- Готов?
Отрицательно мотаю головой и киваю на комнату. Сумки не собраны, везде валяются учебники, кровать не застелена. Да уж, явился наконец, неплохо было бы поинтересоваться моим здоровьем. Все-таки чуть с крыши не упал. Явно же что-то не так.
- Помочь?
Интересно, заметил ли Валерио, какой у него голос напряженный? В нашей семье считают: нельзя показывать простачкам уязвимые места. А простачки - это все, кто не из нашей семьи.
- Да нет, порядок.
Достаю из шкафа холщовую сумку.
Филип поворачивается к коменданту:
- Спасибо большое, что позаботились о брате.
Валерио, похоже, дара речи лишился от удивления. "Позаботились" - не совсем точная формулировка: всего-то позвонил пожарным, чтобы меня с крыши сняли.
- Для нас это было таким…
- Самое главное, он не пострадал.
Я закатываю глаза и принимаюсь запихивать в сумку вещи: грязная одежда, айпод, учебники, домашние задания, маленькая стеклянная статуэтка кошки, флешка со всеми школьными работами. Слушать даже не буду, о чем они там треплются. Всего пара дней. За пару дней я справлюсь.
По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:
- Что же ты ведешь себя как идиот?
Пожимаю плечами. Удалось ему все-таки меня зацепить.
- Я думал, что уже достаточно вырос.
Брат достает брелок с ключами и снимает "мерседес" с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак - скидываю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на смятые распечатки дорожной карты.
- Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду? Потому что вырос ты или не вырос, а идиотом так и остался.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив, в детском креслице, плачет малолетний племянник, Маура дает ему какую-то холодную пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид старуха.
- Одеяла на диване в кабинете.
На пластиковой столешнице разбросаны бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Мауре, чтобы не волновалась, что я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: "Спасибо".
Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще лучше держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день, или как в тот раз, когда готовили индейку, а папа сидел за столом и курил сигариллы - длинные тонкие сигарки, от них еще пальцы делаются желтыми. Я их иногда покупаю и жгу в пепельнице, если тоскую по нему особенно сильно.
А вот сейчас скучаю по Уоллингфорду, по тому воображаемому парню, которым я так удачно прикидывался.
- Завтра приезжает дед. Хочет, чтоб ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, для мамы - она же скоро выйдет.
- Не думаю, что ей такое понравится. Она вообще не любит, когда роются в ее вещах.
- Деду скажи, - вздыхает Филип.
- И я не хочу туда ехать.
Речь о большом старом доме, где я вырос. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной распродажи ненужных домашних вещей. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновой Пустоши. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.
- Ну и не едь. - Может, хоть сейчас посмотрит в глаза? Но нет, уставился на воротник моей рубашки. - Мама в состоянии о себе позаботиться. Она такая. Вообще не уверен, что после освобождения она вернется на нашу свалку.
С самого суда Филип с мамой не в ладах. Брат - мастер физической силы, может кончиком мизинца сломать кому-нибудь ногу. Тогда мать принудила его надавить на свидетелей, и вряд ли он ее простил.
К тому же отдача получилась довольно болезненной.
Вздыхаю. А куда, спрашивается, мне еще деваться, если не к деду? Что-то сильно сомневаюсь, что Филип попросит остаться.
- Скажи, что я буду на него батрачить самое большее неделю, только пока в школу обратно не возьмут.
- Сам и скажи.
Маура складывает руки на груди. Без перчаток, так странно. Словно голая. Мать запрещала их дома носить. Говорила: в семье все должны друг другу доверять. Филип, наверное, того же мнения.
Маура - моя невестка, но не прямая родственница. Поэтому смотреть на ее голые руки очень непривычно. С усилием перевожу взгляд на худые ключицы.
- Пускай не заставляет тебя ехать в тот странный дом, - говорит она.
- Мы все там жили раньше, между прочим! - Филип достает пиво из холодильника. - И потом, я не заставляю.
Открывает бутылку, делает большой глоток и расстегивает ворот белой рубашки. На шее у брата целое ожерелье из длинных шрамов. Это его хозяин вырезал, а потом насыпал в раны золу. Символ того, что Филип как бы умер для прежней жизни. Теперь вокруг горла словно червяк обвился. У всех мелких криминальных сошек-мастеров такие. Как русская братва - те розы выкалывают на груди, или якудза, которые за каждый проведенный в тюрьме год зашивают под крайнюю плоть пениса по жемчужине. Шрамы у Филипа появились три года назад. Теперь все вздрагивают, когда он расстегивает рубашку.
Я не вздрагиваю.
