Минни почувствовала, как сжалось в отчаянии сердце. Даже в первые годы брака Дьюк не тратил на ее наряды таких денег. И даже половины этих денег.
- Спроси свою мать, Пит, - продолжал издеваться Дьюк, теперь уже глядя на Минни в упор. Глаза его горели какой-то особенной жестокостью, словно у кота, загнавшего в угол мышь. - Уж она-то знает, что такое высший класс. Не так ли, дорогая? Ты же не станешь отрицать, что Каролин - сама элегантность? Малышка родилась в одной из самых именитых семей Англии, чьи корни уходят в далекое прошлое. Я говорю не о каких-то там паршивых Гринвичах, нет! Каролин на самом деле принадлежит к высшему свету.
Дьюку было мало унизить и обидеть жену - он еще и глумился над ней, пытаясь задеть самые глубокие струнки души, те, что еще не успели зачерстветь от боли и одиночества.
Словно услышав, как Дьюк восхваляет ее происхождение, Каролин появилась в конце коридора. Ее крохотные каблучки звонко цокали по мрамору, словно эхо головной боли, пульсировавшей в висках Минни. Женщина обвилась вокруг Дьюка и шепнула на ухо - достаточно громко, чтобы услышали все присутствующие:
- Дорогой, может, плюнем на ужин и сразу отправимся в постель?
Сучка, грязная сучка, подумал Пит с отчаянием и ненавистью. Он видел, что Каролин наслаждается своей игрой.
- Плюнуть на ужин? - Дьюк сделал вид, что задумался. Царило гробовое молчание. - Нет, не стоит. Моя жена так много сил вложила в его подготовку, что было бы грубо обмануть ее ожидания.
Ужин превратился в адскую пытку. Дьюк откровенно заигрывал с новой любовницей, то поглаживая ладонью ее щеку, то проводя пальцем по ее полным губам. Он даже кормил ее рыбным филе с вилки, словно влюбленный подросток.
Каролин тоже развлекалась вовсю. Никто из семьи Дьюка не ускользнул от ее внимания.
- Подумать только, Лори, - щебетала она, широко распахнув синие глазищи, - ты такая смелая! Я-то всегда считала, что ткань золотых оттенков подчеркивает складки на неидеальной фигуре!
- Миссис Макмаон! - Каролин подняла бокал и чуть наклонила голову, словно в знак уважения. - Ужин просто великолепный. Да если бы у меня была такая кухарка, как ваша Кончита, я бы плюнула на диету и забыла о лишних килограммах! Дьюки, милый, как думаешь, в этом доме найдется что-нибудь низкокалорийное? Я бы предпочла более полезную пищу, чем это… - Каролин чуть заметно скривилась и тотчас снова засияла улыбкой, - чем эти прекрасные яства!
Минни с трудом удавалось скрывать негодование под маской ледяного спокойствия, что только подзадоривало гостью! Пит же становился все более малиновым с каждой репликой Каролин и, похоже, находился на грани терпения.
- Клэр, душка! - Красотка как раз переключилась на его жену. - Уверена, мы станем подружками. Будет здорово как-нибудь выйти повеселиться с девочкой моего возраста.
- Да? - фыркнул Пит, звякнув ложечкой о край кофейной чашки. - А мне показалось, что тебе больше нравится веселиться с мужиками втрое старше тебя самой!
Клэр жалобно переводила взгляд с Пита на Минни и обратно. Она специально оделась как можно более неброско, выбрала темно-серую длинную юбку и свитер, желая слиться с интерьером и не привлекать к себе внимания. Внешне довольно интересная, с мягкими светлыми волосами ниже плеч и тонкой, прозрачной кожей, она совершенно терялась на фоне ослепительной Каролин, так и излучавшей сексуальность и гламур. Клэр вжалась в кресло, едва живая от ужаса, и затравленно глянула на мужа. Ей хотелось только одного: чтобы этот ужин скорее закончился, а вместе с ним и ее мучения.
- Довольно, Питер, - резко сказал Дьюк острым, словно лезвие, тоном. Все, кроме его любовницы, вздрогнули. - Нравится тебе это или нет, но Каролин станет членом семьи. А ты знаешь, что мне не по нраву, когда какой-то хам оскорбляет моих близких.
