Сказать, как я чертовски благодарен, как жалею, что втянул их во все это? Но ведь получится вранье: на самом деле я жалею только себя из-за того, что пришлось раскрыться. Вот бы они все забыли. Идея об уничтожении воспоминаний кажется в эту минуту не такой мерзкой.
- Ох. А может кто-нибудь из вас приютить кошку на ближайшие несколько часов?
- Шарп, что ты затеял? - тяжело вздыхает Сэм.
- Я возьму, - вмешивается Даника, - но при одном условии.
- Может, закрыть ее в машине?
Остаться с ней наедине, смотреть в разноцветные кошачьи глаза и спрашивать снова и снова, Лила она или нет. Я вроде все для себя решил, но не помешает еще раз обдумать ситуацию.
- Нельзя запирать ее в машине, слишком жарко.
- Ты права. - Улыбка получается натянутая.
Качаю головой, словно стряхивая оцепенение. Я слишком выбит из колеи, чересчур волнуюсь.
- А на ночь сможешь ее взять?
Кошка утробно рычит, но я говорю ей:
- Спокойно, у меня есть план.
Друзья изумленно таращатся.
Не хочу оставлять ее одну, но нужно время - забрать деньги из библиотеки и раздобыть машину. Потом мы уедем из города, и Лила наконец будет в безопасности.
Даника пожимает плечами.
- Наверное. Сегодня я сплю в общежитии. После ужина родители отправляются на конференцию в Вермонт. У соседки по комнате аллергии нет. Мы сумеем ее спрятать. Да, думаю, справимся.
Лила шипит, но я все равно поднимаюсь из-за стола. Да уж, будет у них сегодня вечеринка в пижамах. Интересно, что приснится Данике? Благодарю ее на автомате, голова занята расчетами.
- Погоди, не забудь про условие.
- Да, конечно.
- Подвези меня домой.
- Но я же… - встревает Сэм.
Даника не дает ему закончить:
- Мне нужен Кассель. И чтобы он зашел к нам на минуту.
Вздыхаю. Наверное, миссис Вассерман хочет со мной поговорить, все думает, я мастер.
- Времени нет, опаздываю к брату.
- Всего минута.
- Ладно, ладно.
Семья Вассерман живет в Принстоне, совсем рядом с центром, в красивом кирпичном доме. На газонах цветут зеленые и желтые гортензии. Сразу видно: богатое семейство, старинный род, наследство, престижное образование, все дела - элита, одним словом. В такой особняк я никогда не вламывался.
Даника заходит как ни в чем не бывало, бросает в прихожей сумку и ставит кошачью переноску на паркет. Коридор увешан гравюрами, изображающими человеческий мозг.
Лила тихо мяукает.
- Мама, мама! - зовет Даника.
В гостиной на блестящем отполированном столе бело-голубая ваза с чуть увядшими цветами и два серебряных подсвечника. Руки так и чешутся запихать их к себе в рюкзак. Оборачиваюсь. На лестнице стоит светловолосый мальчишка лет двенадцати, пялится на меня подозрительно, словно знает, что перед ним вор.
- Привет, ты брат Даники?
- Пошел к черту, - отзывается пацан.
- Добрый день, - доносится откуда-то.
Я отправляюсь на голос. Дверь в библиотеку приоткрыта. Возле стола сидит на кушетке миссис Вассерман, Даника ждет на пороге:
- Заблудился?
- Дом-то немаленький.
- Пригласи его, - говорит миссис Вассерман.
Даника вталкивает меня внутрь, а сама плюхается на вращающийся стул возле письменного стола и принимается крутиться. Аккуратно присаживаюсь на краешек кожаной оттоманки.
- Очень приятно с вами познакомиться.
- Да ну? Рада слышать, мне говорили, что вы не очень-то жалуете наше семейство.
У мамы Даники по плечам в беспорядке рассыпалась целая копна мелких русых кудряшек, босые ноги укрыты мягким бежевым покрывалом.
- Не хочу вас разочаровывать, но я не мастер. Ни над кем не работаю, так что тут, наверное, вышло недоразумение.
- А вы знаете, откуда пошли выражения "мастер", "работать над кем-то"? - Она пропускает мою реплику мимо ушей.
- Откуда?
- Сравнительно современные выражения. Когда-то давно люди говорили "творить чудеса", "колдовать". Где-то с семнадцатого века и вплоть до тридцатых годов двадцатого века бытовал термин "ворожить". Глагол "работать" появился в трудовых лагерях. Когда запрет вступил в силу, неясно было, что делать с мастерами, не было четких юридических процедур, поэтому такие, как мы, обычно ожидали приговора в рабочих лагерях. Правительство не торопилось, и некоторым приходилось ждать годами. Там и возникли преступные кланы: в лагерях они вербовали подручных. Именно запрет положил начало современной организованной преступности. В Австралии, например, колдовство никогда официально не запрещали, и у них нет таких могущественных преступных синдикатов, как у нас. А в Европе семьи мастеров издавна пользуются уважением, считаются своеобразной аристократией.
