- Ты была таким милым ребенком, - щебетала она. - И как ты сейчас похожа на свою мать! Когда я увидела тебя там, в холле, я подумала, что это Дженнифер Пембертон.
- Благодарю вас, - я была искренне польщена, потому что моя мать была красавицей.
- Скажи мне… - она задумчиво помешивала свой чай, - как сейчас поживает твоя милая матушка?
Я склонила голову, уставившись в свою чашку. Минуло уже два месяца, и все это было так же болезненно, словно случилось только вчера.
- Моя мама умерла.
- О, прости! - Прозвучала ли в ее голосе нотка облегчения? - Наши мужья были братьями, так что для меня она всегда была как сестра. Мы провели вместе много счастливых дней, твоя мать и я. - Теперь я вновь подняла глаза на эту говорливую женщину. Моя матушка никогда, насколько я помню, не упоминала о моей тете Анне.
- Твой дядя Генри будет сильно взволнован, увидев тебя! Они с Тео - с твоим кузеном Теодором, придумали тебе кличку. Помнишь ее? Они звали тебя "зайкой", поскольку ты любила прыгать и изображать зайца. Тебе тогда было пять лет, Лейла. Это было так давно!
Странно, никаких воспоминаний об этом. Никаких воспоминаний ни о чем до моих шести лет, как будто я родилась в Лондоне, а не здесь. Много лет назад, будучи любознательным ребенком, я спрашивала свою мать, почему я не могу вспомнить дни своего раннего детства, как большинство людей. Ее загадочный ответ был прост: "Это все из-за того, что случилось". Кажется, сказав уже и так слишком много, она ничего больше не хотела к этому добавить, и эта тема никогда больше не поднималась.
- И кузина Марта помнит тебя. Ей было двенадцать, когда вы… ах, когда вы уехали.
Голос тети Анны ослаб. Мне показалось или поведение этой женщины было действительно ужасно настороженным? Ее речь была неестественной и запинающейся, как будто она старалась говорить то, что нужно, или, что более точно, не сказать того, чего не нужно. Она кинула в свою чашку еще сахара и вновь начала шумно его размешивать.
- Бабушка уже не сможет тебя принять. Так что у тебя будет время привести себя в порядок.
Я подняла брови. Значит, у меня есть еще и бабушка. Всего за несколько минут я из сироты превратилась в женщину с большой семьей, состоящей из бабушки, двоюродной бабушки, дяди, тети и двух кузенов.
Тетя Анна отвела от меня взгляд, принуждая глаза незаинтересованно смотреть в огонь. Я сразу же поняла, что вместо того, чтобы быть заботливой хозяйкой, какой она пыталась выглядеть, тетя Анна озабочена тем, как правильно действовать в сложившейся ситуации. После короткого анализа своих последних слов она изобразила слабую улыбку и сказала с наигранной небрежностью:
- А если тебе доведется столкнуться с твоим кузеном Колином, то лучше всего будет, если ты просто вежливо откланяешься.
Так, значит, у меня было трое кузенов.
- Почему?
- Ну, Колин… как бы это сказать? - Она слегка усмехнулась. - Довольно эксцентричного склада. Мы очень его любим, но он немного дерзок, если ты знаешь, что я имею в виду. У негодника дурные манеры, и вряд ли будет правильно тебе встретиться с ним прежде, чем с остальными. Ты увидишься с ним позже, после Теодора и Марты. Таким образом, ты будешь… эээ… подготовлена к встрече с ним.
- Благодарю вас, - ответила я без особой искренности. Совсем не зная эту женщину, я не могла сказать, что правильно понимаю ее. Она защищала меня от Колина или Колина от меня?
- А тетя Сильвия? - упорствовала я.
- Все в свое время, милое дитя. Ты встретишься со всей семьей, чего, я уверена, ты так сильно желаешь. И, конечно, когда они узнают, кто приехал к ним с визитом, то тоже страстно захотят вновь увидеть тебя. Спустя двадцать лет, Лейла, будет интересно услышать, что с тобой стало. Вижу, с чаем ты закончила. Позволь мне проводить тебя в твою комнату. Ты, должно быть, очень устала. Потом разыщу Тео. Представляю, как он обрадуется.
Наши юбки зашуршали, когда мы поднялись. Теплый свет огня играл на наших лицах. За плотно занавешенными окнами яростный ветер дул еще более неистово, чем раньше. У меня было странное ощущение. Словно я отделилась от своего тела и смотрю спектакль, как будто эта комната - сцена, а я - публика. Я видела перед собой уютный очаг, загроможденный богатыми вещами, подобранными со вкусом. Я видела двух женщин, вовлеченных в безмолвную конфронтацию: одна - одетая по последней парижской моде, грациозная и изысканная, другая - в самом простом платье, с манерами, усвоенными среди среднего класса Лондона. И в этот короткий момент объективности я спрашивала себя: "Что, в конце концов, эти две женщины делают вместе?"
