Повозка катила на север, Кестрел оглядывала меняющийся пейзаж через зарешеченное окно. Она смотрела на горы, сменяющиеся равнинами, усыпанными островками тусклой красноватой травы. По отмелям выхаживали белые длинноногие птицы. Ей даже попалась на глаза лисица с белым птенцом в зубах. У Кестрел от голода свело желудок. Она бы сама с удовольствием съела этого птенца. Да что там птенца, она бы проглотила лисицу целиком. Порой ей хотелось съесть себя. Она проглотила бы всё - грязное синее платье, кандалы на запястьях и одутловатое лицо. Если бы она могла поглотить себя, то от неё бы не осталось и следа, как и от ошибок, которые она совершила.
Кестрел неловко подняла скованные руки и прижала кулаки к сухим глазам. Может, она была слишком обезвожена, чтобы плакать, подумала девушка. Горло саднило. Она не могла вспомнить, когда страж, правящий повозкой, последний раз давал ей воды.
Они находились уже глубоко в тундре. Стояла поздняя весна… или нет. Перволетний день, наверное, давно прошёл. Тундра, большую часть года стоявшая обледенелой, ожила. В воздухе клубились тучи комаров. Они искусали каждый дюйм открытой кожи Кестрел.
Проще было думать о комарах. Проще было созерцать низкие, покатые вулканы на горизонте, вершины которых давно развеяли ветра. Повозка ехала в их сторону.
Проще было смотреть на удивительно яркую сине-зелёную воду.
Сложнее было осознавать, что такому цвету вода обязана сероводороду, а это означало, что они приближались к серным шахтам.
Сложнее было осознавать, что именно отец сослал её сюда. Тяжело и ужасно, точно так же, как он смотрел на неё, как он отказался от неё, обвинил её в измене. Она была виновна. Она сделала всё, чтобы он поверил ей, и теперь у неё не было отца.
Горе разбухло комом в горле. Она попыталась проглотить его. У неё был список того, что нужно сделать… что же это? Изучить небо. Притвориться одной из тех птиц. Прислониться лбом к стенке повозки и дышать. Она не могла вспомнить.
Но она никогда не умела забывать надолго. Она вспомнила и последнюю ночь во дворце, это было неизбежно. Она вспомнила и о письме, своей исповеди Арину. "Я - Моль. Я шпионила ради твоей страны, - писала она. - Я так давно хотела сознаться тебе". Она описала тайные планы императора. Неважно, что это была измена. Неважно, что она должна была выйти за сына императора в Перволетний день, или что ее отец был самым верным другом императора. Кестрел отринула тот факт, что она по рождению валорианка. Она писала то, что чувствовала. "Я люблю тебя. Мне тебя не хватает. Я готова на все ради тебя".
Но Арин так и не прочёл тех слов. Это сделал за него генерал. И её мир развалился на части.
* * *
Жила-была девушка, слишком самоуверенная. Не всякий назвал бы её красавицей, но согласился бы, что в ней была известная доля изящества, которая скорее устрашала, нежели очаровывала. Она была не из тех, так считал весь свет, кому бы вы хотели перейти дорогу. Она держала своё сердце в фарфоровой шкатулке, шептались люди, и они были правы.
Она не любила открывать ту шкатулку. Ей не нравился вид собственного сердца. Оно всегда выглядело одновременно меньше и больше, чем девушка ожидала. Оно билось на белом фарфоре. Мясистый красный комок.
Иногда, правда, она опускала руку на фарфоровую крышку и понимала, что пульс сердца был желанной музыкой.
Как-то ночью, кто-то другой услышал эту мелодию. Мальчик, голодный, он был далеко от дома. Он был, если уж вам так важно, вором. Он подкрался к стенам девичьего дворца. Он вцепился сильными пальцами в узкое окно. Он открыл его и пролез внутрь.
Пока девушка спала… да, мальчик увидел её в кровати и сразу же отвел взгляд… он украл шкатулку, не понимая, что в ней спрятано. Он только знал, что хотел эту шкатулку и точка. Его характер был полон желания, он всегда тосковал по чему-то, и его тоска, которую он не понимал, причиняла такую боль, что ему не хотелось разбираться в том, чего он не понимал.