- У нас некоторые тоже считают мастеров аристократами. - Я вспоминаю мамины слова. - А в Австралии магию не запрещали, потому что страну основали сами мастера, ссыльные.
- Вы хорошо знаете историю, но взгляните-ка сюда.
Она раскладывает на столе черно-белые фотографии. Женщины и мужчины с отрубленными руками держат на головах кувшины или подносы.
- Так поступали с мастерами раньше; в наши дни подобное тоже случается, но уже не везде. Постоянно говорят о том, что мы злоупотребляем магическими силами, что мастера всегда были серыми кардиналами, тайно управляли королями и императорами, но чаще всего волшебники жили в маленьких деревушках. Так порой происходит и сегодня. И все закрывают глаза на преступления против них.
Правильно. Какие могут быть преступления против мастеров, если они такие могущественные? Так все обычно и думают. Смотрю на фотографии. Ужасные обрубки, шрамы, возможно, их прижигали каленым железом. Миссис Вассерман перехватывает мой взгляд.
- Удивительно, но некоторые из них научились работать ногами.
- В самом деле?
- Если это станет общеизвестным фактом, - улыбается она, - перчатки быстро выйдут из моды. Перчатки, кстати, стали носить еще во времена Византийской империи, чтобы защититься от касания, как тогда говорили. В то время верили, что среди людей живут демоны, сеющие хаос и ужас одним лишь своим прикосновением. Мастеров принимали за сверхъестественных существ, от которых можно откупиться. Если рождался мастер, считалось, что в ребенка вселился дух. Император Юстиниан Первый собирал таких детей и растил взаперти, в огромной башне, пестовал несокрушимую армию демонов.
- Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, про мастеров всегда выдумывали невесть что.
- Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают автобусные вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. Очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих "покровителей", становятся ничем не лучше проституток или тюремных заключенных. Как в той византийской башне.
- У нас сейчас живет мальчик, - вмешивается Даника, - Крис. Его родители выгнали из дома.
Светловолосый мальчишка на лестнице.
Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь.
- Это личное дело Криса.
- Мне пора. - Я поднимаюсь с оттоманки.
Чувствую себя не в своей тарелке, пора заканчивать эти разговоры.
- Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни.
- Я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер.
- А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис.
- Я его провожу, - говорит Даника.
Быстро иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаюсь с Даникой и неразборчиво мямлю у дверей:
- Ладно, спасибо. Завтра увидимся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вхожу. В квартире вкусно пахнет чесноком и тушеной бараниной. Дед требовал по телефону, чтобы я поторопился, а сам дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился - вино вот-вот прольется ему на грудь. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила - слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению.
Доля истины в его словах есть, только вот "возьмемся за руки без перчаток" очень уж дико звучит.
С кухни доносится звон тарелок, появляется Филип. Вздрагиваю. Настоящее сумасшествие, вижу его словно двойным зрением: брат и человек, ворующий воспоминания у меня и Баррона.
- Ты припозднился.
- А по какому поводу праздник? Смотрю, Маура расстаралась.
Входит Баррон с двумя стаканами красного вина. Похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы снова вьются.
- Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди потолкуй с женой.
Мне бы его пожалеть: совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но я не могу - слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку погромче.
- Вечно суетится невесть из-за чего. - Филип всплескивает руками и отправляется на кухню.
- Так что празднуем?
- Мамин процесс почти закончился, вот-вот вынесут вердикт. Правда, - улыбается Баррон.
- Ее выпустят?
Беру у него стакан вина и выпиваю залпом. Паника не очень-то уместна в данных обстоятельствах, но если мама выйдет на свободу, то опять поставит наши жизни с ног на голову, устроит хаос.
Хотя меня-то здесь не будет. Бог с ней, с машиной, есть идея получше - завтра в школе закажу по Интернету билеты на поезд, и мы с Лилой отправимся на юг.
Баррон переводит взгляд со спящего деда на меня.
- Зависит от присяжных, но я уверен почти на сто процентов. Консультировался с преподавателями - они того же мнения. Все говорит в ее пользу. Я проводил независимое исследование, поэтому и профессоров удалось подключить.
- Круто.
Слушаю его вполуха. Интересно, а на купе денег хватит?
Дед приоткрывает глаза. Значит, все это время он притворялся?
- Баррон, перестань. Кассель - умный мальчик, не вешай ему лапшу на уши. Верно одно: ваша мама выходит, хвала Господу, и ей приятно будет вернуться в чистый, прибранный дом. Пацан славно там потрудился.
