Глаза Жанны сверкали. Перед ней появилась ясная цель. Она была счастлива. В такие минуты забывалась боль, причиненная предательством Антуана.
Юноши приглядывались друг к другу. Отцы их были братьями. Генриху Наваррскому предстояло со временем стать хоть и королем, но крохотного государства, и Генрих Конде не выказывал к кузену и его будущему королю почтения.
Конде оплакивал горячо любимого отца. Все, кто знал этого невысокого человека, любили его.
Генриха Наваррского не трогало горе двоюродного брата. О своем отце он не печалился. Отец не только изменял матери, но и готов был предать ее врагам. Генрих мог оправдать первое, но не второе. Он благоговел перед матерью, глубоко чтил ее, однако к отцу не питал никаких сильных чувств.
- Это замечательное событие, - говорил Конде. - Я прихожу на смену отцу.
- Думаешь, нам понравится жизнь в Ла-Рошели?
- Поскольку отец погиб, мое место здесь.
- Значит, хотите стать героем, месье де Конде?
- Кем же еще?
Генрих засмеялся.
- Мне предстоит много, но вряд ли когда-нибудь я буду героем.
Конде не понравился смех Генриха, и он надменно заявил:
- Я должен следовать примеру отца.
- В отношениях с женщинами?
Глаза Конде вспыхнули.
- Не забывай, что говоришь о погибшем герое.
- Погибший герой вполне мог вскружить головы дочерям Евы.
- Мой отец…
- Завлекал многих, - договорил Генрих, вызывающе выставив подбородок.
- Он был замечательным воином, и я не позволю тебе смеяться над ним.
- Ручаюсь, что Изабелла де Лимель находила его приметным в других отношениях.
- Замолчи!
Генрих отшагнул назад и, склонив голову, продолжал:
- Такие слухи ходили и о маршале де Сент-Андре. Если напрячь память, то можно вспомнить еще кой-какие имена.
- Я велел тебе замолчать.
- Дорогой кузен, никто не может отдавать мне таких повелений.
- Ты раскаешься в этом.
- Я никогда не раскаиваюсь.
Конде бросился к Генриху, и завязалась борьба; Конде ярился, Генрих Наваррский усмехался.
- А что ты скажешь о своем отце? - спросил Конде, тяжело дыша.
- Он тоже был распутником. Антуан Бурбон, брат твоего отца, чего еще от него можно было ждать.
Конде вырвался из сильных рук двоюродного брата и затянул песню: "Cailletta qui tourne sa jaquette" .
Генрих Наваррский присоединился к нему. Потом со смехом сказал:
- Эту песню пели о моем отце, потому что он метался туда-сюда. Сегодня становился по расчету католиком, завтра - опять гугенотом. Похоже, мудрый был человек.
- Ты такой же, как он. Перевертыш. Ловец удачи.
Генрих по привычке склонил голову к плечу.
- Может, это не так уж и плохо. Послушай, кузен, тебе не кажется, что слишком много шумихи из-за того, как людям молиться? Не вижу, из-за чего тут копья ломать. Пусть Бог с ангелами отделяет зерна от плевел… Гугенотов в райские врата, католиков на вечные муки.
- Ты кощунствуешь. Что, если я передам эти слова твоей матери или адмиралу?
- Тогда меня отправят обратно в Нерак, и позволь сказать, кузен, меня это вполне устроит. Давай не будем обсуждать истинные и ложные догмы, лучше я расскажу тебе о Флеретте. Это моя прелестная и плодовитая любовница. Мне хотелось бы находиться в Нераке, когда родится наш ребенок.
- Ты соблазнил эту женщину?
- Знаешь, кузен, сам не пойму, я ее или она меня. Может, оба понемногу, как и должно быть. Согласен со мной?
- Кузен, я вижу, ты сын своего отца.
- Говорят, хорошо, если человек знает, кто его отец.
- У тебя болтливый, распущенный язык.
- Нет, бесстыдство у тебя в мыслях.
- Королева, твоя мать, благонравная женщина, а моя мама была святой.
