* * *
Герцогство Ферон, Гемма
Вечер тихо опускался над городом, рассыпаясь тысячью капель вечерней росы в главном саде, что окружал герцогский замок. Ферон, герцогство на границе двух сверхдержав, всегда славился своей красотой, силой и ухоженностью, если не сказать богатством. Лакомый кусочек, за всю историю переходивший из рук в руки столько раз, что жители уже много сотен лет не пытались запоминать, к какому государству они относятся.
Но в какой-то момент чудом, практически благодаря случайности, удалось дипломатическим путём выгрызть независимость, и вот уже пятьдесят лет Ферон сам по себе – маленькое государство, только без собственного флота. В герцогстве появилось даже деление на города, правда, довольно условное.
Замок герцога находится в почти что самом маленьком из них, но одном из самых красивых при этом. Цветущая Гемма – рай для земледельцев и всякого рода хозяйств.
Санрайс, герцогский замок, располагается близ глубокого чистого озера, однако, несмотря на поражающий воображение пейзаж, совсем не кажется романтичным. Древний, как мир, переживший сотни и тысячи осад, естественно, отразившихся на внешнем виде, изначально сконструированный конкретно как военная крепость, ныне он походил на груду серых камней, зачем-то сложенных в несуразное подобие здания. Архитектурный памятник давно ушедшему и далеко не самому радужному прошлому. Многие считали, что герцог живёт там до сих пор только из-за воспоминаний детства и по привычке, при этом опять же не трудясь вспомнить какие-то ранее известные факты, которые могли бы кардинально изменить существующие ныне общепринятые взгляды. Герцог, по своему обыкновению, ничего не отрицал и не подтверждал на этот счёт, ускользая от наводящих вопросов и намёков, следуя всё тому же принципу: "людьми, предпочитающими всё сводить к чему-то элементарному и привычному лично им, легче управлять, легче что-то внушить, при этом ни у кого не вызвав желания докопаться до сути".
И метод пока что действовал вполне успешно.
Золотоволосая маленькая девочка в милом голубом платьице с рюшами, что стояла подле окна, скучающе положив головку на руки, сложенные на подоконнике, прожила всю свою пока ещё короткую жизнь в этом городе. И он не просто надоел ей – он её пугал.
Здесь, из этого окна, открывался вид на сад – единственное место, в котором очаровательной пятилетней Эмилии действительно нравилось играть. Там не было ледяных равнодушных лиц, людей, чьи самые тёплые улыбки похожи на гримасы, злобы, задекорированной косметикой, и едкого яда за красивыми словами.
Эмили хоть и была твёрдо уверена, что она уже взрослая, со вздохом признавала, что, в отличие от своей матери, не видит ничего весёлого в скучных, помпезных балах. Там ей не разрешали бегать и танцевать, она должна была сидеть с прямой спиной на отведённом ей месте и сутки напролёт мило улыбаться. Вобщем, вести себя, как герцогиня.
"Фу, не хочу быть герцогиней" – давно решила для себя девочка.
Уже вечерело, но ей захотелось выйти погулять.
"Одну всё равно не отпустят, – подумала девочка, накидывая плащик на плечики, – Плохие стражники. Придётся идти к няне. Опять поведут за ручку, как маленькую…"
Так, вздыхая о наболевшем, Эмили поплелась к комнате своей молоденькой новой няни Равии, всё же сочтя, что так лучше, чем никак.
Миновав пустые коридоры, на каменных стенах которых висели уже зажжённые факелы, девочка остановилась у одной слегка приоткрытой двери, из которой лился свет чадящих сальных свеч и слышались разговоры.
