Однажды я попросила его посадить в городе деревья. Саэль везде, буквально на каждом свободном клочке этой удивительной земли, посадил маленькие серебристые кедры с хрустальными шишками. Это чудо радовало мой глаз каждый раз, когда я подходила к окну или случайно заглядывалась вдаль, за горизонт. Я смотрела на все это и улыбалась, настроение улучшалось и всякий раз хотелось петь.
Саэль как-то совершенно серьезно сказал, что здесь водители всегда уступают место пешеходам и не боятся оставлять свой транспорт без сигнализации и с открытыми дверьми.
В то же время новостройка нравилась животным, обитающим в нашем районе. Семейства ежей и белок прибегали под наши окна и подолгу там играли, мы с сыном приносили им молоко с сахаром, и они, совсем не боясь нас, от всей души этим лакомились. А еще я заметила, что одуванчики в нашем городке удивительно большие и пушистые, величиной с человеческий кулак. На них любили садиться разноцветные бабочки.
Маленький мир, который заканчивался сразу за большим кленом, создавал ощущение чистоты и беззащитности: порой мне начинало казаться, что даже человеческое дыхание ему может повредить. И было по-настоящему страшно. Ведь по большому счету у нас сыном больше ничего в этом огромном и пустом городе не было. Случись какая-нибудь потеря, мы бы этого просто не перенесли. Все, что имелось у нас, было родным до боли.
Леша Швабров после смерти своей учительницы Елизаветы Тимофеевны редко стал выходить из монастыря. Эта обитель сделалась ему родным домом, где никто не тревожил, не отвлекал.
Однако родители его не забывали. Узнав каким-то образом, что покойница завещала их сыну деньги, пришли к нему с просьбой одолжить Ленке на учебу. Разумеется, о долге они тут же забыли, а деньги пропили в тот же вечер.
В это время в монастыре случилось самое обычное для этих мест чудо - начала мироточить и обновляться икона. Монахи и послушники, опасаясь шумихи, сняли икону и отнесли в дальнюю келью, подальше от любопытных глаз и суеты.
Надо заметить, что это была особенная икона. Когда-то она, икона Иоанна Тобольского, долгие годы лежала на скотном дворе близ села Чимеево, что в Курганской области. В начале нового столетия двор, пришедший в полную негодность, стали разбирать, икону нашли, отмыли и передали в дар Тобольско-Тюменской епархии.
Здесь она самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи, начала сразу обновляться, стали четче проступать контуры, ярче краски. Если, к примеру, еще неделю назад прихожане смотрели на бледноватый лик с огромным светлым пятном посередине, то спустя семь дней пятна как не бывало, хотя рука реставратора иконы не касалась.
Образ святого выведен настолько ярко, что порой начинает казаться, будто иконописец закончил его только вчера и вся краска еще не успела обсохнуть.
В монастырском храме икона сразу же по прибытии начала проявлять свою чудодейственную силу, в которой может убедиться каждый верующий. Церковные работники даже завели специальную тетрадку, где скрупулезно записывают до сих пор все случаи исцеления и чудесной помощи святого.
Разрешили ученым провести исследование, взять разные пробы, чтобы все происходящее имело научную основу, а верующие просто подолгу молились перед ней. У верующих людей вообще никаких вопросов не возникало. Для них все было ясно с самого начала.
А недавно в церковь пришел дедушка лет девяноста родом из той самой деревни, где храм в свое время превратили в скотный двор. Он рассказал, что будучи мальчишкой наблюдал, как иконы снимали с иконостаса и уносили на совхозный склад. Все сторожа между собой тогда перешептывались, что ночью иконы начинают совсем по-человечески стонать… а когда в бывший храм загнали первую партию телят, то вскоре все они как один сдохли.
После этого храм вскоре стали ломать, но он, как большой крепкий организм, долго не поддавался разрушениям, держался. В итоге его с большим трудом взорвали, при этом много работников из подрывников покалечилось.
