Я радовалась, что Рейчел спит. Противно думать, какую басню Гордон скормит дочери на этот раз. Я знала основной аргумент: людям искусства необходима Angst. Перевожу для непосвященных: певцу позарез нужно кого-то винить в том, что он не всегда добивается совершенства, к которому стремится. Гордон просто не вынесет, если, увидев его новую квартиру, гости скажут: "Да, вот это повезло так повезло!" - или еще хуже: начнут завидовать. О нет, его новое пристанище, где бы оно ни отыскалось, должно иметь недостатки. Но будем смотреть на вещи шире: из бестолкового мазохизма рождается великий голос. Если бы в придачу к тембру и диапазону Гордон был высоким атлетическим брюнетом, стать бы ему одним из лучших певцов в мире, однако муж напоминает скорее жилистого Роб Роя, нежели необъятного Паваротти, - отсюда потребность в Angst. Даже если бы его шевелюра почернела и цвет лица стал оливковым, Гордон никогда не спел бы Фигаро или дона Джованни: его удел - вторые роли, которые он исполняет великолепно. Родись он валлийцем, а не шотландцем, жизнь могла бы пойти по-иному, но обстоятельства сложились так, а не иначе, и Гордон появился на свет, как говорится, в килте.
Об этом и шла речь в процитированном маленьком диалоге: Гордон отверг прекрасную квартиру по причине ее безупречности. Не поднимая головы, я занималась педикюром, а желудок сжимался, скручивался, свивался в жгут. Догадайся муж об истинной глубине моего отчаяния, продолжал бы поиски в том же темпе несколько лет. Основным козырем в этой игре было умение держать лицо, и единственным проявлением бешенства и разочарования стало то, что вечером я нечаянно посыпала печеное яблоко солью вместо сахара. Утешение слабое, но неплохое: приятно было увидеть выражение лица Гордона, попробовавшего десерт.
- Боже мой! - сказал он, выплюнув (довольно аккуратно, учитывая обстоятельства) коричневую кашицу в тарелку. - Теперь она решила меня отравить!
На секунду - лишь на миг! - искушение и в самом деле стало сильным.
Рейчел тоже не находила себе места от нетерпения. Не понимая истинного смысла разъезда, она по-детски радовалась перспективе переезда на новое место, мечтая о большом саде, просторной комнате для себя (несмотря на внушительные размеры нашего дома, детская очень мала - две лучшие комнаты на втором этаже Гордон занял для своих музыкальных занятий) и прелестной кухне, где мы с ней сможем вместе готовить. С той же аморальностью, которую она проявила при выборе собаки, без малейших угрызений совести Рейчел активно подключилась к поискам и начала помогать выбирать квартиру. Пересилив себя, я вынуждена была постоянно повторять дочери: мы должны подождать, пока папочка найдет жилье, которое его устроит. Гордон был уязвлен до глубины души, когда Рейчел взяла за обычай приносить нам в спальню утреннюю почту - целые груды коричневых конвертов с предложениями риэлтеров, распечатывать письма и читать вслух, комментируя за или против сообразно своему вкусу. Гордон, убежденный, что это мой хитрый секретный план - подговорить Рейчел бесцеремонно педалировать процесс, всячески цеплялся за образ "бедного, несчастного отца". Однако для дерзкой девчонки папашины стенания оказались пустым звуком.
- Да, да, - кивала она, просматривая страницы многочисленных писем, - но мы найдем что-нибудь хорошее, чтобы я могла приходить и гостить у тебя в… - и она читала вслух: - "большой гостиной с застекленными французскими дверями, выходящими в зеленое патио". О, папочка, разве это не прелестно?
И Гордон, разрываясь между желанием оставаться хорошим отцом (которым он, в сущности, был) и намерением хорошенько нас помучить, фыркая, с неохотой проявлял интерес к тому, что зачитывала дочь.