Минни с горечью подумала, что Дьюк исключает из списка этих хамов себя.
Отец и сын уставились друг на друга, взгляд Пита пылал от ненависти, в глазах Дьюка застыло презрение. Пит первым отвел взгляд. Дьюк вытер салфеткой руки и брезгливо бросил ее на белую скатерть.
- Я предупредил тебя, Пит, - добавил он веско.
Лори, которая часто вставала на защиту младшего брата, была слишком унижена комментарием Каролин относительно ее платья, чтобы бросаться улаживать конфликт. Бедняжка Клэр опасалась поднять глаза и таращилась в тарелку, к содержимому которой даже не притронулась.
Получив поддержку Дьюка и раззадоренная после нескольких бокалов отличного шампанского, подобранного Минни для "торжественного случая", Каролин еще больше приосанилась. Сообразив, что может беспрепятственно отпускать шпильки в адрес близких Дьюка, она уже не могла остановиться. Женщина смеялась над шутками любовника, одаривала всех лучезарной улыбкой и вела себя так, словно была истинной хозяйкой дома.
Каролин тщательно готовилась к этому вечеру, ко встрече с женой Дьюка, ожидая встретить сопротивление своему неожиданному вторжению. Ничего подобного не случилось, и она чувствовала триумф победителя. Крепость сдалась ей без боя.
Теперь власть и деньги Дьюка были к ее услугам, достаточно было только протянуть к ним руки. Какой наивной дурой она была, полагая, что Минни Макмаон будет ставить ей палки в колеса! Из старухи не вышло достойного противника. Каролин было ясно, что высохший, измученный синий чулок, сидевший напротив нее, никак не составит ей конкуренцию в борьбе за Дьюка Макмаона. Эта чопорная англичанка, застегнутая на все пуговицы и изо всех сил сжимавшая губы, чтобы не выдать своего неодобрения, едва ли могла вызывать сексуальное желание даже в уродливом горбатом карлике, не то что в великолепном Дьюке. Минни казалась ископаемым существом, отголоском прошлой эры, одной из тех представительниц шестидесятых, которым просто не было места в великолепных семидесятых.
Что касается Пита и Лори, с удовольствием подумала Каролин, то они оказались даже более жалкими и убогими, чем их описывал Дьюк. Она гадала, что заставляет его удерживать этих двоих под своей крышей. На Родео, где два дня назад Дьюк покупал ей подарок, он объяснил это тем, что отдает дань своему католическому воспитанию, призывавшему жить большой дружной семьей, но Каролин сочла это смешным. Впрочем, она была слишком увлечена разглядыванием ожерелья, стоившего баснословные деньги, и не слишком внимала рассказу Дьюка.
Этим вечером ее любовник постоянно касался ее - то ласкал шею, то перебирал пальцы, что означало лишь одно: ночью он будет особенно требователен в постели. Каролин подавила вздох. Судя по всему, Дьюка возбуждала возможность побольнее уколоть жену. Чем больше он изводил ее, тем сильнее заводился.
Впрочем, Каролин это не беспокоило. Ей нравилось, что в свои шестьдесят четыре ее любовник все еще обладал мощным либидо.
Уже позже, в спальне Дьюка, подозрения Каролин полностью оправдались. Довольный тем, как прошел ужин, и собственной властью над семьей, особенно над женой, Дьюк пребывал в крайне возбужденном состоянии. Он знал, что поимеет любовницу во всех возможных позах, и считал это достойным завершением удачного вечера.
У Дьюка и Минни были раздельные спальни - уже лет двадцать, не меньше, - и потому ничто в комнате Дьюка не напоминало о его скучной, чопорной жене. Спальня была обита темным деревом, паркет из массива дуба был покрыт роскошным бежевым ковром с высоким ворсом, в котором ноги утопали по самую щиколотку. Дьюк выбросил антикварную мебель, заботливо подобранную когда-то женой, заменив ее хромом и стеклом, что никак не сочеталось с деревом стен. Дьюк отдавал предпочтение модерну хотя бы потому, что Минни этот стиль не переносила на дух. К тому же среди современной мебели Дьюк и сам чувствовал себя моложе. Ковер он любил особенной любовью - любовью мальчика из бедной многодетной бруклинской семьи, в которой дети ходили босиком по ледяному голому полу и спали на простых деревянных кроватях.