Ох, и вопли тогда стояли в деревне! За версту было слышно, как безбожники церковь матерят. Старушки же втихомолку осеняли себя крестным знаменем, говорили, что это наказание Господне.
Увидев икону, старик перекрестился и совсем по-детски заплакал. "Она", - все, что он смог вымолвить, поклонился и ушел.
Вскоре Шваброву приснился вещий сон, после которого он длительное время молчал, а его друг Виктор принял постриг, навсегда отрекся от мирского и стал еще больше уединяться в своей келье, упражняясь в посте и молитвах.
Я же после всех событий приняла решение уволиться с работы и записать все случившееся со мной и с окружающими в последний год. Ведь неизвестно, что ждет впереди, а я почему-то уверена, что написать это надо. Вдруг пригодится?..
Гриша пошел пешком по святым местам России. Это решение бомж принял внезапно. Он вышел, как обычно, из своего барака сдать бутылки, отнес их в город, сдал и уже было направился к своей родной свалке, как вдруг ему пришла в голову мысль: а почему бы сейчас не посетить святые места нашей необъятной страны, ведь жизнь, как известно, одна и, кто знает, когда еще такой шанс выпадет? Этому решению в значительной степени способствовала и погода, дул прохладный попутный ветерок, дороги были сухими, и на душе от этого стало невероятно легко.
Гриша как был в шлепанцах, так и пустился в странствие с двадцатью рублями в заштопанном кармане.
Лучок ходит в школу и учится хорошо. Особенно часто рисует ромашковое поле и голубей. Наш маленький дом буквально утопает в его веселых картинках.
Лешка Швабров с благословения священника недавно поступил в духовную семинарию. Его родители, Санек и Натка, на следующий день выиграли в лотерею крупную сумму денег и буквально за две недели ее пропили. Теперь отравляют жизнь младшей дочери, часто просят у нее денег - благо, те у Ленки водятся. Она, помимо стипендии, получает еще и зарплату, подрабатывая санитаркой в районной поликлинике.
Дочери Елизаветы Тимофеевны в вопросы наследства не вникали, родительскую квартиру продали совсем недорого каким-то беженцам, а вот дача находится в сильном запустении: клубничные грядки и малиновые кусты заросли высокой полынью. Зато старшая дочь решила всерьез заняться наукой и теперь, поговаривают, будто пишет даже кандидатскую диссертацию, что-то из области человековедения. Нет, ошибаюсь. Она изучает гистологию - науку о тканях человеческого организма и собирается в скором времени на стажировку в Париж.
Мне до операции оставалась всего пара дней.
Я давно попросила прощения у своих близких: подготовила, насколько это возможно, сына к тому, что на звездное небо вечерами ему придется любоваться в одиночку, сказала, чтобы Лука попросил бабушку не обижаться, когда он, балуясь, будет сдувать на нее одуванчики, как не обижалась я. Попросила также будущей весной посадить в огороде ромашки.
Вроде все сделала, но образ яблони на крыше храма не выходил у меня из головы. Я четко представляла себе корень столь мужественного растения, ствол, затем величественную крону. Господи, это какое же нужно отчаяние и силы, чтобы расти в таком месте? Мне вдруг нестерпимо (именно нестерпимо, как когда-то пить, есть) захотелось увидеть эту яблоню.
Что бы ни случилось, но я должна посмотреть на это чудо. Так решила я про себя. И с особым усердием стала вспоминать разговор давнего спутника. На память пришли его черты, фамилия, а после - и станция, где он садился в поезд. Но этот город - крупный промышленный центр, рядом с которым маленьких деревушек не счесть.
Я долго думала, как мне поступить. Пока не пришла к элементарному выводу - нужно просто купить карту и объехать все мелкие деревушки той области, постоянно расспрашивая у селян о яблоне - наверняка весть о смелом дереве облетела давным-давно всю округу. Да и в городе скорее всего о ней знают.
