Аманда уставилась на свой бургер, уже почти без аппетита, вспоминая тот вечер, когда Генри заехал к ней, вечер, о котором он никогда не упоминал впоследствии, когда бы ни позвонил поболтать с Джеем-Пи.
– Да. – Она подняла на них взгляд. – И даже сильнее, чем думала.
– Ну что ж, тебе повезло, – сказала Рэйчел. – У тебя, по крайней мере, кто-то есть. А я так устала ненавидеть всех, и себя, и обеих вас…
– Эй! – сказала Мэй.
– Да ладно тебе! – фыркнула Рэйчел. – Я вообще не понимаю, что здесь делаю. А вы? Не знаю даже, зачем я вам все это…
Она замолчала, и ее лицо сморщилось в безобразной, по-настоящему уродливой плаксивой гримасе. Затем она вдруг вскочила – так резко, что кресло за ней упало. Беспомощно оглянувшись на него, Рэйчел рванула из ресторана наутек. Именно наутек,, подумала Аманда. Так, словно за ней гнались.
– Во дает! – сказала Мэй, поворачиваясь обратно к Аманде. – Думаешь, тебе стоит ее догнать?
– Не мне, – покачала головой Аманда. – Тебе.
Мэй признала, что так оно, видимо, и есть, сграбастала свою сумку и сгинула, не попрощавшись. А также не оплатив ни свой, ни чей-либо еще счет.
Аманда осталась одна и, прокручивая в голове их беседу, прикончила свой гамбургер. А потом – да пошло все к чертям! – и половину гамбургера Мэй.
На работе Рэйчел не только притворилась, что никакого срыва у нее не было, что неудивительно, но еще и продолжила свою кампанию по излучению вселенского дружелюбия, что несказанно поразило Аманду. И это было еще одно предупреждение, еще одна пауза, еще один повод, чтобы Аманда одумалась и перестала носить на работу свою заветную табличку.
И вот оно – происходит прямо здесь и сейчас: Рэйчел стоит перед нею, и ее глаза, точно лазеры, ощупывают наспех захлопнутый ящик стола.
– Ведь это была… – начала Рэйчел.
– Не твое собачье дело, что это было, – отрезала Аманда.
– Я еще ни одной в руках не держала.
– Не понимаю, о чем ты.
– Аманда…
– Чем я могу помочь тебе, Рэйчел?!
И тут он повторился снова, этот странный момент. Глаза Рэйчел вдруг словно вспыхнули, и она заколебалась. Затем опустила подавленный взгляд на документы в руках и медленно двинулась восвояси.
Кто ты такая, пронеслось в голове у Аманды, и что ты сделала с Рэйчел?!
Но, глядя, как Рэйчел уходит прочь, опускаясь, наверное, на самое дно своего поражения, Аманда поймала себя на чувстве, определить которое ей удалось далеко не сразу. Это была жалость. Еще хуже – сопереживание. Она вдруг увидела в Рэйчел попутчика, пробирающегося через этот ужасный, враждебный ландшафт, который сама Аманда уже слишком хорошо изучила: весь этот свод правил, который существует для того, чтобы ты никогда их не выучил до конца, а значит, был обречен на вечное изгнание, сколько бы ни притворялся, что это тебе до лампочки.
При этом для Рэйчел, возможно, все было еще хуже, поскольку она действительно зубрила эти чертовы правила долгие годы, она продвинулась благодаря им, чтобы теперь – если ее срыв в ресторане не случайность – обнаружить, как они бессмысленны и пусты. Что же в таком случае должно было произойти с человеком? Если она изо всех сил пыталась подружиться с Амандой (кто бы мог подумать?) и делала это так ужасающе неуклюже, что это могло означать? Ответ на это Аманде был хорошо известен. Она действительно не любила Рэйчел – все-таки их разделяли бескрайние океаны, – однако ей удалось различить у себя в душе мостик душераздирающего сочувствия, убегающий на ту сторону.
