- Сначала, - шепотом проговорил он, широко улыбаясь, - я намереваюсь уничтожить эту картинку с очаровательными лилейно-белыми ручками, которую мистер Марш надеялся оставить потомкам. Ваш портрет уже разорван на куски. С каким наслаждением миссис Динглефут швырнула его клочья в огонь! Портрет нынешней леди Сен-Шевиот не будет висеть в галерее замка среди портретов знатных дам, которые заслужили свои титулы. А ваш портрет должен быть забыт… стерт напрочь из памяти, как и вы сами!
Эти слова потрясли Флер, однако она не пошевельнулась и даже не вскрикнула. Она была парализована страхом. С широко открытыми глазами Флер наблюдала, как он в остервенении рвет на мелкие части работу Певерила. Специфический звук рвущегося полотна ударял ее по нервам. Она вся дрожала. Лицо ее стало мраморно-белым. И невольно с уст сорвался крик, полный боли и отчаяния:
- Вы сошли с ума… вы уничтожили шедевр!
- Черт с ним! - процедил он сквозь зубы. - А теперь поговорим о вашей свадебной опочивальне, моя прелестная супруга. Певерил потратил свой гений и мои деньги на создание этого гнездышка для вас. И он совершил огромную ошибку.
- Что же я такого сделала?! - вскричала Флер. - Неужели родить мертвого, ребенка - это преступление?
Сен-Шевиот схватил ее за нежные руки и выволок из кровати. Он поставил ее напротив себя и с высоты своего огромного роста вперился в нее ненавидящим взглядом.
- Что он умер, это только к лучшему! - свирепо произнес он.
- И вы… его отец… говорите такое?! - выдохнула она.
- Его отец… да, и тот, кто желал растить вместе с вами прекрасных сыновей. Вы, вы, целомудренная мисс Роддни… невинная девушка, такая скромная и хрупкая, что едва могли выносить ласки возлюбленного. Ах, какие мы нежные! Да мне смешно это! Слышите? Смешно!
Тут она всерьез решила, что он повредился рассудком. И она рухнула бы на кровать без сил, но его стальные пальцы удерживали ее, а потом он начал яростно трясти ее, как куклу, пока у нее не застучали зубы.
- Кожа ребенка оказалась черной! - злобно прошипел он. - Черной, вы слышите, дорогая?! Он был негр. Мой ребенок… да, вне всякого сомнения, я - отец этого гнусного отродья. Я не обвиняю вас в неверности. Этот ребенок был зачат в Бастилии. И он ваш… и мой.
- Что вы такое говорите?! - с трудом произнесла Флер. - О, до чего это чудовищно и гадко! Это не может быть правдой!
Он снова неистово затряс ее.
- Когда вы выходили за меня замуж, вы знали, какая кровь течет в ваших венах. Вы знали об этом позорном пятне, которое в равной степени могло перейти на вашего отпрыска!
Она смотрела на него глазами, полными ужаса, и Сен-Шевиот, несмотря на беспредельную ярость, владевшую им, перестал говорить о вопросах наследственности. Он осознал, что она не понимает ни одного его слова. Однако ее незнание не уменьшало его гнева. Он швырнул Флер на кровать.
- Итак, если вы ничего не знали, то я проклинаю память вашей матери. Вашей матери-квартеронки, дорогая моя. Вы слышите? Гордая красавица маркиза де Шартелье, а потом леди Роддни была квартеронкой. Через нее и передалась эта гнусность, и я поступил как последний болван, дав вам мое имя.
Флер пока еще не могла постичь всего значения услышанного. Она по-прежнему считала, что барон сошел с ума. Он начал метаться по комнате, словно дикое животное, ищущее, на кого бы обрушиться. Он обрывал изящные кружева на ее постели и скатерти, украшающей столик, сдирал атласные обои, швырял на пол вазочки и хрупкие женские безделушки, делавшие ее гнездышко столь очаровательным. Он сорвал с окон изысканные белоснежные занавеси, бросил их на пол и топтал своими огромными сапогами для верховой езды.