Из комнаты выглядывает Маура. Молния на розовом спортивном костюме расстегнута, из-за воротника торчат худые ключицы.
- А, вы тут. Молодцы. Рассаживайтесь, сейчас еда будет.
Баррон уходит на кухню, а меня хватает за руку дед.
- Что происходит?
- В смысле?
- Что вы, парни, затеваете?
Несмотря на запах вина, выглядит он совершенно трезвым.
Я бы и хотел рассказать, да не могу. Дед всегда был предан Захаровым и вряд ли приложил руку к похищению дочки босса. Но кто возьмется утверждать наверняка? Никому нельзя верить.
- Да ничего. - Закатываю глаза в притворном раздражении.
Маура приносит складные стулья, застилает стол белой скатертью и ставит серебряный канделябр. Дядя Монополия (хотя никакой он нам не дядя, конечно) подарил его Филипу на свадьбу. Наверняка ворованный. Кухня погружается в полумрак и при свечах кажется даже уютной. Возле тушеной моркови и пастернака красуется блюдо с мясом, дольки чеснока торчат из баранины, как обломки костей. Дед хлещет вино не переставая, а Баррон все подливает. Я тоже пью, пока тело не обволакивает приятная истома. Даже малолетний племянник доволен: колотит серебряной погремушкой по высокому стульчику, весь измазался картофельным пюре.
Тарелки знакомые: помогал маме их воровать.
Мы все отражаемся в зеркале, которое висит в прихожей, настоящая пародия на благополучное семейство: проворачиваем темные делишки, радостно врем друг другу.
Маура приносит кофе. Звонит телефон, и Филип уходит на несколько минут, потом возвращается и протягивает трубку мне:
- Мама.
Отправляюсь поговорить в гостиную.
- Поздравляю.
- Ты не отвечал на мои звонки. - Вроде не злится, голос скорее удивленный. - Дед сказал, тебе уже лучше. Говорит, большие мальчики мамам не звонят. Так?
- Все путем. Я в полном порядке.
- Ммм. А спишь хорошо?
- И даже в собственной постели.
- Шутник. - Слышу в трубке, как она затягивается. - Раз до сих пор шутишь, думаю, все хорошо.
- Прости. Я был занят, размышлял кое о чем.
- Дед говорил. Размышлял об одной особе. Кассель, не проболтайся. Тебя тогда поддержала вся семья. Забудь ее, подумай о родных.
- А если я не могу забыть?
Что ей известно? На чьей она стороне? Может, мама бы мне помогла? Ребячество, конечно, так думать.
Молчание.
- Милый, ее больше нет. Не дай воспоминаниям…
- Мам. - Я ухожу подальше от кухни, поближе к большому окну в гостиной и входной двери. - Какая магия у Антона?
- Антон - племянник Захарова, его наследник. - Она понизила голос. - Держись от него подальше, братья о тебе позаботятся.
- Он работает с памятью? Мне нужно знать. Скажи просто "да" или "нет".
- Позови Филипа.
- Мама, пожалуйста, скажи. Я не мастер, но я же твой сын. Пожалуйста.
- Позови брата, Кассель. Немедленно!
Повесить трубку? Или лучше со всей силы расколотить ее о стену? Будет очень приятно, конечно, но глупо.
Возвращаюсь в кухню, кладу телефон возле Филипа.
- В мои годы мастеров уважали, - распинается дед. Завел старую песню. - Мы поддерживали порядок в округе. Незаконно, кто спорит, но легавые не вмешивались, ценили нашу помощь.
Напился все-таки.
Баррон с дедом смотрят телевизор в гостиной, Филип в кабинете разговаривает с мамой, Маура шурует ложкой в кастрюле и выкидывает остатки еды в жужжащий утилизатор отходов. Зубы слегка оскалены, сейчас невестка похожа на собаку, которая вот-вот укусит.
Как бы помягче рассказать про украденные воспоминания, чтобы не разозлилась?
- Ужин был очень вкусный, - выдавливаю я наконец.
Она поворачивается, лицо уже расслабленное, спокойное.
- Только морковку сожгла.
- Все равно вкусно. - Засовываю руки в карманы.
- Кассель, чего ты хочешь? - хмурится Маура, вытирая кастрюлю.
- Поблагодарить. Спасибо, что помогла.
- Ты про аферу со школой? Мне пока не звонили, - лукаво улыбается.
- Еще позвонят. - Я подхватываю полотенце и вытираю кухонный нож. - А посудомойки у вас нет?
- В ней лезвия тускнеют. К тому же в кастрюле овощи на дне пригорели. Кое-что до сих пор приходится делать руками. - Она забирает нож и кладет его в ящик стола.
Неожиданно меня охватывает решимость.
- Я принес тебе одну вещь.
Черт, куртка осталась в гостиной.