Дьюк развалился на гигантской постели, подмяв под себя лиловое бархатное покрывало и мягкие шелковые подушки, подходившие скорее римскому завоевателю. Он следил за тем, как раздевается Каролин, и его обнаженный член тяжелел и наливался кровью.
Любовница легким жестом расстегнула застежку платья на шее, и невесомая ткань скользнула по загорелому, подтянутому телу вниз, открывая полную грудь и стройные бедра. Теперь тряпка за пять сотен лежала у ее ног, а Дьюк удовлетворенно улыбался, разглядывая любовницу. Соски Каролин были напряжены от желания, а ноги казались буквально бесконечными, черные босоножки утопали в ворсе ковра. Ни одну женщину до этого Дьюк не желал сильнее. Она молча стояла посреди спальни, ожидая его приказаний, розовый шелк трусиков был влажным между ног.
Поскольку Дьюк молчал, Каролин наклонилась, собираясь снять босоножки.
- Оставь, - велел Дьюк хриплым от возбуждения голосом. Он больше не улыбался, вся напускная безмятежность, которая царила на его лице во время ужина, слетела, словно сухая шелуха. - Подойди ближе.
Послушно кивнув, Каролин двинулась к постели и забралась на нее, опустившись на четвереньки. Она ждала инструкций, словно служанка или проститутка. Дьюк знал, что может делать с ней все, что угодно. Конечно, он понимал, что Каролин интересуют лишь его деньги, но не находил в этом ничего зазорного. Какая разница? Трахать Каролин в сотню раз приятнее, чем шлюху с бульвара Сансет.
Каролин была обычной охотницей за деньгами, но происходила из старинной аристократической семьи, уважаемой и всем известной. Безупречный английский акцент, а также дружба с титулованными семьями делали Каролин идеальной любовницей в глазах Дьюка. Ему нравилось следить за тем, как она разыгрывает из себя светскую леди, но в любой момент он мог щелкнуть пальцами и заставить ее играть другую роль - роль талантливой шлюхи. Деньги, которыми он обладал, позволяли ему контролировать Каролин. Майки был не прав. Женщиной можно обладать в прямом смысле. Каролин была целиком в его власти.
- Соси, - приказал он, поудобнее устраиваясь среди подушек.
Изящная головка с белокурыми волосами покорно задвигалась вверх-вниз между его ног. Конечно, Дьюк собирался трахнуть любовницу чуть позже, но был слишком возбужден, чтобы сразу же ставить ее на карачки. Он знал, что кончит быстро, но ему было плевать. Закрыв глаза, он наслаждался скользящими движениями опытного языка любовницы.
Чувствуя, что вот-вот взорвется, Дьюк приподнялся и изо всех сил надавил на затылок Каролин, чувствуя, как головка, члена упирается почти ей в гланды. Женщина слабо дернулась - не протестуя, просто пытаясь глотнуть воздуха, - но хватка Дьюка была железной. Его член едва не лопнул от возбуждения на какой-то острой грани, а затем семя толчками стало изливаться в мягкое, податливое горло. Только когда толчки прекратились, Дьюк, застонав, отпустил голову Каролин. Она судорожно отстранилась, хватая ртом воздух и размазывая по лицу сперму, но уже через мгновение улыбалась.
Она знала, что выглядит в этот момент словно дешевая потаскушка, но это даже возбуждало ее. Конечно, Дьюк не просто был старше ее - он годился ей в отцы, - и физическое влечение к нему было гораздо меньшим стимулом, чем его деньги, но все же Каролин испытывала к любовнику особый интерес. Ей нравилось, что они вместе - две акулы, каждый на свой лад. Дьюку никогда не пришло бы в голову доставлять ей удовольствие, но именно это равнодушие, эта его власть и возбуждали Каролин больше всего.