Генрих взял кузена под руку и зашептал ему в ухо:
- Мы - мужчины и не можем подражать матерям. Это просто счастье! Но, если мы хотя бы слегка похожи на своих отцов, мы должны искать побольше наслаждений в жизни. Да брось ты хмуриться, улыбнись. Оба мы молоды и крепки телом. Оба воины. Я расскажу тебе о Флеретте. До чего ж я тоскую по ней! Интересно, что могут предложить нам дамы Ла-Рошели? Будем надеяться, дорогой кузен, что они не столь добродетельны, как наши матери.
Конде с раздражением отвернулся, но кузен ему все-таки нравился; Генрих Наваррский оказался дерзким, грубым, бестактным; но чистосердечность делала его привлекательным. Он не кривил душой - редкое качество; и поскольку они были вместе, скорбь Конде о погибшем отце несколько смягчилась.
Гугенотские солдаты видели приезд королевы и принцев. Павшие духом, жаждущие конца войны, они больше всего на свете ждали разрешения разойтись по домам. Воевать дальше было безнадежно. Католики превосходили их численно, сражаться, казалось, не имеет смысла.
Великий вождь Конде убит. Даже он потерпел поражение. Пусть войска расформируют. Пусть солдаты залижут раны и, кто как сможет, вернутся домой. Их дело проиграно.
Такие настроения царили в Сен-Жан д'Анжли, когда Жанна приехала туда с юношами из Ла-Рошели. Она уловила апатию солдат, выстроенных для ее встречи, и в сердце ее закралось отчаяние. Конде горделиво восседал на коне, ни на миг не забывая, что он сын своего отца. Ее Генрих тоже хорошо держался в седле, и в лице его не было страха, но она замечала, как блестят его глаза при виде встречных девушек и женщин.
- Генрих, - неожиданно позвала она, и сын обратил к ней веселое лицо. - Тебе надо будет вдохновить солдат. Имей в виду, теперь ты их вождь.
- А не месье адмирал?
- Он, конечно, будет давать тебе советы. Но ты наследник наваррского трона.
- Хорошо, мама.
- И оставь свою фривольность, Генрих. Пойми, теперь ты вождь нашего дела. Ты должен обратиться к солдатам. Объясни, что ждешь от них верности. Генрих, сын мой, перестань быть мальчишкой. Дни забав позади. Обещаешь?
- Да, мама, - бойко ответил он. Чего не пообещаешь женщине?
Разговор пришлось прекратить. Солдаты разразились приветственными возгласами. Значит, воинский дух у них сохранился, подумала Жанна.
Она остановила коня перед этой оборванной армией и вдохновенно заговорила. Генрих не сводил с матери глаз, ее слова захватывали его, и впервые в жизни он почувствовал себя растроганным.
- Сыны Господа Бога и Франции, - воскликнула Жанна. - Конде больше нет. Принц, так часто подававший вам пример мужества и незапятнанной чести, готовый постоянно сражаться за веру, пожертвовал жизнью ради благороднейшего из дел. Он не получил от нас лаврового венка, но теперь его чело увенчано бессмертной славой. Последний вздох он испустил на поле битвы. Он погиб! Враги лишили его жизни. И надругались над хладными останками. Они положили труп на ослицу и, веселясь, возили повсюду. Вы оплакиваете Конде. Но разве память о нем требует только слез? Удовольствуетесь ли вы пустыми сожалениями? Ни за что! Давайте сплотимся. Соберемся с мужеством для защиты нашего бессмертного дела. Неужели вами овладело отчаяние? Если я, королева, надеюсь, вам ли бояться? Неужели если Конде мертв, то все потеряно? Неужели наше дело перестало быть святым и справедливым? У нас еще остались вожди. У нас есть Колиньи. Есть Ларошфуко, Лану, Роан, Андело, Монтгомери! И к этим доблестным воинам я прибавляю своего сына.
Она повернулась к Генриху. Тот, к своему удивлению, был глубоко взволнован этой сценой. Он проникся пламенной речью матери и гордился ею. У нее есть дело, в которое она верит и ради которого отдаст жизнь; в эту минуту он разделял ее чувства.