- Эй! - Баррон меня заметил. - Иди-ка сюда.
- Сейчас. - Быстро возвращаюсь на кухню и протягиваю Мауре ониксовый кругляшок. В свете свечей камень похож на капельку смолы. - Вот. Я помню, что ты говорила про жену мастера, но…
- Умно. Точно как твой брат - услуга за услугу, и никаких любезностей.
- Зашей в лифчик. Обещаешь?
- И обходительный такой, - наклоняет голову Маура. - Знаешь, ты на него похож, на мужа.
- Ну да, мы же братья.
- Красавчик, роскошные черные волосы. - Вроде как комплимент, только вот голос у нее странный. - И улыбочка кривая, ты специально так улыбаешься?
Я действительно иногда ухмыляюсь, когда нервничаю.
- Нет, с рождения такой.
- Но ты себя переоцениваешь. - Она подходит совсем близко. Чувствую на щеке теплое несвежее дыхание, отступаю назад и спотыкаюсь о тумбу. - До него тебе далеко.
- Ну и ладно. Просто пообещай, что наденешь амулет.
- Зачем? Что это за камень?
Оглядываюсь на дверь гостиной. Оттуда доносятся приглушенные звуки какого-то телевизионного шоу, дед их частенько смотрит.
- Талисман памяти, настоящий, хоть выглядит и не очень. Пообещай его надеть.
- Хорошо.
- Ты не мастер, и я не мастер, давай друг другу помогать. - Изо всех сил стараюсь, чтобы улыбка не вышла кривой.
- Ты о чем? - прищуривается Маура. - Думаешь, я дура? Ты один из них, уж это-то я помню.
В замешательстве качаю головой. Все это неважно. Подожду, пока не подействует амулет и она сама во всем не убедится.
- Дед вырубился, - говорит Баррон, когда я возвращаюсь в гостиную. - Придется вам здесь переночевать. Да и я, пожалуй, останусь.
Зевает.
- Я его отвезу.
Не могу здесь находиться. О стольком надо молчать. К тому же я подозреваю братьев. Нет уж, домой, упаковывать вещи.
Баррон потягивает черный кофе из чашки, красивая чашка - с блюдечком.
- Чего ты наговорил маме? Филип ее уже полчаса успокаивает.
- Она что-то знает и скрывает это от меня.
- Да брось. Она от нас скрывает миллион разных вещей.
- От меня больше, чем от тебя. Можно спросить?
Присаживаюсь на диван. Надо хотя бы попытаться его предупредить.
- Конечно, валяй.
- Помнишь, как-то в детстве мы пошли на пляж в Карни? Поймали в кустах по лягушке, твоя, совсем крошечная, ускакала, а я свою раздавил, у нее изо рта кишки вылезли. Мы решили, что она умерла, и оставили на камешке, а через минуту лягушка исчезла. Как будто подобрала свои кишки и упрыгала. Помнишь?
- Ну да, а что? - Баррон пожимает плечами.
- А тот раз, когда вы с Филипом нашли на помойке целую пачку "Плейбоя"? Вырезали ножницами картинки с голыми грудями и повесили на абажур лампы, а бумага загорелась. Еще пять баксов мне тогда дали, чтобы не проговорился маме с папой.
- Такое разве забудешь? - смеется брат.
- Ладно. А тогда, когда ты накурился паленой травы? Упал на полу в ванной и лежал. Говорил, если встанешь - голова развалится. Чтобы ты успокоился, пришлось читать вслух первую попавшуюся книжку, мамин любовный роман "Первоцвет". От корки до корки.
- А зачем спрашиваешь?
- Так ты помнишь?
- Конечно помню. Ты прочел всю книжку. Потом пришлось с пола кровь отмывать. К чему вопросы?
- Ничего этого не было. Вернее, было, но не с тобой. Лягушку я один поймал. Историю про "Плейбой" мне рассказал сосед по комнате. Это он заплатил сестренке, чтоб родителям не сдала. Третий случай произошел с Джейсом, парнишкой из нашей общаги. К сожалению, "Первоцвета" под рукой не случилось, и мы с Сэмом и еще одним мальчишкой по очереди читали "Потерянный рай" через запертую дверь. По-моему, от этого у него глюки начались.
- Неправда.
- Ну, мне, во всяком случае, показалось, что у него глюки. До сих пор при упоминании об ангелах шарахается.
- Думаешь, удачно пошутил? - вскидывается Баррон. - Я просто подыгрывал, хотел понять, к чему ты клонишь. Тебе не обвести меня вокруг пальца, Кассель.
- Уже обвел. Ты теряешь воспоминания и изо всех сил пытаешься это скрыть. Я тоже теряю память.
- Ты про Лилу? - Брат бросает на меня странный взгляд и оглядывается на деда.
- Лила в далеком прошлом.