Всякий из светского общества, к которому принадлежала девушка, сказал бы, что кража шкатулки - плохая затея. Они видели, что случалось с её врагами. Так или иначе, она всегда воздавала по заслугам.
Но он бы не прислушался к их совету. Он забрал свой трофей и ушёл.
Это было почти сродни волшебству, её мастерство. Её отец (бог, шептались люди, но его дочь, любившая его, знала, что он смертен) очень хорошо обучил девушку. Когда порыв ветра, ворвавшийся в открытое окно, разбудил её, она услышала запах вора. Он оставил его на оконной створке, на прикроватном столике, даже на балдахине, немного отодвинутом в сторону.
Она погналась за ним.
Она увидела его путь на дворцовых стенах, по сломанным веточкам бурого плюща, которым он воспользовался вместо веревки, чтобы вскарабкаться вверх, а потом спуститься. В некоторых местах ветви плюща были толщиной с ее запястье. Она видела, куда он перемещал свой вес, и где он чуть не упал. Она вышла на улицу и пошла по его следам в логово к вору.
Можно сказать, что вор знал в тот момент, когда она пересекла его порог, что он сжимал в кулаке. Можно сказать, что он должен был знать все задолго до этого. Сердце вздрогнуло в холодной белой шкатулке. Оно забилось. Ему пришло в голову, что фарфор - молочный и шелковый, прекрасный, до скрежета зубов - можно разбить. В конечном итоге он останется с кровавыми осколками. И всё же он ничего не сделал. Можно было только догадываться, что он чувствовал, когда увидел её в сломанном дверном проеме, ступившей на голый глиняный пол, освещая комнату, словно ужасное пламя. Всё это можно было бы представить. Но история не об этом.
Девушка увидела вора.
Она увидела, каким он был маленьким.
Она увидела стальной цвет его глаз. Ресницы, покрытые сажей; чёрные брови, что были темнее его чёрных волос. Зловещий изгиб губ.
Теперь, будь девушка честна сама с собой, она бы призналась, что в тот же вечер, когда она легла в кровать, то проснулась от трёх продолжительных ударов сердца (она посчитала их, так громко они прозвучали в тихой комнате). Она увидела, как он сжимал в руках белую шкатулку. И вновь закрыла глаза. Сон, снова пленивший её, был сладок.
Но честность требует мужества. Когда она загнала вора в его логово, то обнаружила, что совсем не уверена в себе. Она была уверена только в одном. И это заставило её немного отступить. Она подняла подбородок.
Девичье сердце неровно билось, и они оба слышали это. И она сказала ему, что он может оставить себе то, что украл.
* * *
Кестрел проснулась. Оказывается, её сморил сон. Пол повозки заскрипел под её щекой. Она закрыла лицо руками. Девушка была рада, что её сон закончился именно так. Ей не хотелось видеть остальное: как отец узнал, что она отдала сердце скромному воришке, и как отец возжелал смерти дочери, и изгнал её.
* * *
Повозка остановилась. Дверь загрохотала. Кто-то вставил ключ в замок. Дверные петли завизжали и внутрь потянулись руки. Двое охранников вытащили ее из повозки, их хватка была твердой и настороженной, словно они ждали, что пленница начнет сопротивляться.
У них были причины для беспокойства. Как-то раз Кестрел вырубила одного из мужчин, ударив его в висок наручниками на своих запястьях. Второй стражник поймал её прежде, чем она успела сбежать. В последний раз, когда они открыли дверь, Кестрел выплеснула им в лица содержимое отхожего ведра и выскочила на улицу. Она бросилась наутек, ослепшая от дневного света. Она была слаба. Больное колено подогнулось, и девушка рухнула в грязь. После этого случая стражники открывали дверь только для того, чтобы покормить её или дать воды.
Если они решили вытащить её из повозки, значит, они прибыли к месту назначения. На этот раз Кестрел не стала бороться. От сна её тело онемело. Ей нужно увидеть место, куда до конца жизни сослал её отец.
