- В порядке исповеди - да, все, - твердо ответила Татьяна.
- Тогда еще один вопрос - уже не в порядке исповеди, а для… прояснения канонических тонкостей. Ваш брак был официально зарегистрирован? Государственной инстанцией?
Таня невесело усмехнулась.
- Нет. Вот уж не знала, что мне когда-то это окажется на руку! Леша ни за что бы не пошел в ЗАГС - ну, регистрировать брак. Он же был… я вам говорила - мы были вроде хиппи. Он это все презирал. Говорил - штамп в паспорте, подумаешь, государство обойдется, а по правде мы и без штампа супруги. Мама его и другие родственники так обрадовались, когда Леша привел меня к ним в дом жить и сказал - вот моя жена… Нет, не этому обрадовались, конечно. Они просто счастливы стали, когда он им ответил про регистрацию - примерно так ответил, как я сказала. "Не расписались?" - как сейчас помню, тетушка даже перекрестилась. Но это все уже не в порядке исповеди, отец. Это так, ерунда.
- Тогда можно считать, что мы закончили? Вернемся к остальным? Там еще оставался чай… и вино.
- Простите. Я вам и чаю толком попить не дала…
Даже не отвечая на эту глупость какой-нибудь правдивой банальностью - "Я сюда не чай пить приехал", например, или "для меня великая радость преподать счастливое таинство покаяния" - Гильермо протягивает ей обе руки, помочь подняться.
- И никогда не сдавайтесь, слышите, сестра? Никогда.
- Jamais, - яростным эхом откликается Таня, сжимая его пальцы полудетским обетованием - "так тому и быть".
Глава 9
Que maudit soit la guerre
Исходя из того, где начинался этот день - 21 июля - Гильермо никогда не предположил бы, где и как тот закончится.
Потому что начинался он в отличном месте, в большом и светлом зале фехтования спорткомплекса ЦСКА, где проходили предварительные соревнования на личное первенство и куда двое братьев явились исполнять свой конспираторский долг.
Гильермо до того мало знал о рапирах, вполне мог бы перепутать рапиру со шпагой; но вид соревнований - а для прикрытия полагалось хоть на что-нибудь олимпийское сходить - он избрал еще во Флоренции по принципу "чтобы не совсем противно", памятуя, что денег хватит максимум на четыре похода по стадионам - а кроме того, с детства был обуреваем острой неприязнью к футболу, баскетболу, борьбе… да, собственно, всему, что мало-мальски напоминало спорт. Фехтование, по его мнению, скорее походило на игру, на что-то такое турнирное, относящееся к эпохе Артура - или хотя бы персонажей Дюма, а значит, вконец отвратительным быть не могло, максимум - смертельно скучным. Скучать он и собирался, честно готовился ради миссии вычеркнуть из жизни потенциально хороший день, в которой можно поприключаться или хотя бы отдохнуть. Тем страннее ему было, когда волна чего-то, очень похожего на молитву - или восхищение - или детскую радость - подбросила его на сиденье стадиона, когда рапирист французский сборной по имени Дидье Фламан нанес решающий укол своему советскому противнику, и три четверти зала завыло, а последняя четверть - разразилась не то детскими воплями, не то своего рода глоссолалией. Гильермо с удивлением услышал свой собственный голос в этом хоре - и свой же собственный стон, когда месье Филипп вскоре после одного нанесенного укола пропустил сразу несколько.
Но лучше всего на свете, лучше всех был другой фехтовальщик. Гильермо мельком слышал о школе великого мэтра Ревеню, совершенно не помнил о ней, но если бы кто ему сейчас напомнил - поклялся бы отслужить вотивную мессу за этого мэтра Эрнеста и его учеников, когда на ринге появился великолепный Паскаль Жолио.
Месье Паскаль, этот юный Гарет - или, скажем, Персиваль наших дней - был очень маленький и хрупкий. Нет, пожалуй, все-таки Гарет Бомейн: так прекрасны были его руки. Невысокий, ниже почти что всех своих оппонентов; тонкий, как тростинка - он казался белой молнией в снежном фехтовальном костюме, с длинными, сзади выбивавшимися из-под маски черными волосами. Он был - молния, он был - победа, он был - Франция; куда подевался 38-летний итальянский отец Гильермо-Бенедетто, заведомо тоскующий от всего, что имеет отношение к спорту! Мальчик Дюпон, из тех самых Дюпонов, у которых виноградники, давно уже не сидел - стоял, в голос крича, бешено аплодируя, страшно жалея, что разучился свистеть. Когда месье Паскаль в полете нанес божественный укол - и эта небрежно отброшенная в выпаде назад и вверх рука музыканта - советскому бойцу Смирнову, Гильермо впервые в жизни, можно сказать, завизжал. О чудо, ослица заговорила, он понял, про что вообще существует спорт - но ему было все равно, что он там понял, он забыл себя, как "духовный пьяница" Екатерины Сиенской, который помнит только о выпитом вине и о вине, которое ему еще предстоит выпить.