- Завтра все это отправится в камин! - кричал он в ярости.
Он топтал ее гребешки из слоновой кости и прочие предметы туалета. Затем стал открывать ее шкатулки с драгоценностями и рассовывать их по своим карманам.
- Этих фамильных драгоценностей, принадлежащих моему роду, вы никогда не наденете снова, - приговаривал он, брызгая слюною от злобы.
Потом сняв со стены картину Рафаэля, он несколько мгновений рассматривал ее, затем презрительно усмехнулся.
- Эту надо сохранить из-за ее ценности. Но она больше не будет висеть в этой проклятой комнате! Между вами и Мадонной нет ничего общего, к тому же, как мне сказали, вы больше не можете родить ребенка. Да и не дай Бог, а то произведете на свет еще одного черномазого ублюдка - отвратительное свидетельство истории вашей милейшей мамочки! Теперь я понимаю предсказание горбуньи. "Берегитесь черного Сен-Шевиота". О Боже, до чего убедительно она говорила тогда… и до чего потусторонне! Да, мы Черные Бароны, но черный цвет кожи вашего сына явился из самого ада и смертельно ранил мою душу!
Несчастная женщина безмолвно лежала там, куда он ее бросил; ее глаза взирали на него сквозь тонкую паутину прекрасных волос, лицо и тело покрылись испариной. Она конвульсивно вздрагивала и повторяла со стоном:
- Я не понимаю, я не понимаю!
Когда он перестал громить Комнату, та стала олицетворением ужасающего беспорядка и больше не была похожа на изысканную, красивую опочивальню, в которую Флер вошла как новобрачная. Он вытащил из комодов даже ее одежду и грудой набросал на пол. Больше она не будет наряжаться, как светская дама, добавил он. Ей мало что понадобится из одежды, ибо больше она никогда не переступит порога этой комнаты.
Тут наконец Флер осознала смысл угроз Сен-Шевиота. Ее совершенно не волновало то, что дорогие и красивые наряды бесформенной грудой валяются на полу, ибо она никогда не хотела носить их. Но внезапно до нее дошло ужасное значение слов относительно ее ребенка. Она села на кровати и вдруг, смело посмотрев ему прямо в глаза, проговорила:
- Вы сказали, что мой ребенок был черный. Вы назвали мою мать квартеронкой. Это может быть только бредом сумасшедшего.
Дензил подошел к ее кровати. Достав из кармана несколько листков бумаги, заполненных мелким почерком, он протянул их ей.
- Прочтите вот это. Сейчас, немедленно. Прочтите внимательно, - произнес он.
- Дензил, мне плохо… - начала она.
- Читайте же, я вам сказал, а потом уж говорите, что я сумасшедший! - проревел он.
Флер, чувствуя, что может лишиться сознания, дрожащей рукою взяла бумаги. Ее пальцы так сильно тряслись, что она едва удерживала документы. Она подвинулась ближе к лампе. Сен-Шевиот безмолвно наблюдал за ней жестоким взором.
И она стала читать…
Глава 19
Документ, который с ужасом прочитала Флер в эту полночь, наложил последнюю печать страданий на ее несчастную юную жизнь. Эти бумаги, присланные барону из конторы его поверенных, содержали все сведения о ее африканской наследственности. Документы прибыли к Сен-Шевиоту спустя день после коронации, когда снова были открыты заведения, не работавшие во время великого празднества. Его светлость затребовал от фирмы тщательно проследить всю историю Роддни, ранее проживавших в имении Пилларз в Эссексе, близ Эппин-Форест.
Долли де Вир, кузина сэра Гарри, поклялась, что ей ничего не было известно о прошлом Елены, и ни угрозы, ни подкуп не смогли заставить ее взять обратно свое клятвенное заверение. Дензил искал сведения повсюду. Было известно, что сэр Гарри Роддни женился на вдове французского аристократа маркиза Люсьена де Шартелье. И все. Но у юридической фирмы, нанятой бароном, имелись свои тайные агенты. Различными способами были найдены старые газеты и всевозможные дневники. К тому же сохранилось множество светских журналов, где было многое написано о сказочно богатом маркизе, чей проницательный ум и острый язык поразили в свое время Лондон подобно урагану.