* * *
Трудовой лагерь был обнесен чёрным железным забором высотой в три человека. Позади двух блочных каменных зданий маячили мёртвые вулканы. Тундра простиралась на восток и на запад потрепанными коврами из желтого мха и красной травы. Здесь было холодно. Воздух разрежен. И все пропахло гнилью.
Далеко на севере сумерки окрасились зеленоватым оттенком. Через открытые узкие ворота тянулась очередь заключенных, возвращавшихся в трудовой лагерь. Все заключенные шли спиной к Кестрел, но в зеленоватом свете она мельком увидела одно женское лицо. Оно напугало девушку. Глаза женщины казались совершенно пустыми. Хотя Кестрел спокойно позволила стражам вести её, от вида тех остекленевших пустых глаз у неё едва не подогнулись колени. Руки стражей сжались сильнее.
- Не останавливайся, - велел мужчина, но глаза заключённой, глаза всех заключённых… напоминали гладкие блестящие зеркала… Да, Кестрел знала, куда её отправляют, и знала, что она тоже заключённая, но только сейчас она осознала, что её вот-вот превратят в такое же существо с пустым выражением лица.
- Не будь такой упрямой, - сказал стражник.
Она будто лишилась скелета. Всё её тело обмякло в их руках. Когда они наклонились, выругались и попытались привести упрямицу в вертикальное положение, Кестрел резко выпрямилась и ударила головой в лицо одного из мужчин, толкнув второго, чтобы он потерял равновесие.
Эта была её самая наименее успешная попытка побега. Глупо пытаться что-то предпринимать в лагере, наводнённом десятками валорианских надзирателей. Но даже несмотря на то, что ею занималась всего пара из них, она больше ничего другого не смогла придумать.
* * *
Никто не причинил ей вреда. Это было очень по-валориански. Кестрел находилась здесь, чтобы работать на благо империи. Покалеченные тела не очень хорошо справляются со своими обязанностями.
После того, как девушку силком затащили в застенки трудового лагеря, её провели через грязный двор прямо наверх к женщине, которая изумлённо, но, тем не менее, чуть ли не дружески оглядела Кестрел.
- Милая принцесска, - сказала она, - чего натворила, чтобы оказаться здесь?
Хотя сейчас волосы Кестрел были грязными и всклокоченными, в целом, они по-прежнему были заплетены с тем же аристократическим изяществом, что и в тот день, когда её схватили. Она вспомнила о струящейся по коленям синеве платья, когда сидела за роялем прошлым вечером в императорском дворце… когда это было? Почти неделя, должно быть, прошла, подумала она. Сколько времени утекло с тех пор, как она написала то безрассудное, жалкое письмо? Неужели так мало? Как же она так низко и так быстро пала?
Кестрел снова погрузилась в ледяной колодец страха. Она тонула в нём. Она даже никак не отреагировала, когда женщина вынула из ножен свой кинжал.
- Стой смирно, - сказала женщина и несколькими быстрыми косыми росчерками лезвия разрезала юбку Кестрел между ног. Потом она отстегнула на своём поясе петлю, рядом с которой висела плётка, и сняла небольшой моток веревки. Разрезав её на несколько коротких отрезков, женщина обвязала ими ткань вокруг лодыжек Кестрел, формируя некое подобие брюк. - Мы же не можем позволить тебе то и дело спотыкаться в шахтах, не так ли?
Кестрел коснулась одного из узлов. Её дыхание выровнялось. Она почувствовала себя лучше.
- Проголодалась, принцесса?
- Да.
Кестрел жадно схватила то, что ей было предложено. Еда проваливалась в горло ещё до того, как она успевала осознавать, что это было. Девушка жадно глотала воду.
- Полегче, - сказала женщина, - а то тебя стошнит.
Но Кестрел не слушала. Её браслеты звякнули, когда она наклонила флягу, чтобы осушить ту до последней капли.