Гордон действительно не хотел разъезда. Как большинство мужчин, его не удовлетворяло существование в абсурдной лжи внешне благополучной семьи. Это можно понять. В тот момент и я не смогла бы объяснить, почему не в состоянии продолжать жить по-прежнему. У меня не было другого мужчины, о чьих объятиях я мечтала и к кому готова была бежать, радостно сбросив цепи брачной дисгармонии. Я оставляла выпестованную обеспеченную стабильность (слегка подпорченную упорным стремлением Гордона тратить как можно меньше) ради тощих пастбищ новой жизни, терра инкогнита самообеспечения, неизвестности, полной ответственности за себя и ребенка. Не важно, насколько сильно Гордон любит Рейчел: как многие разведенные мужчины, он быстро привыкнет к легкой, ничем не обремененной жизни, и дочь станет ему обузой.
Из-за известной слабости Гордона придумывать финансовые трудности я не хотела раскачивать лодку сильнее, чем необходимо, и согласилась на алименты только для Рейчел, хотя адвокат, приятный мужчина со здраво сбалансированными понятиями о законности и справедливости, всячески настаивал, что я имею право и должна требовать содержания и для себя. Мы сидели в его скромном белоснежном офисе, носившем ненавязчивый отпечаток индивидуальности - фотография красивой девушки в момент вручения диплома, молодая семья с близнецами, карикатура, изображающая изнуренного тяжким трудом судью, акварельный пейзаж с озером, - чтобы клиентам было куда уставиться, пока они вываливают адвокату интимные подробности краха семейной жизни, - и мистер Поунелл довольно долго добивался конкретного ответа, почему я хочу развода.
- Муж бьет вас?
- Изредка… Практически нет. Сильно - ни разу.
- Неразборчив в связях?
- Ничего подобного, насколько мне известно.
- Дает вам мало денег?
- Терпимо.
- Гордон правильно ведет себя с дочерью?
- Абсолютно правильно. Доброжелательно и разумно.
- Хороший отец?
- Да, хороший отец.
Я видела, что адвокат озадачен. Какие же у меня основания? Почему я хочу забрать дочь из счастливого, надежного родительского дома? Почему я сама бегу из крепкой счастливой семьи?
- Потому что я не могу жить с ним под одной крышей.
Чуть приподняв ладони от стола, адвокат испустил краткий покорный вздох, красноречиво свидетельствовавший, что ответственность ложится на мои плечи.
- Понимаете, - начала я, - если так будет продолжаться, я сойду с ума, вот и все, что я могу сказать. Страдает качество моей жизни. Кроме того… Хотя какие уж тут "кроме"… - Я взглянула на фотографию счастливой девушки, только что получившей диплом, и мои глаза наполнились слезами.
Мистер Поунелл кашлянул. Кашель означал, что адвокат понял суть проблемы.
- Хорошо, - очень мягко сказал он и начал делать пометки.
Когда мы дошли до вопроса материального обеспечения, я застыла, представив лицо Гордона. Я отлично знала, что потребуется вся сила убеждения, чтобы уговорить его расстаться с деньгами ради дочери. Но помогать мне?..
- Нет-нет, - вырвалось у меня, - только Рейчел.
- Миссис Мюррей, - начал адвокат, - более десяти лет брака дают вам определенные права. Одиннадцать лет в роли мужниной записной книжки, домработницы, неработающей матери имеют свою цену. Потеря карьеры, отсутствие пенсии, не очень реальные перспективы найти высокооплачиваемую работу, пока ваша дочь еще так юна, - у вас есть право на содержание, о чем вы, несомненно, знаете.
"Скажи это Гордону", - удрученно подумала я.
- Нет, нет, - со смиренной покорностью ответила я, - только для Рейчел. Я найду работу на неполный день.
- Где? - с вежливым интересом спросил адвокат.
- Телефонисткой или продавщицей… - наобум предположила я.