Был отмечен и тот факт, что на первом приеме, данном маркизом и его супругой, присутствовали две великосветские дамы - леди Генриетта Хамптон и маркиза Растинторп. Немедленно были сделаны всевозможные запросы - сначала о Хамптонах. Расспросили дочь леди Хамптон (до брака мисс Памфри), которая была замужем за неким молодым джентльменом, также бывшим клиентом фирмы, занимающейся делом Сен-Шевиота.
Младший партнер этой фирмы мистер Гроувз проделал тщательную работу и приоткрыл глубоко спрятанные тайны прошлого. Он лично отправился к мисс Памфри, ныне миссис Катбертсон, которая проживала в Кью. Она была старшей из двух дочерей леди Генриетты и помнила, что ее отец, лорд Памфри, однажды привез домой из Бристоля маленькую квартеронку-невольницу по имени Фауна, которая несколько лет находилась в услужении у леди Генриетты Памфри.
Миссис Катбертсон смогла также вспомнить очень многое из жизни своей матери - балы, приемы и бесконечные скандалы между родителями. Особенно отчетливо припомнился ей один инцидент, который ликующе описывала ее служанка (что, в свою очередь, подтвердил и дворецкий, он тоже был свидетелем этого происшествия). Они рассказывали о том, как однажды сэр Гарри Роддни разрезал шпагой торт чудовищной величины, из которого появилась маленькая девочка неповторимой красоты с золотисто-рыжими волосами. Звали ее Фауна, и она была невольницей квартеронкой. Несмотря на то, что с материнской стороны у нее была африканская кровь, кожа отличалось белизной, как только что выпавший снег. Миссис Катбертсон смогла припомнить многие подробности, несмотря на то, что все происходило тридцать лет назад. Она видела маленькую рабыню и восторженных гостей, очарованных ее прекрасными черными глазами и великолепием золотисто-рыжих волос.
Когда Флер добралась до этой части документа, она прервала чтение и задумалась о том, что из узнанного ею имеет отношение к Елене Роддни. Да, действительно, у ее красавицы матери было необыкновенное сочетание золотисто-рыжих волос и черных глаз, но какая же связь между квартеронкой рабыней и леди Роддни?
Флер продолжила чтение. Когда она внимательно вчиталась в строки документа, кровь в ее венах превратилась в лед.
Мистер Гроувз действительно вытянул массу подробностей из мисс Памфри. И он смог сообщить его светлости, что Фауна, невольница, однажды ночью убежала из особняка Памфри в Лондоне, чтобы больше туда не вернуться до той незабываемой ночи, когда маркиз де Шартелье устроил сказочный прием, чтобы представить светскому обществу свою молодую жену.
Мисс Памфри поведала также историю о том, как ее мать после приема у госпожи маркизы привезли домой в полубессознательном состоянии, умирающей. Однако перед тем, как навеки закрыть глаза, она поклялась всем своим домочадцам, что госпожа маркиза и Фауна одно и то же лицо.
Мистер Гроувз, все же засомневавшись в достоверности этой невероятной истории, от миссис Катбертсон тут же отправился к маркизе Растинторп, проживающей в том же графстве, что и его светлость.
И от толстой, обезображенной оспой низкорослой Клариссы он услышал нечто подобное. Она почему-то шепотом выразила свою уверенность в том, что госпожа маркиза была когда-то невольницей. Она считала, что Фауну поднял со дна общества некий джентльмен, а позже ей привалило огромное счастье выйти замуж за маркиза де Шартелье. Хотя она, Кларисса Растинторп, и в годах, но прекрасно помнит свое беспредельное изумление при виде Елены де Шартелье. А потом Кларисса снова шепотом добавила, что не может быть, чтобы на свете существовали две совершенно одинаковые женщины - с такими глазами и такими волосами. Ибо это неповторимо!