- Мне кажется, тебе это больше не нужно. - Женщина сняла кандалы. Кестрел сразу же почувствовала, насколько рукам стало легко. Но на каждом обнаженном запястье осталась кайма от оков. Но тут руки показались ей необычайно легкими, словно вот-вот покинут её, они словно больше не принадлежали ей. Грязные, ногти обломаны, неприятная ссадина на двух костяшках. Неужели этими руками она когда-то играла на рояле?
Кожу покалывало, живот свело… наверное, это от того, что она ела и пила слишком быстро. Кестрел сунула руки крест-накрест подмышки и прижала их к себе.
- С тобой всё будет в порядке, - успокаивающе сказала женщина. - До меня дошли слухи, что ты вроде как смутьянка, но я уверена, что в ближайшее время ты угомонишься. Мы здесь ведем себя честно. Делай, что велят, и к тебе будут хорошо относиться.
- Почему… - Язык Кестрел будто разбух. - Почему вы называете меня принцессой? Вы знаете, кто я?
Женщина хмыкнула.
- Дитя, мне плевать на то, кто ты такая. Скоро и тебе станет плевать.
Брови Кестрел поползли вверх. У нее появилось странное и очень отчётливое ощущение, что по ее венам плывут маленькие жучки. Она взглянула на руки, ожидая увидеть бугорки под кожей. Девушка сглотнула. Ей больше не было страшно. Она была… а какой она была? Мысли путались в тумане, они напоминали фокус с цветными тряпками, связанными в длинную верёвку, которую иллюзионист вытащил изо рта…
- Что вы подмешали в еду, - с трудом проговорила она. - И в воду?
- То, что поможет.
- Вы одурманили меня. - Пульс Кестрел стучал так быстро, что она не различала биения своего сердца. Оно превратилось в одну сплошную вибрацию. Лагерный двор, казалось, сжимался. Она перевела взгляд на женщину и постаралась сосредоточиться на чертах её лица - широкий рот, посеребренные косы, чуть раскосые глаза, две вертикальные морщинки меж бровей. Но улыбка женщины была расплывчатой, а следом и остальные черты её лица стали расплываться и терять чёткость. Они начали отдаляться друг от друга, пока Кестрел не убедила себя в том, что протяни она руку, и её пальцы пройдут сквозь женщину, улыбка которой стала еще шире.
- Вот, - сказала женщина, - так гораздо лучше.
* * *
Кестрел не знала, как она оказалась в темнице. Она была поглощена желанием двигаться. Но ещё до того, как девушка осознала это, она обнаружила, что мечется из угла в угол, смыкая и размыкая руки. Она не могла остановиться. Пульс стучал в висках: по нарастающей, все громче и выше.
* * *
Действие наркотика ослабло. Она была истощена и измотана. Кестрел вроде бы помнила, что провела на ногах несколько часов, но теперь, когда она осознала размер темницы (шкафы в императорском дворце и те были больше), это казалось невозможным. Но ноги ныли, и она увидела, насколько износилась тонкая подошва ее элегантных туфель.
Сердце словно налились свинцом. Кестрел замерзла. Она села на грязный пол, подтянув колени к подбородку, и уставилась на всё многообразие плесени, покрывавшее каменные стены: целое войско крошечных зеленых звездочек. Девушка коснулась узлов на веревках, привязывающих подол разрезанного платья к её ногам. Этот жест заставил её немного прийти в себя.
Большинство попыток сбежать по дороге на север, в тундру, вероятно, было обречено на провал. И всё же Кестрел по-прежнему верила, что, возможно, первая попытка могла стать самой удачной. Возможно, она была такой же отчаянной, как остальные, но у неё все равно было больше шансов на успех. В первое утро в повозке стражники сделали остановку, чтобы напоить коней. И Кестрел услышала геранскую речь. Она шёпотом подозвала говорившего и вытолкнула через решётку окна мертвую маскировочную моль. Она всё ещё могла чувствовать моль между пальцами, пыльцу крылышек. Часть её не хотела отдавать насекомое. Часть её думала, что если она оставит моль при себе, то это как-то отменит её ошибки. Она бы много чего сказала Арину, когда он стоял в музыкальной комнате. Это было лишь позавчера. А она сидела там за роялем, разглаживая руками синие юбки, и кормила его ложью.