Его счастье, что он не видел собственного спутника - да что там, вообще забыл про его существование. Единственное, о чем он жалел, единственное, чего ему не хватало с 9 часов утра - это французского флажка, какой же он идиот, что не обзавелся французским флажком! Вопя и ликуя, выкрикивая невнятные "Vive", когда Жолио вышел в финал, он вертелся с мокрым от пота и восторга лицом, будто сам прошел серию поединков, и подпрыгивавший на следующем же ряду смуглый паренек с французским самодельным флажком в руке немедленно стал ему братом, и ничего не было более естественного, чем братские объятия с совершенно незнакомым человеком, горячим и радостным, и Гильермо бы ни за что не подумал, что будет здесь и сейчас вопить вслух "Марсельезу", если бы его голос уже не выводил на пределе радости хором с этим парнем - "Allons enfants de la Patrie, le jour de gloire est arrivй" - потому что и впрямь вперед, сыны отечества, пришел нам день славы! А Марко - да не было там, считай, никакого Марко. Даже то в нем, что увлеклось фехтованием - не существовало на свете такого спорта, который бы не увлек и не унес с собою Марко Кортезе - даже то, что пребывало на ринге, умирало от абсолютной красоты другого человеческого существа. Марко снова надел темные очки и улыбался так, что саднило открытые зубы.
Чернявого парня, как выяснилось, звали Роман. Его товарищей - Андрей и Анатолий, сокращенно Андрю…ха, или Андрюня, или все это сразу, и Толик (это хоть легко запомнить, хотя после приступа собственной французскости тяжело не ударять такое имя на последний слог). Все они были русские, москвичи, а болели за Паскаля Жолио просто потому, что (по выражению Романа) очень уж он был formidable, и уже за одно это Гильермо бы с ним расцеловался.
Роман учился в университете, изучал иностранные языки, правда, французский знал плохо - зато испанский и английский почти что в совершенстве, и увлекался Латинской Америкой. Так что вскоре все трое бодро перешли на английский - язык интернационального общения, что с него взять - и даже Толик иногда вставлял реплики, а Андрей, русская речь которого, однако же, была понятна ничем себя не выдававшему Марко, горестно сообщил, что знает английский только в пределах "Битлов", чем вызвал в последнем острую симпатию к своей особе. С утра в спорткопмлекс входили двое подпольных миссионеров и давно сложившаяся триада русских друзей; выходила же наружу уже совершенно неоспоримая дружеская компания из пятерых человек, у которой был только один нерешенный меж собою вопрос: куда пойти отпраздновать замечательное знакомство - и роскошную французскую почти-что-победу. Откровение, что Гильермо и Марко в общем-то итальянцы, а не французы, просто один из них, скажем так, "с толикой францзуской крови", почему-то привело новых знакомых в особенный восторг.
- Джанни Родари! Чиполлино! - выкрикивал Андр…юха? юня? - да уже все равно, лишь бы человек хороший, - восхищенный, что имеет со знакомцами общие темы для разговора.
- Рафаэль! Микеланджело! Донателло! - не отставал образованный Толик.
- Рома! Грамши! Кампанелла! Джордано Бруно! Галилео! - добавлял идеологизированных познаний Роман. Упоминание брата их Ордена особенно веселило Гильермо, который честно кивал, добавляя масла в огонь - "Савонарола!" Нет, не сейчас. Сейчас мы с новыми советскими друзьями решаем, куда пойти покушать. То есть это они решают, а иностранные гости, которые тутошних ресторанов совсем не знают, готовы пойти, куда те скажут, и щедро заплатить за всех. Конспирация у них, в конце концов, или не конспирация? Синдик в Гильермо совершенно исчез, и туда ему и дорога.