Рэйчел была одинока. Но если Аманда знала о собственном одиночестве чуть ли не с детства, то Рэйчел, похоже, лишь теперь очнулась от спячки и впервые осознала, что всю жизнь оставалась одна.
– Рэйч? – услышала она собственный голос.
Рэйчел обернулась – глаза на мокром месте, но все еще готовая защищаться.
– Что?
Голова Аманды зависла над ящиком стола – но нет, этого она не сможет. Как ни жалко ей Рэйчел, жалости недостаточно, чтобы делиться с ней этим, не сейчас, да и вряд ли когда-либо, только не тем, что принадлежит только ей одной.
И тогда она нашла лучший выход. Зачем она это делает, Аманда не смогла бы объяснить даже самой себе, и она жалела о каждом слове, срывавшемся с ее губ.
– Мой отец устраивает вечеринку, на которой познакомит всех с Кумико. Там, скорее всего, будет много ее произведений. – Она судорожно сглотнула, будто желая остановиться, но ее речь странным образом продолжилась. – Не желаешь ли заглянуть?
В одобрительной улыбке Рэйчел было много чего. Хватало там и благодарности, и радостного облегчения. Но все-таки больше всего (у Аманды упало сердце, когда она поняла это) там было торжества победительницы.
* * *
13 из 32
– Ты изменился, – говорит она.
– И да, – вроде бы соглашается вулкан. – И нет.
Она облетает, как всегда, по кругу небеса над его фабриками.
– Ты теперь – миротворец.
– Просто сейчас я не воюю, госпожа. А это не одно и то же.
– Но ты создаешь. Ты строишь, добавляешь что-то новое в этот мир…
– Этим и занимаются вулканы. Пока нас не приручат до состояния гор.
– Ты дразнишь меня.
– А ты насмехаешься, госпожа.
Она приземляется на заостренную крышу его фабрики. Черный дым, валящий из труб, не пачкает ей ни одежды, ни кожи. Просто облетает ее, не касаясь.
– Насмехаюсь? – переспрашивает она. – Разве?
– Мои мысли полны тобой, – говорит он. – Ты проникаешь в мои сны, но остаешься там, где до тебя не дотянуться.
– Ты проникаешь в мои сны, – говорит она твердо. – Но тебя там нет.
Вулкан улыбается, и она снова видит злобную радость в его сияющих глазах.
– Госпожа видит сны обо мне? – уточняет он.
Она опять улетает.
14 из 32
– Постой, госпожа! – кричит он вдогонку. – Мой дар для тебя!
Она подлетает к нему со спины – со стороны пригородных фабрик и шахт, вытеснивших народы, с которыми он когда-то воевал.
– Какой же дар я могла бы принять от тебя? – спрашивает она. – Ты – вулкан. Ты разрушаешь.
– И создаю.
– И разрушаешь снова.
– И снова создаю, госпожа. Ты ведь знаешь, что это правда.
– Но в чем же твой дар?
– Спустись еще раз, и ты получишь его.
– Ты опасен для меня.
– Как и ты для меня, госпожа. Если я обижу тебя, ты превратишь меня в гору. Мы оба рискуем. Оба либо выживем, либо погибнем. А я хочу выжить.
Она задумывается над его словами. И спускается ниже.
– Так в чем же твой дар?
– В нежданной истине, госпожа.
Он протягивает ей руку длиной в континент, предлагая туда спуститься.
И она делает это – на долю секунды быстрее, чем хотелось бы ей самой.
15 из 32
Вулкан извергается, заставляя мир расколоться надвое. Фабрики, города, деревни, народы проваливаются в трещины, расползшиеся по Земле. Небеса наполняются пеплом и пламенем. Реки лавы заставляют моря вскипать. Все погружается во мрак, пожар и хаос.