– …Завтра, – таинственным шепотом, заинтриговавшим Эмили, произнесла Равия, поправив безукоризненно белый кружевной чепец на голове, – Уже завтра хозяин откроет портал в запечатанный мир. И лично отправится за тем ребёнком. Посол приедет буквально на днях. Не завидую девочке… лучше б, наверное, померла, когда родители бросили. Теперь ведь они её используют. Ещё сказочки, наверное, наплетут. Это они умеют мастерски, да так, что сама Мара купится…
– Тсссс! – Оглядываясь, приложила палец к губам молоденькая пухленькая служанка, присевшая рядом с собеседницей, – Вдруг услышат ещё? Бед не огрести потом… А откуда ты узнала-то? Про девочку эту?
– Дык я же няня их младшей, ко всякой комнате доступ имею, – похвасталась та, – Вот и подслушала ненароком. Увидим, что выйдет из этого. Думается мне, что ничего хорошего.
– А когда здесь чего хорошего случалось? – усмехнулась служанка, – Ядом пропитан замок этот сплошь.
Больше Эмили слушать не стала. Маленькая девочка, конечно, мало что поняла из этого разговора, но настроение почему-то испортилось, и гулять уже не хотелось. Потому, подобрав юбки, она тихонько убежала обратно.
* * *
Выдохнув, Кармина резко села на постели с бешено колотящимся сердцем, судорожно оглядывая привычную тёмную комнату сонными глазами.
"Вот те на, – проведя рукой по вспотевшему лбу, подумала девушка, – Никогда сны не снились, тем более такие явные… Бред какой-то".
Быстро, однако, избавившись от мыслей о странном сне, девушка вновь провалилась в объятия Морфея.
* * *
Герцогство Ферон, Гемма
Рассвет в Фероне всегда был завораживающе прекрасным зрелищем. Многие жители герцогства вставали пораньше не только для того, чтобы приступить к не терпящей отложения работе, но и чтобы взглянуть на почти легендарный феронийский рассвет. Никто не пытался понять почему, но первые лучи восходящего солнца в Фероне светились не только алым и золотым, но и всеми цветами радуги, походя на северное сияние, как в далёких холодных краях Аранхора.
Когда-то давно, в детстве, нынешнего герцога Морана удивляла и восхищала подобная красота, хотя бы потому, что тогда в его жизни было слишком мало красивого.
"И кто бы знал тогда, что именно мне удастся добиться всего этого? – С лёгкой усмешкой подумал он, оглядев богатство помпезной, но при этом уютной комнаты. – Впрочем, и хорошо, что никто не знал. Иначе мой многоуважаемый отец проявил бы больше усердия в избавлении мира от "скверны" в моём лице".
Задумчивый взгляд, прошедшись по комнате, будто споткнувшись, остановился на спящей девушке лет восемнадцати, что всё так же обнимала потрёпанную подушку, будто родного человека, при этом почти неестественно вывернув тонкую шею. Сонное лицо спокойно, а хрупкое тело напряженно, словно даже в этот момент она ждёт удара.
Время притупляет даже самые острые чувства. Давно исчерпался юношеский запал, угасло пламя страсти, все достигнутые высоты перестали приносить удовлетворение, даже ненависть, которую он считал сильнейшим чувством в мире, чувством, которое умрёт только вместе с ним – больше не будоражит, как раньше, словно покрывшись слоем пыли. То, что было важно раньше, сейчас кажется пустяком, условностями или вовсе чем-то смехотворным.
Хотя, наверное, не в этом случае.
Время часто делает нас чуть сентиментальнее. Как ещё иначе можно объяснить то, что сейчас, глядя на эту девушку, он, давно привыкший оглядываться назад лишь за тем, чтобы не совершать прежних ошибок, испытывает что-то отдалённо напоминающее сожаление?
– Совсем как в тот день, правда? – Хрипловатый голос как всегда неслышно вошедшей герцогини раздался чуть позади, – Ты тоже помнишь, я знаю. Вроде бы столько воды утекло, а то мерзкое чувство, как тогда…
– Нет смысла об этом говорить, – оборвал её тот, равнодушно подёрнув плечами, – Я бы не стал ничего менять, даже если бы мог. Тогда я даже не раздумывал. Признайся, для нас обоих всегда существовали более важные вещи, чем семья.