В тридцатые годы на Восточном побережье власть захватили шесть правящих семей мастеров. Нономура. Голдблюмы. Вольпе. Раисы. Бреннаны. Захаровы. Они и по сей день контролируют все, начиная с дешевых поддельных амулетов, которые в супермаркетах продают вместе с зажигалками, и предсказателей по гадальным картам таро из торговых центров (за двадцатку у них обычно можно купить небольшое проклятие) и заканчивая наемными громилами и убийцами. Этих не многие могут себе позволить, к тому же надо еще знать, кому именно платить. Моему брату, к примеру. Или дедушке, но он отошел от дел.
Маура отворачивается и мечтательно смотрит на засохший газон под окном.
- Слышите музыку? Там, на улице.
Филип бросает мне быстрый предостерегающий взгляд.
- Кассель не прочь пожить в старом доме. Маура, нет никакой музыки. Нет, и все тут. Слышишь?
Она убирает тарелки и тихонько мурлычет себе под нос.
- Ты в порядке? - спрашиваю я ее.
- В порядке. Просто утомилась. Она очень устает, - отвечает вместо жены Филип.
- Ну, пошел домашку делать.
Никто не возражает, и я отправляюсь наверх, в кабинет. Диван застелен, сбоку лежат одеяла, как и обещала Маура. Белье свежее и пахнет порошком. Пару раз поворачиваюсь в кожаном кресле и включаю компьютер.
Загорается монитор. На рабочем столе в беспорядке разбросаны папки. Загружаю почту. А там письмо от Одри.
Жму на ссылку так быстро, что открывается сразу два окна.
"Волнуюсь за тебя".
И все. Даже не подписалась.
С Одри мы познакомились в начале девятого класса. В обед она обычно сидела со стаканом кофе на бетонной ограде около парковки и читала что-нибудь из Танит Ли, такие старые книжки в бумажных обложках. Например, "Не хватайся за солнце". Эту я тоже читал - у Лилы в свое время одалживал. И сказал тогда Одри, что "Сабелла" лучше.
- Потому что ты романтик. С парнями всегда так. Нет, правда. А девчонки - прагматики.
- Ну нет.
Уже потом, когда мы начали встречаться, мне временами казалось, что она права.
Ответ сочиняю почти двадцать минут: "Эту неделю дома. Телик буду сутками смотреть".
На вид вроде вполне безобидно, хотя сочинять пришлось долго.
Наконец отсылаю с тяжелым вздохом. Глупо, как же все глупо.
Кроме обычного спама в ящике куча писем со ссылками: кто-то уже вывесил в YouTube видеофайлы со мной на верхушке Смит-холла. И пара сообщений от учителей с домашним заданием на неделю. Ну и ладно, значит, не собираются выгонять из школы окончательно, несмотря на безобразие на крыше. Надо бы завершить вчерашнюю работу, но сперва займусь другими делами. Необходимо убедить уоллингфордовское начальство в собственной благонадежности. Google выдает список терапевтов - специалистов по сну. Два адреса как раз в часе езды отсюда. Распечатываю данные и сохраняю картинки с логотипами контор на флешке. Неплохо для начала. Ясное дело: ни один врач не подпишет нужную мне справку - зачем рисковать репутацией? Но можно ведь и по-другому все обстряпать.
Чувствую себя в ударе. Попробуем-ка заодно натянуть нос деду. Звоню Баррону на мобильник. Тот отвечает после второго гудка запыхавшимся голосом.
- Занят?
- Для братца - любителя крыш найду минутку. В чем там у тебя дело?
- Увидел странный сон, а потом проснулся на крыше. Ерунда полная, но теперь придется торчать у Филипа, пока до директрисы не дойдет, что я вменяемый.
Вздыхаю. В детстве мы с Барроном не ладили, а теперь из всех родственников я только с ним и могу нормально поговорить.
- Филип на тебя наезжает?
- Скажем так: если зависну здесь подольше - действительно руки на себя наложу.
- Главное, ты в порядке.
Тон у него, конечно, покровительственный, но все равно приятно.
- А можно к тебе?
Баррон изучает юриспруденцию в Принстоне. Смешно, если вдуматься, - ведь он неисправимый лгун. Постоянно забывает, что именно тебе наврал, но свято верит в свои слова. Так что иногда и сам начинаешь сомневаться. В суде наверняка сразу начнет выдумывать какие-нибудь немыслимые байки про клиента.
- Надо соседку по комнате спросить. Она встречается с послом, все время в Нью-Йорк ездит на представительской машине. Не знаю, согласится ли.
Типичное вранье.
- Если она все время в отъезде, может, и ничего. Я поищу, куда голову приткнуть. На автобусной остановке переночую на крайняк.
Явно перебор.
- А почему у Филипа не хочешь пожить?
- Он сдал меня деду, а тот хочет разгрести бардак в старом доме. Филип прямо не сказал, но ему явно не терпится меня сплавить.
- Глупости. Не будь параноиком.