- Лейла, дорогая, скажи мне, как там Лондон? Все такой же шумный и закопченный? Последний раз я была там в пятьдесят первом году, перед Всемирной выставкой. Целую неделю без передышки мистер Пембертон и мы с Тэо толкались туда-сюда, в безумном темпе бегая по Вестминстеру, Тауэру и зоопарку в Риджентс-Парке. Нас там кормили самыми отвратительными кушаньями всех наций - какое-то из них называлось "ледяные сливки", насколько я помню. Ужасная вещь. А желе! Блюдо со вкусом фруктов, сервированное в вазочках и выложенное на верхнюю часть пудинга. Ты слышала о таком?
- Я слышала о желе, но никогда его не пробовала.
Я отошла от нее и уловила лишь фрагменты ее монолога об этой неделе в Лондоне. Мои глаза оглядывали все вокруг. Полы были покрыты коврами, заглушавшими наши шаги, большая часть стен завешена гобеленами. В затененных углах прятались огромные растения в горшках, в промежутках мерцали масляные лампы. Мы поднялись по лестнице к спальням, и нигде вокруг меня, хотя я внимательно искала, не было ни единого семейного портрета.
- Газовое освещение у нас только в нескольких помещениях и в главном холле. В Лондоне, наверное, теперь газ везде, даже на улицах, как я понимаю. Тео настоял, чтобы и у нас он был: это надежней, так он говорит, но бабушка считает, что газ - это происки дьявола. Она против всего современного. Любит жить в прошлом.
Откуда это отсутствие портретов? В наш век фотогенных изображений, или, как это некоторые называют "фотографии", почему я не вижу обычной галереи портретов, которая присутствует в каждом доме, в простом и богатом? Ни единого, самого простого портрета, ни одного из семьи Пембертонов, нигде.
- Я распорядилась, чтобы тебя разместили в другом конце коридора. Там находится свободная спальня, она очень уютная. В ней есть полог и сидячая ванна из Парижа. Это единственная уступка бабушки модернизму - принимать ванну в спальне, а не на кухне. Я нахожу это довольно приятным. Ты когда-нибудь это пробовала?
Я покачала головой.
- Теперь у нас есть и мыло. Подумать только, как времена меняются! Мы пришли.
Тетя продолжала свои причитания, когда мы вошли в спальню, а я тем временем спрашивала себя, не вызвано ли это бесконечное щебетание желанием избежать неприятных тем…
Да, это была красивая спальня с Тюдоровскими потолками и створчатыми окнами. Зеркал было в избытке; изящный старинный туалетный столик занимал почти всю стену; здесь были и обещанная кровать с пологом, и гудящее пламя в камине. Рядом стоял фарфоровый кувшин с водой и висели свежие полотенца. Моя единственная сумка стояла у кровати.
Стараясь быть любезной хозяйкой, но, видимо, уже спеша уйти, тетя Анна отступила к двери, сжимая ладони.
- Я отправила Тео в библиотеку. Ты можешь встретиться с ним там, когда будешь готова. Если тебе что-то понадобится, звонок у твоей кровати. Увидимся немного позже. - Она начала закрывать дверь. - И… ты не забудешь? Про Колина? Вдруг ты столкнешься с ним… да нет, не столкнешься. - Ее ладони порхали, как птицы. - Тео увидится с тобой первым. Я за этим прослежу.
Дверь мягко закрылась, и я еще некоторое время смотрела на нее. Вряд ли это был тот радушный прием, которого я ожидала, но все-таки учитывая то, что они не знали о моем приезде, это, пожалуй, все же неплохо. Беспокойство тети Анны могло объясняться ее возрастом или, возможно, моим сходством с матерью. Кроме того, явиться спустя двадцать лет без предупреждения, это любого могло вывести из равновесия.
Отбросив смутные чувства, которые у меня вызвала моя разговорчивая тетя, я начала медленно передвигаться по комнате, стараясь сделать ее своим домом настолько, насколько это было возможно. После смерти матери мне пришлось оставить нашу лондонскую квартиру, обстановку продать или раздать друзьям и забрать с собой только свой гардероб, личные вещи и те сувениры, с которыми я ни за что не могла бы расстаться. Размещенные теперь в комнате, в самых видных местах, эти "ценности" сделали спальню более "моей". Дагерротипный портрет мамы стоял на камине рядом с папоротником и коробочкой из морских ракушек. На столик у кровати я положила три книги: "Сэндитон" Джейн Остин, "Танкред" Бенджамина Дизраэли и Библию. На туалетный столик перед огромным зеркалом положила иллюстрированный путеводитель по Креморн Гарденз, чтобы напоминать себе о множестве счастливых дней, проведенных там, а у ванны поместила маленький флакончик туалетной воды с ароматом розы. Этот последний был подарком Эдварда Чемпиона, человека, которого я горячо любила и за которого собиралась замуж.