Я так и поступила. Следующим утром, оставив родным сообщение на телефоне, села в первый же поезд и поехала до интересующей меня станции.
От той поездки я не помню ни чувства усталости, ни голода, хотя на еду я уже смотреть не могла, а уставала в последнее время довольно часто. Теперь все это отдалилось и позабылось. У меня появилась цель!
По приезде в город я тут же наняла такси и с горящими глазами весь день ездила по деревням, бесконечно всех расспрашивая, и искала, искала. Заночевала в деревянной гостинице барачного типа, бывшем доме колхозника, где ночью меня атаковали клопы.
Здесь все и вся было пропитано недавним социализмом: огромные умывальники-рукомойники, отсутствие крючка на дверях в туалет, давно не крашенные узкие подоконники, железные койки. Ну а самая главная "прелесть", что номер, в котором я остановилась, значился в документах как "люкс", хотя в нем было двенадцать аккуратно заправленных рваными и выцветшими покрывалами коек.
Мне повезло сразу же на следующее утро, как только за окном рассвело. Я спросила у сонной горничной про чудо-яблоню и услышала, что она находится всего в пяти километрах от моей гостиницы.
Я ликовала! А поскольку туда давно не ходят автобусы, то я соответственно направилась пешком. Пять километров по непривычной грязи - и я рядом со своей мечтой. Чтобы в дороге не скучать, я взяла с собой четки и молилась. Отныне у меня появилась своя единица измерения пути. Итак, сегодня я могу сделать вывод, что расстояние в пять километров равняется одной тысяче шестидесяти восьми молитвам "Богородице Дево, радуйся". Еще две я прочитала вслух, когда увидела яблоню.
…Такое представить трудно. Мощная корневая система, именно система прочно обвила крышу церковного притвора и боковую часть купола. Множество маленьких, больших и средних корней охватили друг друга, словно сговорившись раз и навсегда жить и умирать вместе.
"В горе и в радости", - подумалось мне. Все корни обнажены, а потому напрочь заросли твердым, как церковная стена, камбием. Ствол несколько раз изогнут, наверное, чтобы никто не вздумал случайно сломать или спилить. Листочки на ветру еле заметно подрагивают, но по всему видно, что держатся крепко. Если всмотреться внимательно в листву, то можно увидеть совсем небольшую молодую завязь. И что характерно, ее здесь много.
Получается, будущей осенью яблонька снова порадует прихожан урожаем. Вот молодчина! Нет, у меня не было чувства, что эта яблоня просит людей о помощи, она уверенно тянется вверх, черпая силы в самой себе и опираясь только на собственные корни. Земли бы ей, хоть немножечко…
Я внезапно разрыдалась. Плакала так, как будто хотела выплакать все-все, накопившееся за долгие нелегкие годы: усталость, болезнь, приступы отчаяния и тоски. И вместе с тем в моих слезах было что-то очищающее. Вместе с горячими слезами вышло что-то грязное, отравлявшее мою жизнь давным-давно, может быть, с самого рождения.
Раз - и как будто тяжелый камень с души свалился. Немного придя в себя, я увидела неподалеку у деревенского сарая железную лестницу, взяла ее и принесла к храму. Она подходила как раз к самой крыше.
Я попросила у селян ведро и лопату, накопала возле речки глины. Принесла к яблоне сначала одно ведро земли, затем второе, третье, пока весь корень плотно не ушел в землю. Затем немного присыпала сверху и затоптала.
А после всего обняла это чудо, снова заплакала и попросила прощения за всех людей в мире.
Вдруг - так бывает редко, а потому запоминается на всю жизнь - с неба пошел мелкий теплый дождик, как бы желая полить мою яблоньку. Наверное, чтобы я лишний раз тяжелые ведра наверх не таскала.
Я спряталась от дождя в церкви и сразу же на лавочке заснула. Это был самый спокойный и безмятежный сон, какие бывают, наверное, только в раннем детстве, когда все хорошо, светло и мечты обязательно сбываются.
