Кляня миг, когда глупо согласилась на предложение Ольги, я, в конце концов, приняла решение. Возможно, глупое и поспешное, что чуть позже заставит меня пожалеть о содеянном, но… если же поступлю по-другому, то просто-напросто перестану себя уважать.
Кинувшись вперед, я нагнулась над мотором и стала дергать веревочку, с помощью которой Макс завел сей агрегат. Нитка больно впивалась в руки, оставляя красные следы, точно мелкие порезы. Не обращая больше ни на что внимания, я полностью сосредоточилась на том, чтобы поскорее заглушить мотор, даже не догадавшись, что можно просто вывернуть руль и направить лодку обратно к берегу.
Ничего сложного в том, чтобы остановить лодку, развернуть ее обратно, подплыть и причалить к острову, в принципе, не было. Даже для того, кто сидел-то в лодке второй раз за жизнь, не то, чтобы управлять посудиной.
Да, определенно сложностей не должно было быть. Если бы удача оказалась на моей стороне. Но, либо по странному стечению обстоятельств, либо по великой и неизведанной воле кого-то свыше, персональная удача отсутствовала. А может, злобно хихикала, наблюдая за моими глупыми попытками покорить технику управления лодкой.
Стремление поскорее привести решение в действие стало сущим провалом. Я продолжала неистово дергать шнур, пока вдруг мотор не пыхнул в воздух мелкими искрами и темным клубом дыма.
Остальное свершилось настолько быстро, что я до конца и не успела понять, что именно произошло! Ремешки, на которые ранее совсем не обратила внимания, лопнули, и мотор, громко кашляя, шлепнулся в озеро, мгновенно скрывшись под толщей воды.
У меня даже челюсть отвисла в немом изумлении.
Лодка замедлила ход и вскоре просто покачивалась на легких волнах.
Остров почти скрылся из виду. Только верхушки деревьев еще выглядывали над плотным туманом, что словно кокон окутал кусок суши, превратившийся для меня в персональное Чистилище за все дни пребывания там.
Лишь сейчас глаза стали подводить. Внешний мир расплывался, а ночь заявляла о своих истинных правах, лишая меня прежних, странных привилегий улучшенного зрения.
От глупой и ослепляющей обиды из горла вырвался надрывный крик, больше похожий на отчаянный вой.
Теперь я была слишком далеко от берега, чтобы, даже имея отличный навык в плаванье, чем ранее не отличалась, доплыть до острова самостоятельно.
Чертыхаясь, опустилась на дно лодки. Возможность упущена!
Нерешительность и путаница в желаниях сыграли слишком скверную шутку!
Пока я мысленно ковыряла собственный мозг чайной ложкой, не в силах решительно и быстро определиться, как поступить, время для маневра истекло. А Макс – паршивая морда, все предусмотрел! Вероятность того, что ремешки, удерживающие мотор, лопнули сами по себе от моих чрезмерных усилий, почти нулевая. Значит, этот гад их заранее подрезал, обезопасив себя таким образом! И сейчас вполне легко мог приводить лелеемый годами план мести в действие!
Чем больше я думала о том, что могло или уже случилось с Данилом, тем паршивее становилось. В груди бушевал настоящий ледяной смерч, обдавая сердце морозным дыханием. Татуировка на запястье, что появилась после ритуала, поблекла и жглась, точно я изрядно сыпанула пригоршню соли на открытую рану. А медальон, подарок Потрошителя, и вовсе стал мерцать приглушенным светом, будто бушевавшая в нем до этого жизнь, медленно, но верно утекала в пустоту.
Устроившись на дне лодки в позе эмбриона, я бездумно утирала мокрые щеки. Собственная глупость и ненужная сейчас эмоциональность только раздражали, но справиться с этим никак не получалось. Из меня будто в один миг всю силу выкачали, не осталось даже запала на то, чтобы продолжить костерить себя, на чем свет стоит. Чувство вины, тоски и горькой потери чего-то важного были мучительны. Даже прежние уговоры о том, что Данил – враг, монстр, эгоистичный ублюдок, не помогали заглушить болезненные укоры совести. То, что блюстительница морали оставалась нема при соучастии в убийствах одногруппников с последующим пиршеством их телами, а сейчас била наотмашь после побега с острова, не просто сбивало с толку, вводило в некую форму ступора!