Однако она никогда не осмеливалась даже намекнуть об этом Сен-Шевиоту, поскольку не имела доказательств. Но мистер Гроувз недолго искал эти доказательства, чтобы превратить предположения в уверенность.
Он нанес визит в маленькую Бастилию, в настоящее время покинутую и лишенную владельца. В одном из многочисленных помещений подземелья сохранился сейф, на котором стояло имя маркиза де Шартелье. Его и вскрыл с преогромным трудом мистер Гроувз. Там он обнаружил некий документ, который и отослал Сен-Шевиоту. Документ был написан человеком, подписавшимся Обри Беркеттом, который некогда работал у маркиза секретарем. Эта бумага, которую в ужасе читала Флер спустя тридцать лет, и должна была стать, фигурально выражаясь, последним гвоздем, забитым в ее гроб. Итак, Сен-Шевиот не был сумасшедшим, его обвинения имели реальные основания. Ибо мистер Беркетт в деталях описывал "приобретение", сделанное его хозяином маркизом на тайных торгах, происходивших в лондонском Уэст-Энде, а именно юную невольницу квартеронку по имени Фауна. Беркетт писал, как маркиз привез ее к себе домой, изменил ей имя - она стала Еленой, как скрыл ее действительное происхождение. Как в течение нескольких лет он тайно воспитывал и обучал ее, а затем женился на ней и помог ей отомстить обществу. Особенно некоему благородному джентльмену, сэру Гарри Роддни, который, по убеждению Елены, предал ее.
Все это было в подробностях описано секретарем, в том числе и красота, искрометный ум, некогда принадлежавшие рабыне, жестоко угнетаемой ее прежними владельцами. Гроувзу удалось также узнать, что сэр Гарри на самом деле не предавал Елену - это было недоразумение, которое прояснилось, и они, разумеется, поженились. Так наконец Флер узнала правду о своем происхождении. О том, как ее мать - маленькой девочкой по имени Фауна - была привезена в Бристоль с берегов Африки на невольничьем судне. И как дедушка ее матери, благородный, воспитанный в духе христианства негр, скончался, так и не достигнув английского берега.
"Это был мой прадедушка", - подумала Флер, поднимая взор от бумаг и еле слышно шепча эти слова. - Значит, во мне одна восьмая часть негритянской крови. И эта кровь не перешла маме и мне, но передалась моему несчастному ребенку!"
Она мало разбиралась в вопросах наследственности, но хорошо знала Библию и это суровое предостережение, начинающееся со слов "грехи отцов…" и что-то насчет третьего и четвертого поколений. Бедная матушка! Даже сейчас Флер думала о ней только с нежным чувством. Ведь она была не виновата в своем происхождении. Вот только если бы мама предупредила ее, посоветовала бы никогда не выходить замуж и объяснила почему… какого бы несчастья она тогда избежала! Бесспорно, ее родители надеялись, что она станет такой же счастливой, как они, и ее минует Злая судьба.
О, позорная, позорная судьба, думала Флер. И слава Богу, что, как сообщил ей доктор, у нее больше не может быть детей.
Ошеломленная невероятностью правды, которая открылась ей этой ночью, Флер уронила документы и без чувств упала на подушки.
Когда она вновь открыла глаза, то увидела, что Сен-Шевиот уже ушел. Она оглядела опочивальню, находящуюся в состоянии крайнего разрушения. Июльское солнце освещало страшный хаос, представший перед взором несчастной, пролежавшей до утра без чувств. И тут она увидела возле кровати грозную фигуру миссис Динглефут. Со злорадным выражением лица она с размаху поставила на столик поднос с хлебом и молоком.
- Ну, девочка моя, давайте-ка садитесь и поешьте, - ядовитым тоном проговорила она. - И не надо разыгрывать передо мной светскую даму. Я не буду подносить вам уксус и жженые перья, когда вам взбредет в голову снова грохнуться в обморок.
Флер едва могла подняться. Все ее тело разламывалось, она чувствовала жар. Голова ее сильно кружилась:
- Где его светлость? - шепотом спросила она.