Генрих тронул коня и выехал на несколько шагов вперед. Солдаты не сводили с принца глаз - такой юный, однако уже почти мужчина, а Жанна продолжала:
- Пусть проявит свою доблесть. Он горит желанием отомстить за смерть Конде.
По рядам солдат прокатились приветственные крики. Генрих подумал: "Я становлюсь взрослым. Я хочу возглавить их. Мать права".
Жанна подняла руку.
- Я привела к вам еще одного воина. - Она повернулась к юноше, и он тоже выехал вперед. - Смотрите, друзья, это родной сын Конде.
Снова раздались приветственные возгласы.
- Он унаследовал отцовское имя и стремится не посрамить его славу. Поглядите на него. Поглядите на моего сына. Будьте уверены, друзья, у вас будут вожди на место павших. Даю торжественную клятву - вы хорошо знаете меня и не усомнитесь в моих словах. Клянусь до последнего вздоха защищать священное дело, сплотившее нас, дело истины и чести.
Ее последние слова утонули в восторженных приветствиях. В воздух полетели шапки. Павшая духом армия чудесным образом обратилась в стремящуюся к победе, верящую, что победа неизбежна.
Жанна повернулась к Генриху:
- Мой сын, они приняли тебя как вождя. Ты должен обратиться к ним.
На сей раз он не доставил ей разочарования.
- Солдаты, - воскликнул принц, и тут же наступила тишина. - Ваше дело - это и мое дело. Клянусь спасением души, клянусь жизнью и честью никогда не покидать вас.
Генрих покорил солдатские сердца, как и его мать. Он взглянул на нее и, увидев ее сияющие глаза, понял, что его грешки с такими, как Флеретта, - пустяк, допустимое развлечение в солдатской жизни. Мать простила его распутство; она радуется, что родила мужчину.
Настал черед Конде. Солдаты приняли его очень любовно. Возможно, потому, что он сын своего отца.
Жанна велела юношам обняться, показать воинам, что их связывает не только родство, но и общее дело.
Смеют ли они пребывать в отчаянии из-за потери одного Конде, если его место занял другой, а с ним рядом принц Беарнский?
Так армия была спасена от разложения, да и юношам открылось многое.
Они возвращались в Ла-Рошель, Жанна пребывала в задумчивости. Одно дело поднять дух солдат, другое - накормить их и экипировать для войны. Предстоят более тяжелый труд, более сложные проблемы. Ждать ли помощи от Англии? Какой заем она сможет получить под свои драгоценности?
Лицо юного Конде светилось вдохновением.
- Правда, эти солдаты были великолепны? - спросил он Генриха. - Так и рвутся в битву. Ты сомневаешься, что они добьются победы?
Настроение Генриха изменилось быстрее. Он поклялся отдать жизнь и честь делу гугенотов, но оно его мало заботило. В глубине души принц Беарнский сознавал, что гугенот он по воспитанию, но с таким же успехом он мог быть и католиком. Под влиянием минуты он пообещал никогда не оставлять их, но помнил, что уверял и Флеретту в вечной верности, а сам уже подыскивал другую женщину.
- Обратил ты внимание, Конде, - спросил он, - что повлияло на них?
- Любовь к делу, истине, чести.
- Нет, - возразил Генрих, - на них повлияли слова. А что такое слова?
- Не понимаю тебя, кузен.
- Ничего удивительного, - последовал ответ, - иногда я и сам себя не понимаю.
В течение следующих двух лет Генрих стал постигать себя. Он был хорошим воином, но больше тянулся к любовным приключениям, чем к войне. Не мог смотреть на жизнь так упрощенно, как его мать и люди вроде Колиньи. Они видели четкую границу между добром и злом, а ему это не удавалось. Первые дни пребывания в Ла-Рошели он спорил: "Но давайте взглянем на этот вопрос и с другой стороны". Пошли разговоры, что он ненадежный, колеблющийся. Внушить людям, что вопросы могут быть многогранными, было нелегко, и по врожденной лености натуры он отмалчивался. Зачастую поддакивал: "Да-да, конечно!" - и потом поступками опровергал свои слова.