– Но ты, госпожа, – говорит он ей, стоящей у него на ладони, – остаешься цела. Я не способен обидеть тебя, видишь?
Он насылает на нее волну раскаленной лавы, но та расступается и оставляет ее невредимой. Он взмахивает рукой и закручивает вокруг нее огненный вихрь, но пламя даже не касается ее кожи. Он пытается прихлопнуть ее на ладони огненным кулаком, но тот останавливается прежде, чем задевает хоть прядь на ее голове.
– Я хочу уничтожить тебя, госпожа, – говорит он, – чтобы создать тебя заново. Но не могу, несмотря на все, во что мы с тобой поверили. – Он поднимает ее выше и выше над разрушенным миром к своим зеленым-презеленым глазам. – Ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – отвечает она. – И мой ответ – "да", я буду твоей.
На ладони вулкана у нее под ногами прорастает трава.
16 из 32
Они решают создать мир заново. И назвать его их детищем – шутка, которая не нравится ни ей, ни ему, особенно когда их слова воплощаются в реальность. Он поднимает лаву, возводя новые равнины. Она посылает времена года, чтобы эти равнины остудить, засеять и озеленить.
Спариваются они яростно, но никак не могут насытиться. Его ладони хотят превратить ее в пепел и пар, а ее руки желают превратить его в груду камней, чтобы рассеять их по Земле. Но ни один из них не может причинить вреда другому. Он вынужден беспрестанно кипеть от ярости, она – столь же яростно прощать, но все усилия их бесплодны.
И все же они остаются вместе. На какое-то время.
17 из 32
Никто из них не перестает быть тем, кем был раньше.
Она подозревает, что он виноват в тех войнах, что портят лицо их детища, и каждый раз, когда он возвращается после отсутствия, от его лошадей пахнет огнем и кровью так, словно они доскакали до конца времен и повернули обратно.
Он же подозревает, что она дарует свое прощение другим, ибо, когда возвращается она, в ее застывших глазах читается удовлетворение, от которого она не спешит избавляться.
Он считает себя слишком могучим, чтобы ее ревновать. Она же считает себя слишком свободной, чтобы кто-либо ревновал ее.
Они оба не правы.
18 из 32
Когда он путешествует по этому новому миру, она следит за ним, держась на расстоянии, чтобы он не заметил, и наблюдая, как он рассылает по всей Земле войска за войсками, как строит фабрики, заволакивающие небеса черным дымом, как связывает все живые существа друг с другом – по их же согласию, – чтобы ими было легче манипулировать.
Он, в свою очередь, прячется в гейзерах и горячих источниках, путешествует по извержениям и землетрясениям, танцует на разломах тектонических плит и швах континентов, чтобы не упускать ее из виду и следить, как она общается с людьми, населяющими их новый мир, как все эти люди пытаются ее использовать, как она своим касанием дарует им прощение, освобождая от бремени в обмен на такую близость, которой они и представить себе не могли.
Этот мир – их детище – чувствует родительскую тревогу, как и любое дитя. Он морщится, истирается, загрязняется под их все менее внимательными взглядами. Иногда ему удается их пристыдить, напомнив о себе и своих нуждах, и тогда они платят ему своей заботой – перемириями, хорошей погодой, ясными лунными ночами и жаркими солнечными днями.
Но уже очень скоро их взгляды вновь обращаются друг на друга, и, как только это случается, мир понимает, что ему пора съежиться и как можно скорее заснуть.
* * *
– Мы готовы? – спросил Джордж.
– А даже если нет, так и что? – ответила Кумико, поправляя на нем галстук, который в том не нуждался, отчего ее жест вышел почти ироничным, вроде насмешки над бесчисленными черно-белыми домохозяйками из телерекламы, которые поправляют бесчисленные черно-белые галстуки своим бесчисленным терпеливо их любящим черно-бело-корпоративным мужьям.
Впрочем, это смотрелось еще и мило. Да-да, убедил себя Джордж.