Толик и Андрей оказались довольно бедны, что не редкость для студентов любой страны на свете. Роман, самый богатый из всех, потому что имел постоянную подработку - через университетское начальство устроился гидом-переводчиком в автобусных экскурсиях по Москве, - и тот просветлел лицом, когда Гильермо прикрыл рукой правую часть меню и сообщил, что заплатит за всех. В конце концов, это у него сегодня праздник.
Однако он не мог притвориться, что не понимает происходящего, когда все трое молодых людей заказали одно и то же - "котлету по-киевски" с двойным гарниром, грибы соленые, соленые же огурчики. На всякий случай взяв для себя и Марко то же самое, он наскоро прикинул - пятеро? - и попросил Романа взять две бутылки вина на свой выбор, а потом, еще раз взглянув в восторженное лицо нового товарища, от лихости своей заказал и третью. Гулять так гулять. Покажем этим бедным советским юношам французскую - ладно, пускай итальянскую - щедрость и вежество! Когда, в конце концов, нищенствующий брат Гильермо последний раз был в настоящем ресторане? Тем более таком почтенном, под названием "Украина" (ребята явно выбрали то, куда ни за что не пошли бы сами), в центре города, с видом на блестящую Москву-реку, с белыми скатертями и высокими потолками, это вам не бар "Жигули", где злой усач, таща тарелку с раками, по пути подмахивает голые столы мятым полотенцем.
- Песню, - предложил жадный до всего Роман, попутно доливая в свой стакан остатки третьей бутылки.
- Песню, итальянскую! - не на шутку загорелся Андрюха, изо всех сил показывая жестами, чего же он хочет, - получились одновременно барабан и гитара и Бог знает какие инструменты, целый оркестр. Не понимай Марко его совершенно правильно, решил бы, что тот желает большой драки, к тому же разорвать на груди одежду, к тому же выпить… Гильермо вот на эту достойную гасконца жестикуляцию поначалу изумленно поднял брови. Впрочем, гитара вышла вполне интернациональная и достоверная.
Взгляд Марко метнулся к нему в поисках помощи: игристое вино, это "Советское", наполняло голову приятным шумом, перекрывавшим все возможные мелодии. Как назло, на ум не шло ничего, кроме "Битлов", которых никак не назовешь итальянскими, а на родном языке оставались одни псалмы да еще гимны вечерни и утрени, завершения дня и дневного часа, и пара литургических - какая разница, все равно не годится, разве что весело выдать латынь за итальянский и на забойную мелодию наорать товарищам "Adoro te devote"… Марко, думай, идиот, неужели ты правда не вспомнишь ни одной приличной песенки? Не церковной, современной, нормальной светской песни?
Гильермо явственно не собирался помогать, сидел, блаженно откинувшись на спинку стула, с бокалом в тонких пальцах, настоящий символ изнеженного жизнелюба на отдыхе. Почему-то все взгляды были устремлены не на него, а именно на Марко, почему-то так выходило, что песню требовали именно от младшего из двоих, уже начали хором скандировать - Роман завел, остальные подхватили - "Песню, песню", дружно, как на стадионе, и от краткого прилива злости - нашли, понимаешь, клоуна! - Марко даже слегка протрезвел. Тут же в голове обнаружилась и надобная песня: как он сразу не догадался, ведь слушал ее столько раз подряд всего три дня назад, в самолете, и мелодия простая, и слова повторяются, не страшно сбиться…
- O'кей, о'кей, товарищи. Тише, не будем так шуметь! - он, словно защищаясь, поднял руки ладонями вперед - и, улыбнувшись немедленно замершей публике, начал отбивать простенький ритм по крышке стола.
- Alla fiera dell'est,
Per due soldi
Un topolino mio padre comprт…
Гильермо просиял. Господи, Марко никогда в жизни не видел на его лице такого яркого и совершенного одобрения в свой адрес. Если вдуматься, это было лучше всего; это был момент полного понимания, что-то вроде заговора двух детей против взрослых, двух старых друзей, радующихся удачной шутке. У Марко внутри все перевернулось от… от боли, наверное, так что даже пришлось закрыть глаза: тем более что с закрытыми глазами петь оказалось еще проще.