Вот Баррона он бы охотно пригласил.
В семь лет я вечно увивался за тринадцатилетним Филипом, играл в супергероев. Брат вроде как был Бэтменом, а я Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, что он меня спасет из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон.
Вот он-то точно дружил с Филипом. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало. Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте. Злился.
А потом понял, что мне никогда им не стать.
- Может, хотя бы на пару дней?
- Ладно-ладно. - Но это он несерьезно, опять увертывается. - А что за странный сон? От которого ты на крышу полез?
Фыркаю.
- Кошка украла язык, хотел его вернуть.
Брат смеется.
- Ну и бардак у тебя в голове, пацан. В следующий раз пускай забирает язык насовсем.
Ненавижу это слово - "пацан", но спорить смысла нет.
Прощаюсь и ставлю трубку на зарядку. Отправляю по почте домашку.
Маура заходит в кабинет, а я как раз шарю по папкам на рабочем столе у Филипа. Куча картинок с обнаженными девицами. Валяются на спине, стягивают длинные бархатные перчатки, трогают грудь голыми руками. Изображение парня с бриллиантовой подвеской и в идиотских шароварах явно не туда затесалось. Скука, в общем-то, никакого криминала.
- Держи. - Маура протягивает кружку и две таблетки. Судя по запаху - чай с мятой. Взгляд у нее блуждает. - Филип просил тебе отнести.
- А что это?
- Поможет заснуть.
Глотаю пилюли и залпом выпиваю чай.
- И чего вы не поделили? Он сам не свой, когда ты приезжаешь.
- Да ничего.
Не буду объяснять, ведь Маура мне на самом деле нравится. Не рассказывать же ей, что Филипу страшно, когда я рядом с его сыном. Из-за Лилы. Он же видел тогда мое лицо, кровь, помогал спрятать тело. Я бы на его месте тоже нервничал.
Просыпаюсь посреди ночи. Очень надо в туалет. Голова словно набита ватой. Шатаясь, бреду по ковру в коридоре. Внизу вроде кто-то разговаривает. Справляю нужду, собираюсь нажать на слив, но внезапно останавливаюсь.
- Ты что здесь делаешь? - спрашивает Филип.
- Приехал сразу, как узнал.
Деда ни с кем не перепутаешь. Он живет в Сосновой Пустоши. То ли там подцепил легкий акцент, то ли что-то из старых времен прорывается. Его городок Карни - натуральное кладбище, не дома, а могилы. Практически все жители - мастера, в основном старше шестидесяти. Умирать туда приезжают.
- Мы о нем позаботимся.
Я не ослышался? Баррон? А почему мне не сказал, что приедет? Они с Филипом вечно секретничают. Потому, что я самый младший, так мама всегда говорила. Наверняка не поэтому. Я ведь не мастер - вот почему. Дедушке тоже в голову не пришло позвать меня на семейное собрание.
Член семьи, но все равно чужой.
И убийца вдобавок, а это усугубляет ситуацию. Странное дело - почему? Ведь хотя бы на преступление способен.
- За пацаном надо присматривать. Пускай займется чем-нибудь. - Это дед.
- Отдохнуть ему надо, - отзывается Баррон, - мы же не знаем толком, что случилось. А вдруг у кого-то на него зуб? Что, если Захаров пронюхал про свою дочь? Он же до сих пор разыскивает Лилу.
От этих слов у меня волосы встают дыбом.
Фырканье. Филип? Нет, дедушка:
- И что? Вы вдвоем, парочка клоунов, будете его охранять?
- До сих пор же охраняли, - парирует Филип.
Подбираюсь поближе к лестнице и пристраиваюсь возле перил, как раз над гостиной. Родственнички, наверное, на кухне заседают - очень уж хорошо слышно. Вот сейчас спущусь вниз и все им выскажу, и пускай считаются со мной.
- Может, лучше о жене побеспокоишься? Думаешь, я не вижу? А тебе не следует над ней работать.
Я уже почти опустил ногу на ступеньку, но тут останавливаюсь. "Над ней работать"?
- Мауру не впутывай. Она тебе никогда не нравилась.
- Отлично. Что в этом доме происходит - не моего ума дело. Но ты доиграешься. Как собираешься присматривать за братом?
- Он не хочет с тобой ехать.
Очень странно. Либо Филип злится, что дед командует, либо Баррон его уговорил меня оставить.
- А если Кассель и правда хотел спрыгнуть с крыши? Подумай, ему многое пришлось пережить, - не унимается дед.
- Не стал бы, - встревает Баррон. - Он в этой своей школе старается изо всех сил. Пацану просто нужно отдохнуть.
Открывается дверь спальни, и в коридор выходит Маура. Фланелевый халат чуть распахнулся, виден край трусиков.