Он был смелым. Этого никто не мог отрицать. В лицо смерти он смотрел с такой же готовностью, как любой из гугенотов; но делал это равнодушно, пожимая плечами. И никогда не строил из себя героя.
"Если мой час пробил, так тому и быть", - говорил Генрих. Он считался главнокомандующим армии, но командовали ею Колиньи и Андело.
Генрих смеялся над своим положением, принимал его и понимал, что он - принц Беарнский, поэтому и именуется главнокомандующим армии. И был рад отдать настоящее руководство в руки опытных воинов, таких, как Колиньи и Андело. Никто лучше его не сознавал, что вождем его называют только по титулу принца. Что гугенот он только благодаря матери. Зачем доказывать обратное? Есть много более приятных занятий.
Женщины в Ла-Рошели были податливыми, и никто из молодых людей не пользовался в городе такой известностью, как принц Беарнский.
После встречи Жанны с войсками, ее представления солдатам двух юных вождей гугенотам улыбнулась военная удача. То, что она объяснялась медлительностью и несогласованностью в действиях католиков, не имело значения; в сердца людей вселилась надежда и укрепилась рядом побед. К армии присоединились немецкие наемники; под знаменем гугенотов их сражалось двадцать пять тысяч. У противостоящего им герцога Анжуйского была тридцатитысячная армия. Однако гугеноты, веря в опытность Колиньи и Андело, юношескую отвагу Генриха Наваррского и Конде, считали себя непобедимыми. И военное счастье какое-то время не покидало их.
Солдатская жизнь неплоха, считал Генрих. С тех пор как он лежал в огражденном садике с Флереттой, казалось, прошла целая вечность. Ребенку уже должно исполниться два года; и Генрих прекрасно знал, что со временем у малыша появится много братьев и сестер. Никаких сожалений по этому поводу он не испытывал. С какой стати? Он знал, что Флеретта ни о чем не жалеет; и представлял, как она с важным видом расхаживает по Нераку, демонстрируя черноглазого малыша, и спрашивает: "Можно ли сомневаться в том, кто его отец?" И ребенок не будет страдать, лучше быть незаконным сыном принца, чем законным - крестьянина. Это знает весь мир; а раз так, чего ради человеку, которому уготовано быть королем, упрекать себя за внебрачные связи?
Адмирал Колиньи не одобрял его ветрености. Этого и следовало ожидать; Генрих было убежден, что почти все люди находят правильным свой образ жизни. Сам он придерживался мнения, что человек должен жить по мере своих возможностей и взгляды одного ничем не лучше взглядов другого. Такая слишком вольная точка зрения постоянно доставляла ему неприятности и со временем причинит еще больше. Это он сознавал.
Колиньи попросил у него аудиенции; в сущности, просьба эта являлась приказом. Хотя адмирал обращался к принцу с так называемыми предложениями, принц обязан был принять адмирала, и его советы считались командами.
Каким привлекательным человеком был Гаспар де Колиньи! Высоким, прямым - душой и станом, с таким смелым взглядом ясных глазах, словно их обладателю не страшны ни Бог, ни люди. И оно действительно так, не сомневался Генрих, потому что адмирал не всегда обращался с людьми по чести и в той манере, какая понравилась бы его Богу.
"Его Богу! - думал Генрих. - Почему его? Разве Бог не один? Ведь тот, которому служат их враги, Анжу, Гиз и остальные, тоже кажется им истинным Богом. И почему я не могу быть так прям в своих взглядах, как они? - удивлялся он себе. - Ведь так просто иметь одну веру и утверждать: "Это истинная вера".
Трудно смотреть на все события с разных точек зрения. Поэтому не стоит доискиваться сути. Генрих начинал подумывать, что наслаждаться жизнью можно, только избегая глубоких чувств, не отдаваясь душой ничему - ни вере, ни женщине.