– Представляю, как все удивятся, – сказал он.
– Хорошей вечеринки без сюрпризов не бывает. Так ведь люди говорят?
– Никогда не слышал.
– Значит, ходил не на те вечеринки.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но тут раздался стук в дверь.
– Уже? – вздохнул он.
– Ну, должны же они прийти когда-нибудь, твои друзья.
– Но не твои?
По ее лбу пробежала легкая морщинка.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты…
Стук повторился. Он с сожалением выпустил Кумико из объятий и пошел к парадной двери, чувствуя, как все внутри него продолжает звенеть, точно колокол. Остановившись перед дверью, он глубоко вздохнул.
И затем открыл.
– Дорогая! – поприветствовал он дочь.
Потом наклонился к внуку, который, запыхавшись, выдавал на гора потрясный анализ смены главных героев в стране Вихляшек Завро – и не поверил своим глазам, увидев, кто стоит за спиной у Аманды, несомненно в качестве гостьи, с бутылкой шампанского в руках.
– Ты ведь помнишь Рэйчел? – спросила Аманда тоном невинного младенца.
Вечер обещал быть бурным.
– Кто, скажи на милость, все эти люди? – спросила у Аманды Клэр, пришедшая с Хэнком.
В гостиной яблоку негде было упасть. Всю мебель оттащили к стенам, и, хотя на часах было только 7:40, вечеринка с каждой минутой все больше напоминала шумную дискотеку.
– Понятия не имею! – ответила Аманда, обняла мать и расцеловала Хэнка в обе щеки.
– Ну, как дела? – спросил Хэнк дружелюбно, как говорящий пес. – А Тотошка где?
– Помогает вешать плащи да куртки. В том смысле, что они для него тюлени, а сам он – пингвин.
– Пойду его найду, – сказала Клэр, стянув пиджаки с себя и с Хэнка.
И Аманда осталась один на один с отчимом – который, конечно, был ужасно мил, добр с матерью, приветлив с Джеем-Пи и вообще совершенно вменяем; но она в присутствии Хэнка четко осознавала, что разговаривает с единственным черным человеком в этой комнате. И что, помимо всех прочих проблем, теперь ей придется до конца вечера беспокоиться насчет того, не стоит ли извиниться перед ним за это от имени всей Англии.
– Итак, – сказал он. – Кто здесь наливает парням из Техаса?
– Мехмет, – не задумываясь, выпалила Аманда.
Хэнк уставился на нее:
– Это где?
– Кажется, на кухне.
– А как я узнаю, что он Мехмет?
– Он работает у Джорджа. Он из Турции.
Хэнк понял и положил ей руки на плечи:
– Тогда пойду выпью с ним за дружбу народов. Тебе чего-нибудь налить?
Она вздохнула, но успокоилась:
– Бокальчик белого вина. Ну, может, два.
– Только не за мой счет!
– О, нет! – Она стукнула по его бокалу обручальным кольцом и чуть ли не впервые осознала, что носит его до сих пор. – Странная здесь атмосфера. Только посмотри на них всех… – Наклонившись к Хэнку, она прошептала: – Думаешь, Джордж их всех знает? Или это просто, как их называют, люди искусства?
– Зачем же приглашать незнакомцев в свой дом?
Аманда понимала, что на самом деле Хэнк хотел спросить: "Зачем приглашать незнакомых в этот дом? Ей нравилось, что он немного сноб (что всегда так неожиданно в американце), и она понимала, о чем он.
Этот дом был чересчур маленьким, чересчур обветшалым и располагался слишком далеко от Зоны 1, что можно было легко понять по манере некоторых гостей одеваться, а также по удивлению, с которым они поглядывали на чрезвычайно неплоский экран отцовского телевизора.
Хэнк ушел в кухню, а к Аманде со второго этажа спустилась Клэр с Джеем-Пи на прицепе.