Закрыв глаза, мне осталось только надеяться на чудо, что дрейфующая на волнах лодка причалит обратно к берегу острова Потрошителей. Пока же единственной доступной возможностью стало полное бездействие.
В попытках навести порядок в сущей неразберихе мыслей, эмоций, желаний, прошлого и настоящего, я и сама не заметила, как провалилась в царство снов и… оказалась на уже знакомой полянке перед хижиной бабы Стаси.
Ничего здесь, казалось, не изменилось после последнего моего визита, еще тогда в далеком детстве. Как бабулечка умерла, так точно и дорогу мне сюда заказала. Вначале я просто боялась возвращаться в хижину, было слишком непривычно больно и пусто внутри от мысли, что на скрипучем пороге меня никто больше не встретит. Потом же, когда тоска притупилась и желание посетить дом бабы Стаси вновь проснулось, захотелось обновить воспоминания, забрать на память несколько безделушек, я просто-напросто не нашла дорогу. Часами бродила по лесу, пытаясь отыскать знакомую тропинку, что вела к хижине, а все впустую.
Мама же наотрез отказалась вести меня, ссылаясь на то, что, мол, дом уже продан другим людям, а все вещи были розданы нуждающимся. Когда только все успела? Так и получилось, что от бабы Стаси мне остались на память тоска в сердце и несколько обрывчатых, но безумно сладких, детских воспоминаний.
На крыльцо я не поднялась, а просто-таки вбежала сломя голову. Старые доски отозвались жалобным скрипом. Неистовая радость смерчем поднималась в груди, когда я смело провернула ручку и зашла в дом.
Первым встречавшим оказался аромат свежеиспеченных пирожков с капустой. Я заприметила глубокую тарелку со сдобой на огромном, деревянном столе с массивными ножками сразу, как вошла. И только потом перевела взгляд на бабу Стасю, что хлопотала у печки, вытаскивая глиняную посудину, от которой в воздух поднималась пышная шапка пара.
– Проголодалась, дитятко? – повернула голову бабушка, одаривая меня теплой улыбкой. – Давно пора кушать, внученька, иначе плохо тебе будет. Почему так долго не приходила? Не спалось?
Внутри меня все смешалась в непонятную кучу малу: мысли, воспоминания, ощущения. Глупо таращась на самого родного мне человека, я могла лишь часто хватать воздух, словно задыхалась, и смаргивать горячие слезы, что нет-нет и накатывали, смазывая четкость картинки.
Невозможно было передать всю гамму эмоций, накативших на меня, простыми словами. Я попыталась и претерпела неудачу:
– Бабулечка, но… как?
Она еще больше заулыбалась и как-то совсем по-детски зацокала языком. Медленно, с трудом переставляя распухшие ноги, донесла и поставила глечик на стол.
– Забыла, Мартуся, что бабушка все знает? – хитро прищурилась баба Стася. – Помнишь, что я тебе говорила?
– Работа у бабушки такая – все на свете знать и меня любить… – Как в бреду глухим голосом повторила я заученные еще в детстве слова.
– Правильно, внученька. А теперь садись за стол, чай, в ногах правды нет, да и не было никогда.
Сидеть на твердой узкой лавке никогда не приносило особого удовольствия, но рядом с бабушкой все мелкие неудобства сглаживались и забывались, как несуществующие. Главным было ее присутствие, отчего в груди у меня неизменно теплело, как летом.
– Что это? – спросила я, покосившись на мутно-зеленый отвар, что налила бабуля из глечика в толстую глиняную чашку.
– Тебе для сил сварила, – заверила бабушка. – Пей. Отвар хоть и вяжет во рту, но ни разу еще не подводил. Травки в нем сильные, мудрые, на хорошую отдачу годные.