- Отправился обратно в Лондон… бедный джентльмен, ему невыносимо было оставаться здесь и дышать одним воздухом с вами, с той, кто не имеет права носить гордое имя Сен-Шевиотов.
- Я не намерена обсуждать с вами эту тему, а желаю знать, когда милорд намерен вернуться, - сдержанно произнесла Флер.
- Никогда, - отрезала домоправительница и язвительно рассмеялась, оглядывая разгромленную спальню. - Какое милое гнездышко - оно вполне подходит дочери рабыни, - добавила миссис Динглефут, и ее массивные подбородки затряслись от смеха. - Мне так хочется, чтобы наш юный гений теперь посмотрел на свою работу. Я и раньше понимала, что он зря тратит деньги его светлости и что этот брак - сплошное несчастье!
Какое-то время Флер молчала. По словам домоправительницы ей стало ясно, что той известно все. И какого уважения к себе она может теперь требовать, с отчаянием подумала несчастная.
"О мамочка, бедная моя мамочка, что ты сделала со мною?!" - мысленно вскричала она.
Из кармана фартука миссис Динглефут извлекла письмо, написанное уверенным почерком барона.
- Мне приказано передать его вам. И когда прочтете, позаботьтесь убрать весь этот бедлам. Впредь вы должны сами убирать свою комнату. Больше вам не будут прислуживать служанки. - И с этими словами она направилась к двери.
- Значит, я навсегда буду заключена здесь? - крикнула ей в спину Флер.
- Да, именно этого вы и заслуживаете.
- Значит, мне нельзя будет ни с кем видеться? - еле слышно спросила Флер.
- Совершенно верно, ни с кем, - был ответ.
Флер очень хотелось спросить, что сталось с Певерилом. Но она не смела упомянуть его имени, опасаясь впутать его в свои дела… ведь жестокий человек, который был ее мужем, мог обрушить свой гнев на ни в чем не повинного юношу, ее единственного друга на этом свете!
К тому же она так долго не виделась с Певерилом и ничего не слышала о нем, что решила, будто он в отъезде. Итак, горько подумала Флер, теперь она брошена всеми и полностью находится в руках у злобной миссис Динглефут.
Как только в замке повернулся ключ, она начала читать письмо Сен-Шевиота. Письмо оказалось на редкость жестоким и не принесло ей облегчения.
Мадам,
все добрые чувства, которые я когда-то питал к вам, напрочь исчезли, когда я узнал, кто вы на самом деле и какое непоправимое зло нанесли мне вы и ваша семья. Позднее я добьюсь судебного постановления о признании нашего с вами брака недействительным, ибо считаю, что ваши родственники обманом женили меня на женщине с африканской кровью, даже не потрудившись предупредить меня об угрозе моему потомству. В настоящее время я не хочу, чтобы этот чудовищный скандал превратился в публичный. Так что я всем без исключения сообщил, будто вы сами помешали рождению вашего ребенка и впредь вас должно держать взаперти и присматривать за вами, как за сумасшедшей. И никому не дозволено посещать вас. Вашей единственной посетительницей будет теперь преданная мне миссис Динглефут. Отнесись вы ко мне великодушнее в прошлом, я, может быть, и проявил бы по отношению к вам большую снисходительность. Как бы там ни было, мысль о вашей красоте наполняет меня отвращением, как только я вспомню о вашей гнусной крови. Теперь большую часть времени я буду проводить в Лондоне или на Континенте. В качестве вашего супруга я буду контролировать ваши средства. Мистера Кейлеба Нонсила я уже поставил в известность о вашей умственной несостоятельности.
Это чудовищное письмо было подписано СЕН-ШЕВИОТ.
Флер смотрела на него пустым, безразличным взглядом.
Она не могла ожидать от барона лучшего к себе отношения, с горечью подумала Флер. Прожив с ним почти год, понимала, что этот человек способен на любую подлость.
"Отнесись вы ко мне великодушнее в прошлом, я, может быть, и проявил бы по отношению к вам большую снисходительность".