Кроме этого, я мало на что могла рассчитывать. Брак и материнство рано поставили точку в моей карьере. Рейчел появилась, когда я только-только стала студенткой. После школы я десять лет пробовала себя в различных сферах - барменша, маркетолог, машинистка в агентстве недвижимости - и ни на чем не могла остановиться, а потом встретила Гордона. Мы познакомились в китайском ресторанчике - да, дорогой читатель, заведение могло быть более приличным, - где компания молодых женщин из маркетингового агентства решила подзакусить после тяжких дневных трудов: уличного опроса "сохоитов" о вкусах и предпочтениях среди чистящих средств для туалета. Я заказала краба с имбирным соусом и, раскалывая здоровенную клешню щипцами для орехов, умудрилась со снайперской точностью выстрелить ею прямо в пах рыжеволосому молодому человеку за соседним столиком. Оторвавшись от книги, тот недоверчиво посмотрел на потолок, а затем - недоверие сменилось гневом - опустил взгляд на брюки, перемазанные имбирем и маслом. Одна из женщин нашей компании, темнокожая великанша Ванда родом с Мартиники (мы до сих пор дружим), у которой шуточки традиционно не поднимались выше пояса, комически завопила:
- Ты запустила в парня коготки, Пэтси!
И мне, надеявшейся на чудо британского хладнокровия со стороны рыжеволосого, которому полагалось не заметить крабовую клешню у себя в паху, ничего не оставалось, как дотянуться через проход между столиками до оскорбительного предмета в очень интимном месте. Я уже открыла рот для извинений, когда не знавшая удержу Ванда загремела на весь ресторан:
- Осторожнее, а то чужое прихватишь!
Наши глаза встретились - его голубые и стальные, мои голубые и умоляющие; его взгляд смягчился, мои ресницы затрепетали (в то время я еще умела это делать), и я пролепетала:
- Пришлите мне счет за химчистку.
Будучи Гордоном, он так и сделал, приписав внизу квитанции, что хочет со мной встретиться. Я пригласила нового знакомца к себе домой на спагетти болонезе; Гордон явился с бутылкой красного вина и в заранее надетом пластиковом фартуке, что я сочла верхом остроумия. Так все и началось. Мы встречались два года. Карьера Гордона стремительно развивалась, моя же, напротив, устраивала меня все меньше и меньше. Мне было двадцать семь, и на музыкальных вечерах, которые мы с Гордоном то и дело посещали, я всякий раз ощущала смущение и досаду при вопросе о профессии, когда люди словно обрастали ледяной коркой, услышав, что я подвизаюсь в качестве помощницы риэлтера в Патни. Поэтому, увидев объявление в "Гардиан" о наборе на учебные курсы людей среднего возраста, я подала заявление.
Пожалуй, то было самое счастливое время моей жизни: история искусств оказалась кладезем открытий - как академических, так и себя самой. Первый год я впитывала науки, словно промокательная бумага, и начала, признаюсь, немного тяготиться отношениями с Гордоном. Наш роман дышал на ладан, как вправе заметить читатель, не показавшись излишне саркастическим. Моя академическая звезда вроде бы определилась - впереди даже замаячил диплом, у Гордона дела тоже шли хорошо, и во время летних каникул он предложил вместе поехать в Кельн, где подвернулась работа. Организаторы почему-то решили, что певец женат, и оплатили два билета и двухместный номер в отеле. Гордон, в силу природной бережливости, счел непростительным грехом не воспользоваться столь выгодной оказией.
Люди творческих профессий работают очень напряженно. Отдав аудитории все силы, после концерта или спектакля они не могут уехать домой или в отель и мирно улечься в постель с Фредериком Форсайтом в руке: им необходимо выплеснуть полученную энергию. Гордон, которому оплачивали все расходы, расслаблялся с помощью немецкого пива и секса; я, упиваясь сладким ничегонеделанием, охотно присоединялась к оргии. Налакавшись пива, каждую ночь мы жадно набрасывались друг на друга, а на следующий день дрыхли до обеда. Через неделю мы приползли в Лондон чуть живые, и я ничуть не удивилась тому, что следующие несколько недель паршиво себя чувствовала.