Судя по виду матери, в нее только что ударило небольшой молнией.
– Она сюда въехала, – сказала Клэр.
Аманда не сразу сообразила, что это значит.
– Кто?
Клэр понизила голос до полушепота:
– Кумико.
– Разве?
– Ты что, не знала?
– Нет. А ты как поняла?
Клэр смущенно нахмурилась:
– Покопалась в его гардеробе.
– Ну, мам…
– Чуть не половина вещей – женские тряпки. Так что либо она въехала сюда жить, либо Джорджу придется рассказать нам о себе кое-что любопытное. – Клэр окинула взглядом тесную гостиную, забитую людьми, и они услышали голоса вновь прибывших в прихожей. – Где она вообще? Как она выглядит?
– У нее каштановые волосы… – начала было Аманда, но не придумала, чем дополнить рассказ.
– Спасибо, родная, – сказала ее мать. – Ты значительно сузила мне поиски. Почти каждая женщина в этом доме подходит под твое описание.
Вечеринка быстро набирала обороты, и вскоре гости толпились в кухне и даже садике, несмотря на холодную ночь.
– Добро пожаловать! – повторял Джордж, разливая вино по бокалам, взятым напрокат. – Угощайтесь…
Женщина, которую прежде он никогда не встречал, пригвоздила его умоляюще-требовательным взглядом:
– Вы тоже не можете показать мне, где тут хозяин?
Джордж заморгал:
– Хозяин?
– Лично Джордж Дункан, – сказала она, отхлебнула вина и недовольно поморщилась. – Я приехала издалека специально, чтобы поговорить с ним о его выдающемся творчестве, а вместо этого торчу посреди огорода на морозе в каком-то… – она снова состроила недовольную мину, – в каком-то пригороде!
– Ну что ж, – ответил Джордж. – Я пошлю его к вам, как только увижу.
– Ну, то есть, – продолжала женщина, указывая сигаретой на его хлипкий шлакобетонный гараж, – он что, какой-нибудь комедиант? Или вы думаете, будто все это место – часть его искусства? – Вдруг оживившись, она повернулась к нему: – Вот как у Рэйчел Уайтред! Только вместо пустого пространства дома – сам дом как таковой…
– Да нет, – сказал Джордж. – Я думаю, он просто здесь живет.
Женщина фыркнула. И, повернувшись к мужчине, которого Джордж также никогда до сих пор не встречал, спросила:
– Вы тоже считаете, что он здесь живет?
– Не смешите меня, – сказал мужчина. – Когда же, интересно, вынесут новые таблички?
Кто-то взял Джорджа за локоть. Он обернулся. Кумико.
– Дом забит до отказа.
– Да что ты? – Он поднял руку, чтобы взглянуть на часы, и нечаянно расплескал вино из бутылки вокруг себя. Мужчины и женщины, чьих имен он не знал, отскочили с возмущенными криками. – Еще только восемь часов…
– Кто все эти люди? – прошептала Кумико.
Если бы он знал. Он вовсе не рассчитывал, что все обернется именно так, он приглашал только друзей, родню да еще несколько человек из этого нового мира, в котором они с Кумико вдруг оказались, – арт-дилеров, не устававших твердить, как тонко они чувствуют души Джорджа и Кумико через их таблички, – и все они должны были поместиться в его пускай небольшой, но уютной гостиной.
Он планировал скромную, совсем небольшую вечеринку.
А вовсе не такую.
– Видишь ли, парень, который купил самую первую табличку, спрашивал, можно ли прийти с другом, и, видимо, это разрослось как снежный ком…
Кумико с тревогой оглянулась на окружавшую их толпу, и даже сейчас она оставалась деликатной и мягкой.
– У нас не хватит мини-сосисок.
– Эти люди не похожи на любителей мини-сосисок…
– Джордж? – услышал он голос Рэйчел, которая выползла из-за его плеча, как отравляющий газ.