Чашка была такой громоздкой, что для удобства ее пришлось ухватить двумя руками. Глиняные бока оказались теплыми и приятно грели пальцы. Несмело отсербнув напиток в первый раз, я ждала протеста от организма: тошноты, рвотного позыва, но ничего такого не случилось. Жидкость не внушала доверия, но бабушка, внимательно наблюдавшая за мной, никогда не причинила бы мне вред. Будь он случайный и тем более намеренный.
Отбросив осторожности, я выпила половину чаши почти залпом, обжигая язык и мягкое небо.
– С пирожками вприкуску, – подсказала баба Стася. – Кушай, Мартуся, кушай.
Сдоба у бабушки всегда получалась необыкновенной. Тесто воздушным, пышным, ароматным, неважно стряпала она из скудных ингредиентов или тогда, когда всего было в достатке. Отвар отдавал на языке полынной горечью и свежестью мяты.
Только на третьем, с ладонь, пирожке я почувствовала приятную сытость. А потом в животе что-то остро скрутило, отзываясь болью во всем теле. От неожиданного приступа я сжала зубы, чтобы не застонать. На лбу проступила испарина.
– Ба…
– Сейчас отпустит, – сжала она своей шершавой, теплой ладонью мою руку, словно пыталась подарить утешение. – Потерпи.
Когда от боли перед глазами засверкали звезды, все прекратилось. Так же скоро, как и говорила бабушка. Нечто новое, неведомое мне ранее, мощно стукнулось о ребра, точно пыталось вырваться наружу, ударило в сердце и будто окутало его теплым, плотным одеялом. Вместо неприятных отголосков приступа в голове прояснилось.
Я вспомнила свой последний визит во сне к бабе Стасе в таких ярких и четких деталях, что стало жутко.
– Ба, – насилу выдавила из себя сквозь сдавившие горло слезы, – прости, что не послушала. Обернулась.
– Давно простила, Мартуся. Разве могу я на свое золотце обиды глупые держать?
Мучавшие меня вопросы столпились, вступая в борьбу за первенство, что ранее озвучить, а что позже… От наплыва мыслей и эмоций я вновь растерялась, не зная за что ухватиться в первую очередь. А потом точно плотину прорвало, слезы покатились градом и стало по-настоящему страшно.
– Ба… – между всхлипами вырывалось из меня. – Ба! Ой, я дура! Он же сейчас… А я тут…! Как же так? Господи!
– Тш-с-с-с, – шептала бабушка. Притянув в уютные объятья, она прижала мою голову к своей пышной груди и стала нежно перебирать волосы, как часто любила делать в детстве: – Каждый волен ошибаться. Помнишь, как ты в школу только пошла? Разве получились у тебя сразу палочки и кружочки ровненькие, как учительница показывала? Вот и в жизни так, в чистовик не всегда без клякс и исправлений получается текст вписать.
– Это я виновата! – крик так и рвался из груди вместе с чувством вины, отчаянья и злостью на саму себя. – Я же его…
Замолчала, оборвав нелепые слова. От неожиданно колкой догадки, что чуть не сорвалась с языка, даже плакать перестала.
Что я его? Люблю?!
Пусть мысленно озвучила, а все равно стало страшно до чертиков. Да и разве любовь бывает такой? Непонятной, острой, пугающей и нелогичной? Разве приходит она так негаданно, молниеносно и без предупреждения захватывает тебя всего, словно варвар, спустившийся с гор?
– Он мне… – начала заново, пытаясь исправиться, горько всхлипнула и вновь остановилась, так и не найдя того, единственно правильного слова.
Нравится?
– Ну-ну, – продолжала баюкать бабушка.
– Не могу я без него! – наконец сдалась я.
Как призналась, так сразу и легче стало, словно тяжеленный мешок с плеч сбросила, перестав таскать за собой, как на аркане.
– Как же я? Что же это? Все вот так и закончится, буля?! Что мне делать? Как мне исправить все?!
– На что ты готова пойти, ради спасения мужа, Марта? – серьезно, даже мрачно, спросила вдруг бабушка.