– О, конечно ты не раздумывал, – ухмыльнувшись, Айла сцепила перед собою руки и посмотрела на мужа с долей презрения и превосходства, – Ты бы потерял гораздо больше, чем я – единственный шанс. Учитывая твоё происхождение… – От полного чистой ярости взгляда мужа герцогиня практически подавилась собственными словами, тут же осознав, что сказала лишнее.
– И что же не так с моим происхождением? Договаривай, ну же. – Едко отозвался тот, в пару широких шагов приблизившись к жене, театрально потупившей взор, – Что бы ты ни ответила, это прозвучит всего лишь как глупое чванство, дорогая. Естественно, я боялся потерять то, к чему долго стремился… не всем всё преподносится на блюдечке, как тебе.
Устав, видимо, смотреть на наигранно-смиренное лицо жены, герцог отвернулся от неё, вновь расфокусированным взглядом посмотрев на спящую девушку. Затем, помолчав, куда более спокойно, равнодушно, не без сарказма и презрения добавил:
– Можешь и дальше считать, что безукоризненное происхождение дало тебе в этой жизни хоть что-то, кроме хорошего приданого. Всё равно это – одна большая ложь.
На мгновение Айла застыла, поражённо и уязвлённо глядя на мужа. Но в конце концов предпочла думать, что этого разговора просто не было. Как всегда, когда ей не удавалось подавить противника.
– Почему она всё ещё спит? – наконец, тихо поинтересовалась она, – Не больна она чем-нибудь? Королевскому племяннику нужна здоровая невеста.
– А тебе не всё ли равно? – со смешком отозвался он, – Она под заклинанием. Я наложил, чтобы она не сопротивлялась и не почувствовала переход – в первый раз и сразу между мирами – это болезненно. Проснётся только примерно через несколько часов. Кстати, вариант с болезнью я рассматривал одним из первых, но всё тот же небезызвестный тебе маг легко может проверить, правда это или нет, а так же излечить от любой болезни. Не убивать же нам её, в конце концов.
– Ну слава Свету, хоть до этого мы не опустились, – хмыкнула герцогиня, – И что прикажешь делать? Ты подумал об этом, я смотрю?
– Да, – кивнул Вальтемат, – Но тебе не обязательно знать деталей. Просто будь добра к девочке, сыграй из себя мать, нашедшую ребёнка. Пойдём, расскажу тебе "печальную историю о том, как у нас отобрали нашу девочку".
Дверь за ними тихо захлопнулась, и в унисон с этим звуком спящая открыла глаза.
Глава 3
"Не бывает такой безвыходной ситуации, в которую мы не можем попасть".
Платон.
Мейхон, королевство Кайнур.
Астарта
Слепящее солнце проникало повсюду, в каждый уголок старого дома. Ясный день тёплого лета благоухал запахами разнообразных цветов, коими был полон каждый уголок столицы, но не приносил былой радости. Я ничего не могла поделать с меланхолией и апатией, не оставляющей меня уже столько времени. Со смерти отца прошёл год, однако ничто в моей жизни так и не вернулось в круги своя, с глаз так и не упала пелена неприятия действительности и полного равнодушия ко всем свалившимся проблемам. Папа заразился какой-то болезнью в одной из вечно сырых и холодных темниц, где заключённых морили голодом, а у нас не было даже возможности повидать его… Соизволили прислать лишь сухое оповещение: "Ваш отец, барон Вилард Фалгуни, скончался от тифа в городской тюрьме в ночь с седьмого на восьмое месяца тающих льдов восемь миллионов девятьсот двадцать пять тысяч триста восемьдесят второго года от сотворения мира.
Я и моя маленькая сестрёнка, которой недавно исполнилось пять лет, остались одни.
Раньше вся жизнь казалась простой и понятной, мало что вызывало тревогу или волнение, уж тем более – страх или боль. Родители оградили нас от любых проблем, и теперь я не знаю, хорошо это или плохо – потому что выросла совершенно неприспособленной к жизни.