Дьюк довольно оглядел ее испачканное лицо. Он понимал, что молодость давно за плечами, и в большинстве случаев внимательно относился к своему телу, не перегружая его. Но только не в сексе! Многие его сверстники давно ушли в мир иной - кто от рака легких, кто от сердечного приступа, - но любой из тех, кто еще был жив, продал бы душу, чтобы оказаться сейчас на его месте, рядом с Каролин.
Усмехнувшись, Дьюк потянулся за пачкой "Лаки страйк", лежавшей на тумбочке. Он не слишком-то боялся смерти, хотя порой и жалел, что молодость прошла, но он также знал, что прошла она не зря. Он многого добился и заработал себе славу легенды киноиндустрии, жил рисково и весело, а потому и свою бодрую старость принимал с благодарностью.
Мало кто мог похвалиться тем, что прожил столь интересную жизнь, как Дьюк Макмаон. Не считая короткого срока военной службы и разочарования, связанного с браком, он жил на полную катушку, с удовольствием. Он умел ценить отведенное ему время и не тратил понапрасну ни секунды, а потому и оставшийся ему срок предполагал прожить со вкусом, с той же бешеной энергией, удовлетворяя все свои прихоти, как и раньше.
Дьюк давно научился не испытывать боли при мысли о Минни и ее чопорной холодности. Потеряв ее любовь и понимание, он оставил надежду стать лучше и правильнее, а потому предпочитал жизнь гедониста, эгоистичную и сладкую.
Закурив, Дьюк снова поглядел на Каролин. Его затопила волна удовлетворения. Не много шестидесятилетних мужчин могли позволить себе разнузданный секс со столь желанной юной женщиной. Выпустив струйку дыма и пару колечек, Дьюк довольно расхохотался, чувствуя себя королем мира.
Не отрывая от него взгляда, Каролин снова наклонилась и принялась осторожно ласкать языком его член и яички.
- Умница, - одобрительно сказал Дьюк, поглаживая ее затылок - на сей раз более ласково. - Хорошая девочка.
Каролин поудобнее устроила зад в развилке его ног, не переставая работать губами и языком.
- Добро пожаловать в семью, - усмехнулся Дьюк, затягиваясь сигаретой.
Глава 3
Заполучив Дьюка Макмаона, Каролин Беркли наконец достигла того, к чему стремилась всю жизнь.
Четвертый ребенок и единственная дочь Себастьяна и Элизабет Беркли из Амхерст-Мэнор, Оксфордшир, она родилась в 1946-м, в эпоху послевоенного оптимизма. Ее именитые родители к тому времени лишились большей части своего состояния, и без того изрядно растраченного в азартных играх многочисленными предками, которых Каролин даже не знала. Ее мать умерла, когда девочка была совсем маленькой, не перенеся смерти старшего сына, погибшего на берегах Нормандии. К тому моменту от денег Себастьяна почти ничего не осталось.
Дед Каролин, Александр, был настолько занят выпивкой и игрой, что совершенно не смог подготовить сына к управлению имением, поэтому тот своими силами пытался сохранить Амхерст-Мэнор, но безуспешно. Смерть сына и жены подкосила Себастьяна, и в своей безутешной тоске он и вовсе позабыл о подступающем крахе.
Когда Каролин исполнилось пятнадцать, отец потерял имение, а вместе с ним и все деньги, которые должны были унаследовать его дети. Каролин хорошо помнила тот день, когда узнала о банкротстве Беркли.
Себастьян приехал за дочерью в школу, не зная, как преподнести ей страшную новость. После короткой прогулки по школьному саду он увлек ее в тихий уголок и посадил на скамейку. Лицо его было белее мела, под глазами залегли тени. Взглянув на него, Каролин поняла, что произошло нечто непоправимое.
- Ради Бога, папа, скажи мне, что случилось? - воскликнула девушка, заламывая руки. В голосе ее звенела паника. - Что-то с Джорджем или Уильямом? Говори же!
Каролин никогда не была близка со старшими братьями, их судьба волновала ее только потому, что они были дороги отцу. К тому же иной причины отчаяния отца она себе не представляла. На секунду ей пришла в голову мысль, что болен сам отец, но она с ужасом отринула ее.