Этот вопрос прошиб меня, точно электричеством, от кончиков пальцев и до макушки. Я вскинула голову, заглядывая в морщинистое лицо бабы Стаси.
Через нее сейчас на меня, показалось, смотрела необъятная Вселенная.
– На все, – даже не задумываясь, дала ответ я.
– На все, это серьезно, – уголки ее губ поползли вверх, но глаза оставались серьезными, холодными и беспристрастными. – Так ли на все?
Я отодвинулась и упрямо вздернула подбородок, всем своим видом показывая, что от своего заявления не отступлюсь.
Бабушка кивнула:
– Хорошо, дитятко. Знаю, чем помочь твоему суженому можно. Силу он свою тебе отдал, не ожидал, что не сможет в объятьях удержать, пока восстанавливаться будет. Ты у меня резвой козочкой оказалась, раз! – и ускакала в ночь. Он и опомниться не успел.
– Ну, бабушка! – скривилась я, опять чувствуя жгучую волну вины.
– Запомни: вместе – вы сила, а порознь… Помнишь присказку про прутики? Если вместе сложить – никто не сломает, а вот по отдельности переломить труда не составит. – Она задумчиво почесала подбородок. – В схватке даже зверю любому силы нужны, вот их тебе и надо ему вернуть, Мартуся.
– Я согласна. Как?
Баба Стася покачала головой:
– Ишь ты, быстрая какая! Погодь, пока не знаешь всех условий и последствий.
– Мне все равно.
Бабушка с кряхтением поднялась на ноги и прошаркала к печке. Достав глубокую миску налила туда воды и поставила на пол передо мной.
– Всему есть своя цена, дитятко. И за это тебе придется расплачиваться собой.
Я непонимающе нахмурилась:
– Как это?
Баба Стася вынула из кармана широкой юбки большие ножницы. Блеск от серебряных лезвий оттенял ее пальцы синевой.
– Чтобы Данила твой смог побороться за жизнь на равных, придется тебе часть себя отдать. Знай, – она понизила голос до шепота, который вдруг прозвучал в этой неестественной тишине зловеще, – эту потерю никогда чувствовать не перестанешь. Свыкнешься, забудешь, но черноту вокруг сердца ощущать все равно будешь. Часть, что отдашь, не восстановится, а если вздумаешь долгое время вдали от мужа быть – совсем худо будет. Опустеешь, девочка.
Я не знала, как именно течет время здесь… В мире сновидений? Но подсознательно понимала, что там, в реальности, счет пошел, ни на минуты, а на секунды.
– Я согласна! – Нетерпеливо вскрикнула.
– Тогда отсекай.
– Что?
Она протянула ножницы:
– Волосы режь, Мартуся, да покороче.
Несмотря на былую решительность, пальцы подрагивали, ножницы оказались холодными и тяжелыми, но отступать я не собиралась.
Кое-как собрав волосы одной рукой в неряшливый хвост, я поднесла ножницы к его основанию.
– Над миской режь, внученька. Смотри, чтобы не попадало, – подсказала бабуля.
Сама она держала в руках пучок каких-то трав, ожидая совсем рядом. Ее присутствие и незримая поддержка, словно вливали в меня силы.
– Думай о муже и отсекай от себя силу.
На секунду прикрыв глаза, я представила Данила прямо перед собой и, набрав побольше воздуха, решительно чикнула ножницами. Волосы упали точно в миску, не рассыпавшись, как и просила баба Стася.
Глаза защипало.
Ощущение было такое, будто от меня урвали большой кусок, жадно, неаккуратно и больно.
Голова закружилась, но, как ни силилась, я не могла распрямиться и отвести взгляд от миски. Ведь точно помнила, что через прозрачную воду просматривалось эмалированное дно! Сейчас же вода выглядела темной, как агат, и покрыла волосы полностью, точно спрятав их под темной вуалью. А еще меня откуда ни возьмись посетило чувство дежавю, словно не в миску смотрела, а в темные воды озера вокруг острова заблудших душ.
Боковым зрением я уловила, как бабушка подожгла пучок из трав.