Меня зовут Астарта Фалгуни, и ещё недавно я считала себя самой счастливой девушкой на свете. Родилась в семье зажиточных горожан, в огромном городе Мейхоне, изначально единственный ребёнок в любящей семье. Мой отец, Вилард, происходил из древнего, давно обнищавшего баронского рода Фалгуни, от имений которых остался лишь небольшой клочок земли, а мама, Девора, была крестьянкой.
Родители мои жили относительно неплохо: отец вёл хозяйство на своей родовой земле, мать помогала ему. Многим другим крестьянам приходилось гораздо хуже, так что они ни на что не жаловались. Я появилась в первый же год их брака, он вышел для них удачным в материальном плане, потому я была желанным ребёнком. Однако хоть в семнадцать лет девушка уже давно считается взрослой, моя хрупкая по телосложению мама была не готова к рождению ребёнка. Роды были тяжёлыми, но всё обошлось – лекари лишь предупредили, что больше рожать ей нежелательно.
Меня окружали лаской, заботой и любовью. Когда мне исполнилось пять, папа с мамой потратили большую часть своих средств на моё обучение – музыка, рисование, алгебра, литература, и… танцы. Мои любимые танцы. Наставницей и хореографом мне стала замечательная танцовщица – Танильдиз*. Наняли её для того, чтобы научить меня только основам бальных танцев, на случай, если мечты родителей сбудутся и мне каким-то чудом удастся стать женой аристократа. Однако Танильдиз, заметив во мне способности и любовь к танцам, обучила меня не только парным танцам, но и многим другим, не требуя дополнительной платы.
Я хорошо её помню – не слишком красивая, но эффектная женщина лет тридцати, с длинными чёрными волосами, чёрными, как кофейное зерно, глазами, излишне загорелой кожей и женственной фигурой.
Она всегда была улыбчива и внимательна со мной, лишь изредка бывали моменты, когда в её жизнерадостном взгляде появлялась серьёзность и неясная мне тогда печаль. Одним из таких моментов стал день, когда она сказала, что до поры до времени не может дать мне большего. Мне было двенадцать лет.
"Ты счастлива, Асти, потому что тебя любят твои родители, – сказала она тогда, – Ты счастлива, потому что у тебя безоблачное детство, какое бывает не у всех. Но когда-нибудь и тебе придётся понять, что мир жесток, полон боли и проблем, а место женщин в нём наравне с безделушками. Я очень надеюсь, что тебе никогда не доведётся понять этого, но если это не так и судьба будет к тебе неблагосклонна, найди меня".
Тогда я и впрямь не поняла смысла этих слов. Ну да, читала, что мир наш сугубо патриархальный, что есть гаремы и рабство, что всюду идут жестокие бойни, но никогда не видела этому подтверждения, потому и считала лишь чьей-то несмешной шуткой. Обожаемая принцесса, видящая лишь одну сторону, "оболочку" своего огромного и прекрасного города. Долгое время я даже не замечала, каких трудов папе с мамой стоит моё благополучие. Наивный ребёнок, я видела лишь их улыбки, а не скрывающуюся за ними усталость…
В том же году мам забеременела вновь. Они с отцом мечтали о втором ребёнке, а предупреждения лекарей поняли как необходимость просто быть ещё более внимательными и осторожными во время этой беременности. В более раннем детстве мне не хотелось иметь братика или сестрёнку, я бы считала его (её) соперником за любовь родителей, однако в двенадцать лет я уже считала иначе, и была бесконечно рада наблюдать за увеличивающимся животиком мамы. Мы с папой закрывали глаза на её нервозность, выполняли каждый её каприз, а она, в свою очередь, все предписания лекарей.