Себастьян долго молчал, понурив голову, а когда поднял лицо, щеки его были мокрыми от слез.
- Прости, милая… мне так жаль, так жаль. Мне пришлось продать наш дом.
Каролин показалось, что мир качнулся и на мгновение словно накренился вбок. Она порадовалась тому, что отец заранее усадил ее на скамью. Тело отказывалось подчиняться, руки безвольно лежали на деревянной доске. Она знала, что отец не стал бы шутить подобными вещами, но новость просто не укладывалась в голове.
- Умоляю, милая, не молчи! - взмолился отец, кусая губы. - Скажи что-нибудь.
Что здесь было сказать? Отчаяние и боль отца были так очевидны, так страшны, что Каролин решила ни в чем его не винить. С губ едва не сорвался вопрос "почему", но девушка упрямо закрыла рот, не желая заставлять отца оправдываться. К чему были подробности? Амхерст-Мэнор продан, это главное. Каролин знала, как дорожил отец фамильным гнездом. Если он решился продать имение, значит, иного выхода не было.
На мгновение она позволила себе вспомнить дом, каждую ступень подъезда, каждую царапинку на стене, вид из окна и едва не заплакала.
Даже спустя годы Каролин достаточно было закрыть глаза, чтобы образ поместья вставал перед ее внутренним взором. Она детально помнила шелест листьев у парадного входа, влажноватый запах подвала, видела предрассветный туман на зеленых лужайках. Она могла восстановить в памяти гладкость перил на лестнице, что вела на второй этаж, мягкость восточного ковра, висевшего на стене в гостиной… Вот старая няня зовет завтракать, а из кухни уже тянется аромат яблочного пирога, вот босые ноги Уильяма и Джорджа шлепают по каменному полу в кладовую, где хранятся ягоды и мед…
Пятнадцатилетняя Каролин устало вздохнула. Ей показалось, что она стала старше против своей воли, узнав об утрате.
Отец продал Амхерст-Мэнор. У нее отняли дом.
Девушка отогнала навязчивые образы, теснившиеся в голове. Она знала, что справится с потерей, и подсознательно знала, что должна идти вперед, не оглядываясь. Детство кончилось.
Она медленно встала и осторожно обняла отца. Тот зарыдал, уткнувшись ей в плечо. Каролин гладила его по голове, растерянно глядя на кусты роз, обвитую плющом беседку. Все это казалось теперь чужим и далеким.
- Не плачь, папа, - прошептала она. - Ничего страшного, в самом деле. Мы справимся с этим, найдем себе другой дом, какой-нибудь маленький уютный коттедж у реки. Он будет симпатичным и белым, с черепичной крышей, а под окнами будет чудесный садик с пионами. А когда ты станешь совсем стареньким, я буду сидеть с тобой у камина, приносить тебе чай и тапочки. Только не плачь.
И в этот момент Каролин осознала, что ее отец уже стар. Несчастный жалкий старик, потерявший самое дорогое. За один день великодушный, щедрый Себастьян Беркли превратился в потерянного, вышвырнутого из жизни, сломленного старика.
Отец отстранился и в изумлении смотрел на дочь, тронутый ее поддержкой, потрясенный способностью прощать.
- Боюсь, это еще не все, - дрожащим голосом сказал он и опустил глаза. - Дело в том… в общем, у нас долги, много долгов. - Себастьян всхлипнул, и сердце Каролин рванулось навстречу. Его жалкая поза, опущенные плечи, взгляд, уставленный на ботинки, - все вызывало сочувствие. - Конечно, я расплачусь с кредиторами. Ведь быть банкротом не зазорно… ведь не зазорно?
- Конечно, нет, отец. - Каролин мягко улыбнулась. - Что зазорного в банкротстве?
- Но… когда я отдам все долги, боюсь, почти ничего не останется. По сути, останутся несколько картин и вещи твоего прадеда, Эгтона. А все остальное… о, Каролин, прости меня, если сможешь. - Он снова начал плакать. - Твое наследство, наследство твоих братьев - ничего не останется! Мне так жаль, так невыносимо жаль!