Когда проснулась, увидела, что листочки яблони все так же дрожат, а на большой нижней ветке сидит довольный соловей и чистит клюв.
Я решила, что теперь можно спокойно отправляться в больницу. Больше никто и ничто не потревожит меня. Теперь есть все основания быть спокойной. Навсегда.
Прощай, яблоня!
Глава четвертая
Конец или… начало?
Накануне предстоящей операции Саэль и Гриша посетили меня во сне. Они сказали, что я должна пройти путь испытаний, уготованный мне задолго до рождения. И это будет последнее, что от меня требуется и от меня зависит. Остальное предопределено небесами.
Они считают, что мужества мне не занимать, а потому заранее уверены в успехе. Когда они это говорили, их лица были невероятно печальными, но я все равно им улыбнулась.
Я сказала, что раз уж суждено мне было появиться на этот свет, то, стало быть, надо понимать, что я обречена на смерть и одиночество так же, как и любой другой человек…
- И жизнь! - в один голос воскликнули мужчины.
- Что есть Я? - начала я рассуждать вслух. - Я - это всегда прошлое. Потому что только о прошедшем я могу говорить с уверенностью, об очень небольшом отрезке времени. Когда говорю "я родилась", я говорю неправду. Просто на свет много лет назад появился маленький ребенок, он же не знал, что станет мной… И это еще не была я. Я - это тот человек, который начал осознавать себя в окружающем мире, в потоке слов находить слова, адресованные именно ему, то есть мне. И вся история для меня началась в этот период…
Но потом, спустя время, когда мое Я сотрется из жизненных событий, а затем и из человеческой памяти, оно полностью перестанет существовать. А история со всеми открытиями будет происходить у других, таких же Я.
Мы же не знаем, например, сколько людей жили в местах, где мы сейчас живем, сто, двести, пятьсот лет назад. Что они чувствовали, когда открывали этот мир? Мы не знаем причин их страданий и боли. Может быть, мой дом находится на том отрезке земли, за который кто-то положил свою жизнь, а до этого лет пятьсот назад кто-то выиграл его в лотерею. И тот, кто будет жить через двести лет на месте, где, например, находится моя квартира, вряд ли будет знать, какой ценой она мне досталась. Зачем ему это знать? У него будет своя история.
Он, конечно, ничего не будет знать о кредите, который я выплачивала утомительно долго, как стояла в банковских очередях жаркими летними днями. Тот человек не будет иметь представления, что я много сил потратила на ремонт, а потом все равно страдала от отсутствия воды и электричества. И как однажды в ванной комнате, частично отштукатуренной, мне пришел в голову такой стих:
Свет и тень.
Тень и тьма.
Что ни день,
То тюрьма.
В тот момент я остро почувствовала одиночество и зависимость от многих людей…
Тот, кто будет жить на этом месте после меня, не будет обо всем этом знать. А мне почему-то жаль. Не знаю почему, но жаль. Хочется, чтобы он понял цену вот этого клочка земли и ощутил себя владельцем чего-то большого и важного. А я? Ну кто такая Я?..
Потом меня ждет другая жизнь. Новая.
За раздумьями я не заметила, как наступило последнее утро. Все. Пора в больницу. На комоде у маленького зеркальца лежали заранее приготовленные ножницы. Осталось сделать последнее - всего-то ничего. Я распустила волосы и стала их расчесывать.
- Прощайте, косы, - шепчу я и почему-то плачу.
О, что это? У самого виска сор, откуда белые нитки? Внимательно вглядываюсь и вижу, что не сор это, а седая прядь. Седина - это хорошо, значит, не жалко будет косы отрезать. Вот с нее-то, с седины, я и начну сейчас. Раз - и готово!