Эти роды выдались гораздо более тяжёлыми. Мне не разрешали войти, но из своей комнаты я прекрасно слышала, как мама надрывно кричала больше суток. Помню, меня трясло, я очень волновалась, то и дело плакала в подушку. С каждым часом страх становился всё сильнее, и в ту ночь я не спала. Задремала ненадолго и болезненно уже утром, а когда очнулась в кажущейся теперь неестественной тишине и вышла, тут же увидела, как из родительской спальни выносят мёртвое тело мамы, прикрытое окровавленной белой простынёй…
Это было первым настоящим ударом для меня. Первой болью. Почти на полгода я заперлась тогда в своей комнате, не подпуская к себе никого, в том числе и папу. Дура, даже не изволила взглянуть на новорожденную сестрёнку, не говоря, но считая, что она тоже виновата в маминой смерти.
Отец держался, как мог. Ещё последние годы жизни мамы наше материальное положение несколько ухудшилось, а после – и вовсе, но я, глупая эгоистка, совсем не видела этого. Утонула в своём горе, снедаемая, как последняя дура, сетованиями на судьбу и жалостью к себе.
Папа использовал все возможные способы, чтобы вывести меня из этого состояния, но я упёрлась, как баран, а потом и он не выдержал всех свалившихся на него проблем. Начал пить, всё глубже опускаться в долговую яму. Но я, закрывшая сама себя в четыре стены, не замечала и этого.
Остатки придуманного мира и "королевского" эгоизма рухнули в один миг. Лина, мой отчаявшийся лекарь, сообщила, что не намерена больше за копейки вытаскивать из бездны душевнобольную, тем более что не далее как вчера моего отца посадили в тюрьму за не выплату огромных долгов. Якобы, богатый кредитор милостиво позволил нам оставить нам с сестрой всё как есть, но лишь ровно до моего совершеннолетия. Так что мы, фактически, больше не обладаем ни копейкой.
Я очнулась. Больше всего это походило на прозрение – наконец увидела, как оскудел и опустел наш дом, бывший некогда как полная чаша. В тот же день, стыдно признаться, я впервые увидела свою сестру, которую папа назвал Эванджелиной – "сверкающее счастье".
Маленький ангел, она беспокойно спала в моей старой колыбельке, раскинув крохотные ручки и тихонько посапывая. Пухленькие щёчки покраснели, на них виднелись следы слёз. Я ведь, дура, даже не слышала, как она плакала, почти на сутки оставленная одна. И стало стыдно, как никогда раньше, до слёз. Ведомая каким-то порывом, склонилась и легонько поцеловала её в щёчку, поняв и почувствовав, что никогда её не оставлю. Если понадобится, буду жить только ради неё. Она – самое большое чудо в жизни, в целом мире. Настоящее "сверкающее счастье"…
Вечно бы в глаза твои смотреть,
Видеть бы всегда в них только свет!
С тобою я захочу смеяться, петь,
Сколько б ни постигло в жизни бед.Будь счастлива, любимая, родная!
Я буду жить, дышать одной тобой.
Такая милая… прелестная… смешная…
Мне только в радость быть твоей сестрой.За руку держи! – несчастья сгинут,
Как и беды, боль, обиды и страдания…
Что бы ни случилось – не покину,
Не дам познать тебе ни страха, ни отчаянья…
…Все эти годы я искала выход, любой. Но его не было. В нашем мире нет женских профессий, ни одной, так как права оказалась Танильдиз – мы не более чем бесправные безделушки. Это устанавливалось тысячелетиями и проявляется даже в самых отдалённых, захолустных и диких уголках мира. Женщина может быть только женой, дочерью, сестрой, любовницей, наложницей, падшей женщиной или рабыней. Полностью, во всём и всегда зависимы от мужчин. Если кто-то не согласен, это приравнивается к преступлению.
Совершеннолетие моё наступает через месяц, и нас уже предупредили, что дом заберут. Куда идти, что делать – я не знаю. Знаю только, что уже согласна поступиться любыми принципами, чтобы мой маленький ангел, улыбчивая белокурая сестрёнка, Эва, могла жить в достатке. Даже если станет наплевать на собственную жизнь – буду жить ради неё, как пообещала себе уже давно.