Колиньи поцеловал ему руку.
- Рад видеть вас в добром здравии, мой принц.
- И я вас, mon Amiral .
Генрих не льстил Колиньи. Старик выглядел прекрасно. Ходили слухи, что адмирал собирается жениться снова. Он, вдовец, имеющий взрослых детей, посвятивший жизнь делу веры? В определенных кварталах Ла-Рошели поговаривали, что Жаклин д'Антремон боготворит Колиньи и мечтает стать его супругой. Она очень состоятельна; ее богатство было бы ему очень кстати. Может, если он женится, то сочтет, что семейная жизнь гораздо более ему по возрасту, чем военная?
Если бы старик решил так, Генрих не стал бы винить его. И вообще он редко винил кого-то за какой-то поступок.
- Ваше высочество, до меня дошли неприятные слухи.
- Правда, mon Аmiral? Мне очень жаль.
Генрих приподнял брови. Адмирал твердо встретил его взгляд. В глазах юноши не было раскаяния; губы его слегка подрагивали и готовы были растянуться в улыбке.
- Кажется, я догадываюсь, в чем дело, - пробормотал Генрих.
- Ваше высочество, мы гугеноты. Будь вы среди наших врагов, они б, несомненно, были довольны вашими похождениями. Вы понимаете, что я имею в виду.
- Увы, - пробормотал Генрих, - но гугенотки так очаровательны.
- Как принц и вождь, вы должны щадить их добродетель.
- Monsieur Amiral , разве не грубо отказываться от того, что щедро предлагается?
- Насколько я понимаю, ваше высочество ищет, не домогаясь, те дары, которые должны оберегаться как теми, кто может их предложить, так и теми, кто может ими соблазниться. Для вождя это большой недостаток.
- Конде был великим вождем.
- Конде одержал множество побед. И был великим вопреки своим слабостям, а не благодаря им.
Генрих скорбно улыбнулся.
- Мы таковы, какими нас создал Бог.
- Это философия грешника.
- В таком случае, mon Amiral, я грешник. И всегда сознавал это.
- Поэтому, ваше высочество, вы тем более должны быть твердым. - Взгляд Колиньи был холоден. Адмирал пришел не обмениваться с принцем шутками, а предложить ему новую линию поведения. - Королева, ваша мать, была бы рада, если бы вы проявили больше интереса к умственной жизни города. Вы хоть раз посещали университет?
- Нет. Не думал, что это входит в мои обязанности воина.
- Это входит в ваши обязанности вождя. Вы, принц Конде и я оказываем денежную помощь университету, но этого мало. Вам нужно проявить интерес к тому, что там происходит. Я попросил профессора Пьера де Мартинюса принять вас и рассказать кое-что о научной деятельности. Он преподает греческий и древнееврейский языки. Я сказал, что вы вскоре нанесете ему визит.
На лице Генриха появилось страдальческое выражение.
- Вы считаете, что это необходимо, monsieur Amiral?
- Я считаю, что интерес к умственной жизни города - существенная часть ваших обязанностей.
Прохожие шумно приветствовали Генриха, едущего по улицам Ла-Рошели. Молодежь его очень любила. Люди постарше относились к нему более сдержанно, но, встречая его, находили ему оправдание. Он молод, говорили они, со временем угомонится; и все же предупреждали дочерей: "Не лезь на глаза принцу".
Зачастую родительские предупреждения не оказывали воздействия. Ясные глаза принца зорко высматривали хорошенькие личики; и не ответить на его веселую улыбку было просто невозможно. Свидания с ним неизменно заканчивались уступкой, потому что принц бывал весьма настойчив; и если вслед за тем на свет появлялись дети, он никогда не снимал с себя ответственности.
В тот день Генрих испытывал легкое недовольство. Погода стояла солнечная; по пути несколько хорошеньких девушек ответили на его улыбки; он мог бы славно поразвлечься. Но вместо этого надо ехать в университет, пить вино в какой-то затхлой комнатушке и выслушивать восторженные рассуждения старика о древнееврейском и греческом.