Но оказалось, виной тому была Рейчел.
Помню, как я позвонила Гордону золотым сентябрьским утром - мы почти не виделись шесть или семь недель после возвращения - и назначила встречу в пабе у реки. Сидя на веранде и глядя вниз на сверкающую воду, я знала, что независимо от исхода нашего свидания уже не вернусь в колледж, ибо ношу в утробе дитя. Помимо этого, я как-то не задумывалась о будущем, желая, чтобы решение принял кто-то другой. Пресловутые эмбриональные гормоны уже бушевали внутри, превращая меня в счастливую клушу, готовую передать эстафетную палочку жизни в надежные руки.
- Ты уверена, что ребенок мой? - только и спросил Гордон.
Я не удивилась вопросу, но все же почувствовала себя оскорбленной.
- Сразу, как родится, заговорит на чистом немецком и проявит хорошо развитый вкус к "Кёнигслагер Брауэрай", - съязвила я. - Конечно, это твой ребенок.
- В таком случае нам надо пожениться, - заявил Гордон.
Так мы и сделали.
Как большинство людей, которые не являются и никогда не станут артистами, я восхищалась, вернее, преклонялась перед талантом мужа и многие годы провела в рабском служении этому таланту. Гордона я не виню - сама выбрала такой стиль поведения: не ложилась спать, дожидаясь мужа с горячим ужином, смотрела, как в час ночи он спокойно усаживался в кресло смотреть видео, и шла в постель, говоря себе: "Ладно, ладно, по вечерам он ведет трудную битву с искусством, трогает аудиторию до слез. А что делаю я? Какие козыри я могу выложить на стол жизни? Уборку, глажку, походы по магазинам, заботу о ребенке?" Вслух я утверждала, что это не менее важно, чем оперное пение, но то было лицемерие: в душе я искренне считала себя ничтожеством, пустым местом, недостойной целовать край мужниной одежды. Все бы ничего, но вскоре после рождения Рейчел Гордон тоже проникся этим убеждением и начал соответственно себя вести. В результате я стала думать не только о том, что недостойна целовать его подол, но и что не горю желанием целовать его самого.
Глава 3
Сидя в офисе мистера Поунелла (в скобках замечу: воплощенного комильфо - благородные седины, умное лицо в морщинах, солидный темный костюм, вежливое "Но почему же?"), я вынуждена была отступить от своих слов и найти несколько уважительных причин. Не потому, что намеревалась изложить юристу ситуацию по пунктам в виде эссе под заголовком "непреодолимые противоречия", скорее для себя. Мистер Поунелл отвечал на звонок, а я смотрела на его чистые ладони, накрахмаленный воротничок, положительную внешность и думала: выйди я замуж за такого, все получилось бы иначе. Пусть скучный, пусть носит темно-синее, зато надежный на все сто. Повезло же мне связаться с эгоцентриком-мужем, который не только оправдывает свой эгоизм, но чьи профессиональные успехи полностью зависят от такого поведения! "О, мистер Поунелл, - сокрушалась я, разглядывая адвоката, - ну почему в свое время я не встретила вас?" Поймав мой взгляд, тот смущенно потупился, видимо, догадавшись, о чем я думаю. Мысленно извинившись за мысленную же крамолу, я заставила себя настроиться на деловую волну. Адвокат заговорил, и я погрузилась в прошлое.
Однажды, когда Рейчел было три недели от роду, Гордон ушел на вечеринку в честь Паваротти. Вернувшись домой около полуночи - этого я ожидала и заранее нашла оправдания, - муж плюхнулся в кресло и принялся переключать телеканалы с дистанционного пульта. Смешно, как запоминаются нелепые детали: я отчетливо помню, что в тот вечер показывали "Седьмую печать" Бергмана.
Навещавшая меня днем патронажная сестра - приятная энергичная эмансипе - при виде молодой мамаши-зомби с оловянными глазами сообщила, что я стану лучше себя чувствовать и, следовательно, выполнять материнские обязанности, если буду высыпаться.