Когда-то я сочинила такой стишок:
В меня влюбился сам Мороз
И в дар мне иней он принес,
Осыпал густо косы им,
Чтоб сократить лета до зим…
Тогда я еще подумала, к чему подобный стих? Ведь я молодая и до инея на косах мне далековато будет. Годы и годы пройдут, прежде чем…
Это было, кажется, прошлой весной. А такое чувство, будто пятьдесят лет назад. Казалось, что всегда у меня будут каштановые косы и все будет хорошо. Да что там косы! Это не косы! Эта густая копна, словно причудливая шапка, была не только моим украшением, но и чем-то большим, гораздо большим. Густые и длинные волосы всегда были моей "визитной карточкой". Но зачем об этом теперь, когда они лежат в ладонях.
Сжечь бы их, но уже нет времени. Я оставляю их на комоде у зеркала.
- Прощай, дом! Прощай, мой уютный мир! Низко вам кланяюсь.
На столе оставляю стишок. Знаю, что тот, кому он предназначен, его обязательно прочитает, ведь он знает меня с самого рождения, всю. А может, и до рождения знал. Скорее всего так и есть. Сейчас или потом прочитает. Обязательно. А потому уверенно вывожу:
Мне карты лгали на столе -
Они не знали, что Ты не на Земле…
Вот и больница… Боже, как страшно! Душа, пожалуйста, не покидай меня, особенно сейчас, в эту минуту. Я замираю от страха. Я уже перестаю быть собой. Здесь, в процедурной сидит и боится другой человек, наверное, так. Почему бреют голову?
Задело? Значит, это все-таки я. Ну да, я, точно я. Вот в таком виде и отправлюсь в другие миры.
У дверей терпеливо выжидает священник. Это я просила. Да-да, сейчас будет соборование. Мне нужно пройти это здесь, чтобы ничто не мешало жизни Там.
Скажу честно, я не верю, что вернусь в этот мир после операции. И врачи тоже не верят. Это заметно по их виду. Они стараются не смотреть мне в глаза, прощаются со мной украдкой - по-другому, наверное, не умеют. Стараются думать о своем. Здесь все знают, что мне двадцать пять и у меня есть сын, а значит, надо сделать все возможное и… невозможное. Использовать каждый, пусть даже самый небольшой шанс.
Господи, как хорошо, что я позвонила ребенку накануне. Думала, не хватит сил. Боялась.
- Жизнь моя, - ты слышишь?! - я тебя люблю… Знаешь, милый Лука, когда ты просыпаешься и ложишься спать, я думаю о тебе. Когда ты получаешь пятерки или двойки, гуляешь или проказничаешь… я все равно тебя люблю. Чтобы ни случилось, где бы ты ни был, я всегда с тобой. Я всегда буду с тобой! Пожалуйста, помни это. Мы - это одно целое.
Слава Богу, у меня хватило сил это сказать, а остальное не важно.
Мне разрешили до операционной дойти самостоятельно. И правильно. В эти минуты я ощущаю себя вполне здоровой. Точнее, ничего не ощущаю, просто иду, и все. Иду, значит, могу ходить. Сама. Всем бы так.
Какое счастье, например, испытали бы на моем месте безногие, если бы могли уверенно ходить. Этого не передать словами. Это нужно прочувствовать, пройти.
А как неприлично счастлива была бы я, если бы меня навсегда отпустила страшная боль. Это какой же подарок неба - быть молодым и здоровым! Можно много-много ходить, узнавать, открывать этот мир. Можно много работать и веселиться, смеяться, любить, по выходным навещать друзей и родственников. Теперь я точно знаю законы счастья. Все!
Для незрячего - это возможность видеть. Для глухого - это прекрасный тонкий слух. Для парализованного - движение. Для бездетного - ребенок. Для нелюбимых - очарование взаимной нежности… Если хотя бы год назад мне этот закон был известен, я, возможно, не заболела бы. Никогда. Ну почему, спрашивается, почему я такая дура? Еще бабушка говорила мне, что я счастливая, потому что могу бесконечно открывать мир, удивляться и любить, а я этого не понимала.