На втором куплете он разошелся по-настоящему, начал получать удовольствие от пения, уже не копируя интонации, а рассказывая-повествуя от всей души. Из присутствующих слова понимал один Роман, и то вряд ли хорошо, только по аналогии с испанским, хотя слова-то простые и повторяющиеся; однако заводная мелодия радовала всех - вот и еще пара ладоней, а за ней и вторая, начали отстукивать по столу ритм, и Марко с закрытыми глазами кожей чувствовал улыбки. Одна из них, несомненно, принадлежала Гильермо - с такой же точностью слепой чувствует, где находится солнце. Когда дело дошло до огня, спалившего палку, Гильермо начал подпевать, и тут уж бесполезно было держать глаза закрытыми.
E venne il fuoco,
che bruciт il bastone,
che picchiт il cane,
che morse il gatto
che si mangiт il topo
che al mercato mio padre comprт…
Пой, Марко, пой. Все закручено в единый узел, все по спирали нарастает, от малого набирает обороты, от мышонка до быка, а дальше вплоть до ангела смерти, потому что все от Бога исходит и к Богу возвращается, а ты терпи и пой, откуда ж тебе было знать, что это такая страшная песня…
Рома уже отстукивал ритм ложечкой; Толик, самый тихий из всех, начал хлопать в ладоши. Получался целый оркестр; Марко не был уверен, что их шумную команду не выставят сейчас из ресторана за такие представления, однако в любом случае шампанское уже кончилось, закуски тоже, и допеть он намеревался до конца. Краем глаза он даже видел нескольких официантов - их белые фартуки маячили совсем рядом, однако никто не приближался, чтобы помешать.
Тут мясник явился,
Зарезал корову,
Выпившую воду,
Залившую пламя,
Спалившее палку,
Побившую собаку,
Загрызшую кошку,
Съевшую мышонка,
Которого мой папа
На рынке купил…
А вот и ангел смерти
За мясником явился…
Марко осекся на середине строки. Неожиданная засада: ангел, а потом еще и Господь будет, как-то напрочь он забыл о религиозной составляющей, хотя просили же конкретней некуда - ни намека, ни словечка лишнего! Гильермо явственно посетила та же мысль: он уже не пел, напротив же, делал страшные глаза - насколько страшные глаза можно сделать незаметно для окружающих. Куплет про ангела Марко все-таки допел, не бросать же на полпути, и неловко свернул песню раньше времени, отстукав по столу какой-то победный ритм, означавший концовку. Никто вроде бы не заметил, что песня куцая, да и откуда бы, если и слова понял от силы один человек из троих слушателей… Впрочем, какое там троих! С той стороны, где сплошным черно-белым пятном маячили официанты, раздались довольно стройные и дружные аплодисменты. Марко даже на стуле подпрыгнул, оборачиваясь: аплодировало не менее десятка человек, заодно и посетители за ближайшими столами - те, кому повезло расслышать. Молодой парень потряс над головой сцепленными руками - жест крайне одобрительный; женщина рядом с ним послала певцу воздушный поцелуй. Чувствуя себя полным дураком, Марко однако же доиграл роль до конца - встал и весело раскланялся, мечтая поскорее оказаться отсюда подальше. Спектакль удался. Пора выбираться отсюда. И только глядя, с каким ужасом - лишь отчасти притупленным вином - Гильермо заталкивает в кожаную книжку счета цветные бумажки, их двух-, нет, трехдневную общую норму на прокорм, эти важные красные лица Ленина, - Марко понял, что вина было катастрофически мало. Нужно было или больше, или нисколько. А так, зависнув на полпути от детской радости к горькой обиде, он слишком уж остро нуждался в других людях.
"Зинку надо звать, она клевая. И Томку, она умная, Томка переводчица, ей и интересно, и полезно будет. Томка, правда, Санька притащит… А сказать ей, чтобы без Санька, пусть одна приходит! Придет-придет, куда она денется, настоящих французов посмотреть! И попросить ее стаканы захватить. Нужно, чтобы все культурно было, не посрамим Родину-мать, не из горла же глушить с иностранными гостями! Как куда? В Нескучник лучше. Там ментов мало. Если забраться в глушь, а не на набережной сидеть, все отлично будет! Не под грибом же пить, в конце концов, и не в подъезде, как алкоголики последние. И гитару можно взять, если у Зинки получится. Культурную программу устроим, не хуже чем про мышонка. И статуи там всяческие, не стыдно людям показать! И библиотека эта с колоннами. Решено, ты звони девчонкам, а мы с амигос эстранхерос - в магазин. Стрелку забивай им "Под небом голубым", и пусть только попробуют опоздать!"