила тишина, которую нарушал лишь неистовый стук их сердец.
Оливия, ошеломленная, лежала под ним.
Те порочные гравюры не могли передать всего, что произошло. Она сама едва понимала. Такая проникновенная интимность. Ощущение взлета.
О Господи!
Она ощутила, как его плоть выскользнула из нее, и почувствовала себя глубоко несчастной и одновременно невероятно счастливой.
Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое страшные и мрачные часы в ее жизни.
Даже когда умер отец и сердце разрывалось от горя, у нее по крайней мере была мать.
Этой ночью, вглядываясь в огромный темный силуэт замка, в котором не было ни одного освещенного окна, встречавшего ее, она чувствовала себя совершенно одинокой.
И вот чем все это завершилось. Она оказалась словно на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. Эти небеса были в его объятиях.
Лайл, приподнявшись, перекатился на бок, увлекая ее за собой. Она лежала спиной к нему, и он, положив голову ей на плечо и обхватив рукой грудь, притянул ее к себе так, что бедра Оливии оказались прижатыми к его паху.
Ей хотелось умереть от удовольствия при таком интимном, властном прикосновении. Она боялась заговорить, боялась возвращаться на землю. Она уцепилась за этот момент, когда все наконец встало на свои места, поскольку они вместе и открыто любят друг друга телом, сердцем и душой. На один короткий бесконечный миг весь остальной мир, вся остальная их жизнь и грубая реальность оказались за пределами их мира.
- С тобой все в порядке? - нарушил тишину тихий, хриплый голос Лайла.
"Да, наконец - на этот раз".
- Да.
- Я думаю… - начал он.
- Не думай, - перебила Оливия. - Давай не будем думать хотя бы сейчас. - Она положила руку на его ладонь, обхватившую грудь. - Не двигайся. Ничего не делай. Давай просто… побудем вместе.
Повисла долгая, но не спокойная тишина. Оливия чувствовала, как в нем растет напряжение. Потому что он воспитанный и честный.
- Я думал, что ты умираешь, - тихо сказал он.
- Я тоже так думала, - призналась Оливия.
- Я думал, ты будешь становиться все холоднее и холоднее, не переставая дрожать, пока не умрешь у меня на руках.
В тот момент она так сильно замерзла и была такой несчастной, что это запросто могло случиться, несмотря на все его усилия. Теперь Оливия вспомнила: яростное движение его рук на собственном теле, боль, когда он разогревал ее кровь, заставляя ее снова двигаться по сосудам… Его руки, его руки…
- Я тоже так думала. Думала, что никогда не согреюсь. Или нет. Не уверена, что могла тогда вообще думать.
- Что ты там делала? - спросил Лайл.
Она ему рассказала. Все, вплоть до мелочей.
- Почему ты вместо этого не запустила в меня чем-нибудь? - спросил Лайл. - Не могла найти способа помучить меня, не выходя под дождь?
- Когда я выходила, дождя не было, - отвечала Оливия. - На небе не было ни облачка. Ну, может, клочок-другой.
- Ты пробыла там несколько часов, - возразил он.
- Мне показалось, прошли годы.
- Что же мне делать с тобой?
- Завести тайный роман? - предложила Оливия.
- Я не шучу.
- Но это то, чего мы оба хотим, - повернулась к нему Оливия. - Все это ерунда - насчет того, чтобы держаться подальше друг от друга. Нельзя бороться с неотвратимым.
- Мы не очень-то старались, - сказал Лайл. - Одно испытание благоразумия, и мы его не выдержали.
- Лайл, я проваливала все испытания благоразумия.
- А я разве нет? Я мог вызвать твою горничную. Я мог поднять на ноги весь дом, и все бегали бы вокруг, принося что-то горячее, теплое и сухое, суетясь над тобой, посылая за врачом посреди ночи. Но нет.
Оливия погладила его по щеке.
- Ты не мог бы запереть свою совесть в ящик на время? Разве мы не можем просто насладиться этим моментом?
Лайл крепче прижал ее к себе и зарылся лицом в волосы.
- Ты сводишь меня с ума, - проговорил он глухим голосом. - Но сходить с ума с тобой восхитительно, и обычно я замечательно провожу время. Мы очень нравимся друг другу, когда не пылаем ненавистью, и мы с тобой друзья. А теперь мы занялись любовью, и у нас это хорошо получилось.
- О, Лайл! - рассмеялась Оливия.
- Неплохая основа для брака, - заключил он.
- Я знала это. Я знала это! - С этими словами Оливия немного отодвинулась от него.