Она сонно моргает и, кажется, совсем не удивлена, что я тут сижу.
- Что-то мне послышалось внизу. Кто там?
Пожимаю плечами. Сердце колотится как бешеное, и только через мгновение до меня доходит: ничего предосудительного я не делаю.
- Тоже услышал голоса.
Такая худенькая. Вместо ключиц как будто лезвия под кожей.
- Музыка сегодня громкая. Боюсь ребенка не услышать.
- Не волнуйся. Наверное, спит как… сном младенца.
Улыбаюсь, хоть шутка и не очень. В темноте Маура выглядит непривычно. У меня мурашки по коже.
Она усаживается рядом на ковер, поправляет халат и свешивает ноги между перилами. Можно легко пересчитать выпирающие под фланелью позвонки.
- Я от него ухожу. От Филипа.
Что он сделал с женой? Маура наверняка не знает, что над ней поработал мастер. Если заклятие любовное, то со временем оно изнашивается. Правда, иногда требуется целых шесть-восемь месяцев. Интересно знать: не навещала ли она маму в тюрьме? Спросить или лучше не надо? Мама не имеет права снимать перчатки, но ведь можно всегда проделать маленькую дырочку и на прощанье коснуться собеседника.
- Я не знал.
- Скоро. Но это секрет. Никому не скажешь?
Быстро киваю.
- А почему ты не внизу с остальными?
Пожимаю плечами:
- Младших братьев редко берут в игру.
В кухне полным ходом идет совещание. Слов не разобрать. Я болтаю без умолку: не хочу, чтобы Маура услышала, что они про нее говорят.
- Врать не умеешь. Филип умеет, а ты нет.
- Да ну! - вскидываюсь оскорбленно. - Я превосходно умею врать. Кого хочешь за пояс заткну.
- Врешь. - Маура улыбается. - А почему тебя назвали Кассель?
Сразила наповал.
- Мама любит странные имена. Папа хотел, чтобы первенца назвали в честь его - Филип. Зато уж потом она оттянулась на мне и Барроне. А Филипа, кстати, хотела назвать Джаспером.
- Ничего себе, - закатывает глаза Маура. - А может, в честь предков? Традиции вашей семьи?
- Черт знает. Тут все покрыто мраком. Папа был светлокожий блондин, фамилию Шарп наверняка наугад взял, когда документы подделывал. А насчет мамы - дедуля утверждает, что его отец был индийским махараджей и продавал калькуттские снадобья в Америку. Может, и правда. Фамилия Сингер, возможно, произошла от индийского "сингх". Но дед чего только не выдумает.
- Он как-то рассказывал, что один из ваших предков был беглым рабом.
Интересно, а про Филипа Маура что думала, когда выходила замуж? В электричках со мной вечно кто-нибудь заговаривает на непонятном языке. Как будто с такой внешностью я их должен понимать. А я никогда не понимаю и расстраиваюсь.
- Ага. Про махараджу лучше. Есть еще байка, что мы из ирокезов. Или итальянцы. И не просто какие-то там итальянцы - потомки самого Юлия Цезаря.
Смеется, довольно громко. Интересно, услышали там, внизу? Но тон голосов не меняется.
- А он был мастером? Филип не любит об этом говорить.
- Прадедушка Сингер? Не знаю.
Наверняка Маура в курсе, что дед - мастер смерти. У него же на левой руке почерневшие культи вместо пальцев. Магия вызывает отдачу. Если ты мастер смерти - колдовство убивает часть тебя. Если повезет - палец, к примеру, отсыхает, а может, легкое или сердце. Каждое проклятие воздействует на мастера. Так дедушка говорит.
- А ты всегда знал, что не можешь колдовать? Мама понимала это с самого начала?
- Нет. Она боялась, что в детстве мы случайно над кем-нибудь поработаем. Не торопила, говорила: все придет со временем.
Вспоминаю, как мама с первого взгляда вычисляла простачка, как учила нас мошенничать. Почти скучаю по ней.
- Я обычно воображал себя мастером. Однажды даже показалось, что превратил муравья в соломинку, но Баррон сказал, что нарочно меня разыграл.
- Трансформация? - Маура улыбается как-то отстраненно.
- Если уж воображать себя кем-то, так уж самым талантливым и редким мастером, правильно?
Пожимает плечами.
- Раньше я думала, что из-за меня люди падают. Каждый раз, как сестренка обдирала коленку, была уверена - из-за меня. А когда поняла, что нет, ревела от досады.
Она смотрит на дверь детской.
- Филип не хочет, чтобы мы проверяли сына. Мне страшно. А если он кого-то поранит случайно? А если его отдачей покалечит? Так бы хоть знали наверняка.
- Просто перчатки с него не снимай, пока не подрастет немного, чтобы попробовать колдовать.