Кестрел держала в руке белесую моль. А потом бросила ее в руку тому геранцу. "Передай это своему губернатору, - сказала она. - Скажи Арину, что я…"
Больше она ничего не смогла произнести. Стражники видели, как она потянулась к геранцу через решётку. Они позволили мужчине уйти, но лишь после того, как тщательно обыскали, чтобы убедиться, что Кестрел, а по сути так и было, ничего ему не дала. Может, моль упала на землю? Неужели насекомое так хорошо замаскировалось, что стражи просто не заметили его? Кестрел не смогла разглядеть этого через окно.
Но если геранец придет к Арину и расскажет ему, что случилось, поймет ли Арин, что она сделала и куда её сослали? Она перебирала кусочки истории в своем сознании. Моль: символ анонимного шпиона Арина. Тюремная повозка направлялась на север. Даже если геранец на дороге не знал, кем была Кестрел, он, тем не менее, мог бы описать её Арину, ведь так? По крайней мере, он мог сказать, что эту моль дала ему валорианка. Дальше бы Арин выяснил всё сам. Он был проворный и хитрый.
И слепой.
Я пойду на все ради тебя, писала она в письме, которое нашел её отец. Но эти слова, несмотря на чувства, что она излила на лист бумаги, были ложью. Она отказала Арину. Она не была честной с ним, даже когда он молил об этом. Она притворилась пустышкой, будто была легкомысленна и жестока.
Он поверил. У Кестрел никак не укладывалось в голове, что он поверил. Порой она ненавидела его за это.
Она подавила робкую надежду, что Арин узнает о случившемся с ней, придет и спасет. Это был ужасный план. Это вовсе не походило на план. Ей придется придумать что-нибудь получше.
* * *
Вся еда была чем-то накачана. И вода тоже. В своё первое утро в трудовом лагере Кестрел ела с остальными заключенными во дворе. Они выглядели безвольными и не разговаривали, сколько бы Кестрел не предпринимала попыток их разговорить. Когда она покидала лагерь вместе с остальными, то почувствовала, что отрава добралась до сердца. У Кестрел забурлила кровь.
Они дошли до района шахт у подножия вулканов. Кестрел не могла вспомнить пройденный путь, который им пришлось проделать. Впрочем, ей было все равно. Это отдаленное осознание равнодушия принесло с собой нотку наслаждения.
Работа приносила облегчение. Ей очень хотелось двигаться, делать что-нибудь, куда-нибудь взбираться. Кто-то… стражник? - выдал ей две корзины. И она рьяно принялась наполнять их, вынимая из земли рассыпчатые желтые блоки серы. Она увидела туннели, которые уходили вглубь вулкана. Заключенные, направлявшиеся туда, несли с собой кирки. Кестрел поставили работать снаружи. Девушка осознала - и это осознание было подобно камню, внезапно выхваченному из наркотического потока сознания, - что, поскольку появилась она здесь совсем недавно, топор ей никто не доверит.
Все стражники носили закрепленные петлей кнуты у поясов, но Кестрел не видела, чтобы они ими пользовались. Стражники (явно не являющиеся цветом валорианской нации, раз были отправлены служить в самый худший закуток империи) лениво поглядывали на заключённых, которые без проблем подчинялись приказам. А стражники неспешно переговаривались между собой, то и дело жалуясь на запах.
В воздухе стоял очень сильный запах варёных яиц. Она обратила на него внимание, но ни он, ни запах пота, пятна от которого уже оставили характерные разводы на платье, ничуть её не беспокоили. Когда её сильно затрясло, она задумалась, от холода это или из-за наркотика? Кестрел загрузила обе корзины, прикрепленные к гибкой перекладине, и опустила на плечи. Было очень здорово почувствовать вес; было настолько здорово выкапывать, поднимать, нести и бросать, что хотелось повторять это снова и снова.
В какой-то момент она зашаталась под корзинами. Ей дали воды. И удивительная сила вернулась.
* * *