Лайл вернул ее на место, крепко прижав к своему мускулистому телу. Он был таким теплым и сильным, что ей хотелось растаять на месте.
- Послушай меня, - начал Лайл, касаясь губами ее уха.
Аромат его кожи проникал в нос, превращая мозг в желе.
- Мы разрушим друг другу жизнь, - не соглашалась Оливия.
- Не до конца, - ответил он.
- О, Лайл! - Она склонила голову, прижавшись лбом к его груди. - Я восхищаюсь тобой. И всегда восхищалась. Меня восхищает твоя честность, твоя принципиальность, чувство долга и прочие прекрасные качества. И все они сейчас перепутались у тебя в голове, не позволяя увидеть ситуацию такой, какая она в реальности. Ты думаешь: "Я погубил ее". Послушай меня, правда состоит в том, и это действительно так, что меня рано или поздно должны были погубить. Я рада, что это был ты. Любовную жизнь следует начинать ярко, и ты мне в этом помог.
- Начинать? - повторил Перегрин.
Все его тело окаменело. Дальше будет только хуже, но ничего не поделаешь. Он намеревается поступить как порядочный мужчина, и он самый упрямый человек на свете.
- Я тебя обожаю, - сказала Оливия. - Всегда обожала и буду обожать. Но я эгоистка и романтик. Я должна занимать первое место в сердце мужчины. Меня не устроит то, чем довольствуются другие женщины, оставаясь в одиночестве и тоске.
- Оливия, тебе известно, что ты мне дороже, чем…
- Чем Египет?
Короткая, но многозначительная пауза.
- Что за странные вещи ты говоришь, Оливия? Разве это сопоставимо?
- Я думаю, что страсть к Египту всегда занимала в твоем сердце первое место. Я не смогу довольствоваться вторым местом в сердце моего мужчины.
Оливия почувствовала, как Лайл вздрогнул. Она отодвинулась и села.
- Мне нужно вернуться в свою комнату.
Он тоже сел, и у нее заныло сердце. Свет от камина подчеркивал крепкие мускулы его груди и скользил по бугрящимся мышцам рук. Он превратил его волосы в солнечный свет. Лайл принадлежал к тому типу мужчин, на образах которых основывались мечты и мифы. Эти мечты и мифы вдохновляли создателей знаменитых статуй из бронзы и мрамора, которым поклонялись верующие и приносили подношения в молитве.
Оливия бы с радостью стала его поклонницей. Она достаточно романтична для этого, но еще она слишком своевольна и свободолюбива, чтобы ограничить свою жизнь узами брака.
Лайл поднял одно из брошенных одеял и накинул на нее.
- Ты сейчас не в состоянии думать. Выбора у тебя нет. Ты можешь забеременеть. А даже если нет, Оливия, существуют правила, и я знаю, ты не захочешь опозорить свою семью.
- Значит, мы должны найти способ обойти правила, - сказала она. - Мы сделаем друг друга несчастными. Если ты хоть на миг заставишь замолчать свою беспокойную совесть, ты поймешь это. Ты слишком умный человек, чтобы не видеть этого.
Повисла тишина. Потрескивал огонь в камине. Лайл слышал отдаленный шелест. Должно быть, все еще шел дождь.
Дождь. Такое обычное дело. Но это из-за дождя она оказалась здесь, и это дождь привел их двоих к тому, что произошло.
Ужасно, что Оливия права. Ужасно, что она понимает это так же ясно, как он сам. Он влюбился в нее до безумия. Однако он не уверен, что этого достаточно, и совесть, которая побуждает его жениться на ней, говорит ему, что она будет несчастна, если он сделает это. Когда он позволял себе задуматься о том, чтобы связать свою жизнь с Оливией, он всегда думал, во что она превратит его жизнь, какой хаос произведет. Но он не думал о том, во что он сам превратит ее жизнь.
Теперь Лайл вглядывался не в опрокинутое самумом будущее, которое он представлял себе, а пытался понять свое сердце. Он не мог предложить ей то, что ей нужно, то, чего она заслуживает. Она должна занимать главенствующее место в сердце мужчины, и до настоящего времени ему не приходило на ум, что, возможно, в его сердце для этого просто нет места.
- Сегодня мы ничего не решим, - сказал он.
- Да, похоже на то, - согласилась Оливия.
- Лучше доставить тебя в твою собственную кровать.
- Да. Но еще нужно убрать следы нашего пребывания здесь, - сказала она. - Проще всего развести огонь в гостиной и бросить мою мокрую одежду перед ним. Это будет похоже на то, что я все-таки сделала то, что пыталась сделать: разжечь огонь и обсушиться.