Громким шепотом проговаривая молитвы, она принялась окуривать меня сладким дымком, что испускали травы, водя руками вокруг тела, будто бы пыталась соткать невидимую сеть.
В воздухе разлился насыщенный запах чабреца. Он, казалось, проникал в каждую мою клетку, пытаясь заполнить ту зудящую пустоту в груди, что сейчас причиняла дикую боль.
Глаза Данила так и мерещились всюду: на внутренней стороне век, в темных водах, в отражении. Не знаю, сколько это состояние продлилось, но напряжение покинуло меня только тогда, когда в миске все вспыхнуло золотыми искрами, вода испарилась, а я смогла отвести взгляд, точно освободившись из невидимого плена.
– Вот и все, внученька, – приласкала улыбкой бабуля. – Вот и все.
– Он жив?
– Ты сделала все, что могла. Теперь очередь за ним. Захочет выжить – выживет.
К моему разочарованию, ее слова не принесли должного спокойствия, а лишь разожгли смутную тревогу.
Бабушка словно почувствовала мрачное настроение, склонилась ко мне и заключила лицо в теплые объятья ладоней. Она принялась успокаивающе поглаживать мои щеки, не переставая глядеть на меня светлым, ласковым взглядом. В тот момент стало казаться, что в ее глазах собралась вся земная мудрость, которая манит меня, как драконов – злато, блестит, сияет, а дотянуться до него все не получается. То ли сил не хватает, то ли устремление мало.
– Не думай о плохом, деточка, – сказала она. – Ты сделала все так, как надо. Умница моя.
– Ну, какая я умница, буля? – неохотно вывернулась из ее объятий. – Я одногруппников своих помогла убить! А потом я их съела! Я монстр, каннибал, убийца!
Баба Стася с громким кряхтением села на лавку:
– Вот всегда ты, Мартуся, любила заранее выводы составлять.
– Ты о чем?
– Помнишь, как в речке змею увидала?
Я кивнула.
– Что ты тогда сделала? С диким визгом, голышом из воды на берег вылетела, да еще и детей всех рядом распугала.
– И что?
Я никак не могла уловить ход мыслей бабушки. Причем случай из детства к тому, что я стала убийцей?
– А то, что в речке был всего-навсего безобидный уж, а не чупчакабра, как ты кричала на все село, – лицо бабы Стаси озарила милая улыбка. – Вот и сейчас не зная броду, как говорится… Ты же не думала, что оказалась на том острове неслучайно, не правда ли? А то, что после расправы над одногруппниками совесть не ойкнула, не задумывалась? Ты же у меня добрая девочка, Мартуся…
От ласки так необходимой мне, что слышалась в каждой ее фразе, я не растаяла, а наоборот ощетинилась, как дикий, загнанный в угол зверек.
– Хоть ты не будь наивной по поводу моей "святости"! Ты ведь у нас одна из знающих, так не надо претворяться, что тебе не видна грязь, в которую я влезла по уши!
Бабушка нахмурилась, двумя пальцами взяла меня за подбородок, решительно удерживая взгляд, и строго ответила:
– Ты тоже такая же знающая, как и я, Марта. Только видеть еще не научилась, обиды и мысли глупые мешают истинному чутью дорогу дать. Если бы я углядела за тобой грех непростительный, то и помогать не стала бы.
– Но я ведь… убила их.
– Убила. А знаешь ли ты, что волки тоже убивают не всегда ради пропитания и забавы?
– Что? Причем здесь волки? – вконец растерялась я.
Бабушка перестала меня удерживать, вновь улыбнулась и я почувствовала, как охватившее меня ранее напряжение от серьезности ее тона, отпускает.
– Э-эх, молодежь, чему вас только в школе учат? – шутливо пожурила она. – Волки – санитары леса. Потрошители в какой-то степени тоже. Сосредоточься, Мартуся, и попробуй ответить мне на вопрос, почему Данил выбрал именно этих людей для прохождения периода жажды?
– Я…
– Ты знаешь, – решительно оборвала баба Стася. – Закрой глаза и представь себе одногруппников. Ты видишь их души? Они чисты?