- Почему бы отцу Рейчел иногда ночью не покормить малышку? - непринужденно предложила она.
Представив, как Гордон пытается добыть молоко из плоской, поросшей рыжим волосом груди, я догадалась, что патронажная сестра имеет в виду что-то другое, и испуганно запротестовала. Моя библия от Пенелопы Лич по уходу за ребенком категорически высказывалась по поводу незаменимости грудного вскармливания и безусловного вреда даже однократного кормления из бутылочки. Младенцы рассматривались как вылеченные алкоголики: дети останутся на прямой узенькой дорожке материнского молока, пока на сцене не появятся "Корова и Ворота", но стоит один раз дать детское питание - и все, пиши пропало, ребенок нипочем не отвыкнет.
- Но мы же на грудном молоке! Я не хочу приучать малышку к искусственным продуктам…
Моя прекрасная леди современных взглядов радостно подхватила:
- И вы совершенно правы, миссис Мюррей! - Покопавшись в огромной черной сумище, она выудила какую-то гибкую кишку и бутылочку. - Сцеживайте молоко с помощью этого устройства, - она торжественно помахала кишкой в воздухе, - и хорошенько высыпайтесь по ночам, а ваш супруг покормит свою дочь.
Мы восхищенно уставились друг на друга, как дамочки в рекламе средства для мытья полов.
Помню ощущение блаженства, согревшее душу, неожиданное освобождение от тяжкого бремени, расслабление ноющих от напряжения мышц и смягчение рези в глазах, появившейся от недосыпания. Вот он, выход, простой, как все гениальное! Вечером я ждала возвращения Гордона с тихим ликованием.
- Как поживают мои прекрасная жена и прелестная дочь? - спросил он, одним глазом глядя на экран.
- С нами все хорошо, - присев на подлокотник кресла, я поведала мужу об откровении патронажной сестры. - Если я все подготовлю, покормишь Рейчел в три утра?
Сознаюсь, время для просьбы я выбрала неудачное. Нужно было подождать до завтра, когда Гордон настроился бы на домашнюю волну, отвлекшись от кипучей светской жизни.
Муж ответил с замечательной находчивостью:
- Так ведь груди-то у тебя, у меня их нет.
- Естественно, - подтвердила я. - Но я могу сцедить…
Это его позабавило:
- Конечно, можешь, моя лапочка, и очень даже неплохо. Нужно уметь отцеживать важное - именно так я и сказал сегодня старику Паву…
Полагаю, он не имел намерения острить, просто вообще меня не слушал. Льстить Гордон не привык.
- Как он? - спросила я, невольно отвлекшись от гениальной идеи.
- Толстый, - удовлетворенно сказал Гордон, - толстый, толстый и толстый. - Он рассеянно ущипнул меня за бедро, что я сочла хорошим знаком. - Не понимаю, как я смогу накормить нашу дочь.
- Сможешь, сможешь, - с энтузиазмом возразила я. - Смотри, что у меня есть!
Я энергично помахала в воздухе гибкой трубкой, в точности как медицинская сестра, и объяснила, что к чему. Гордон убрал руку с моего бедра, поставил тарелку, положил пульт, поднялся и вышел в кухню. Через минуту он вернулся с полным бокалом виски в руке.
- Это выпью я, - сказала я полушутя, но с тоской, - иначе ты будешь слишком пьян, чтобы кормить Рейчел.
- Я люблю свою дочь, - сказал он, сделав большой глоток.
- Отдай мне стакан, - сказала я, протянув руку, но все еще шутливо. - Давай-давай…
- Нет, - улыбнулся он, - я налью тебе другой. - В дверях Гордон остановился, повернулся и сказал: - Но тебе нельзя, иначе у нашего пупса будет похмелье.
- Не будет, я сперва сцежусь, а потом выпью.
- Да что за чепуха, какое сцеживание?