Переодевшись, умывшись, расчесав и заново уложив волосы, я почувствовала себя намного лучше. Да, поездка на поезде просто ужасна, но все же не сравнить с тем, какой была бы эта поездка в экипаже. И, конечно, я была усталой и голодной. Но более чем все остальное, меня волновало то, что я снова стала частью семьи, вернулась в дом, где родилась, и начала совсем новую жизнь, разделяя ее с семьей и ощущая свою сопричастность.
Если б я только знала, как далека была от истины!
Спускаясь по лестнице несколькими минутами позже, я была поражена феноменальным молчанием этого дома. Почти семь вечера, за окнами - чернильная темень, а внутри - странная, похожая на музейную атмосфера. Мои шаги тонули в толстых коврах, каждая масляная лампа сияла мягким ореолом. Темные деревянные панели на стенах, смутно вырисовывающиеся очертания мебели, раскидистые растения в массивных кадках - все вместе создавало дух спокойной строгости, почти церковной суровости.
Оборки моей юбки с шорохом задевали ковер. Моя высокая тень следовала за мной вниз по ступеням. Я чувствовала, что если бы сейчас заговорила с кем-нибудь, это был бы шепот.
И снова все более и более остро ощущался факт отсутствия семейных портретов в доме.
Я прошла в гостиную, быстро оглядев ее, и обнаружила, что она пуста, затем продолжила путь туда, где должна была размещаться библиотека. Это было хранилище книг, ряд за рядом громоздившихся в небольшой комнате с простыми креслами и запахом кожи. Пламя излучало желанное тепло, а свет газовых ламп разгонял мрак по углам. Войдя туда, увидела, что я наконец не одна.
В комнате находился мужчина лет тридцати пяти. Небрежно сидя на скамеечке, вытянув ноги, обутые в высокие сапоги, со сложенными на груди руками, он пристально глядел в огонь. При моем приближении его сосредоточенность, казалось, уже не была такой напряженной, поскольку, бегло взглянув на меня, он не был ни изумлен, ни взволнован моим появлением. Он как будто ждал меня.
Решившись правильно начать разговор с этим моим кузеном и стараясь избежать натянутости, которая, кажется, возникла между мной и тетей Анной, я глубоко вздохнула и решительно приблизилась к нему.
- Добрый день, Тео, - сказала я самым приветливым тоном. - Я Лейла, ваша давно потерянная кузина. Тетя Анна сказала мне, что я смогу найти вас здесь и… - тут я широко улыбнулась, - и что я должна любой ценой избегать столкновения с эксцентричным Колином, что, как я предполагаю, было бы катастрофой.
Он поднялся, прямой и высокий, нависнув надо мной так же, как книжные шкафы вокруг, и сухо сказал:
- Добрый вечер. Я не Теодор. Я Колин.
Глава 2
Смущенная, я не могла придумать, что сказать, не могла даже принести необходимых извинений. Я стояла с пылающими щеками, в полнейшем замешательстве глядя на человека, которого так грубо оскорбила. Он смотрел мне прямо в глаза своими светло-зелеными глазами с золотистыми крапинками. Обрамлявшие их ресницы и брови, сейчас сдвинутые вместе, были того же цвета, как и длинные пряди волос на голове и на затылке - цвета тикового дерева. Как и большинство молодых мужчин его возраста (я дала бы ему тридцать с хвостиком), кузен Колин носил довольно длинные волосы, не смазанные фиксатуаром, и длинные бакенбарды. У него был крупный прямой нос, крепко сжатый рот и тяжелая квадратная челюсть.
Странно, в нем не заметны черты Пембертонов - ни густых ресниц, ни ямочки на подбородке, про которую моя мать однажды сказала: "Ты - одна из этой семьи". И тут я непроизвольно стала сравнивать его с Эдвардом Чемпионом, которого я любила больше всего на свете, - ярким красивым мужчиной с густыми черными волосами и орлиным носом. Он был всем, что у меня осталось в этом мире, не считая этой странной коллекции родственников, и он всегда присутствовал в моих мыслях. Сравнение Колина с Эдвардом, казалось, было не в пользу первого, хотя его лицо могло быть очаровательным, когда он улыбался, а его осанка просто великолепной, но моему кузену все же далеко до Эдварда.
Кое-как мне удалось обрести дар речи:
- О, мне ужасно жаль. Как это грубо с моей стороны!
Он пожал плечами.
- Откуда вам было знать? Это характерно для тети Анны, основательно запутывать вещи. Присядьте, не желаете? Вы очень подходите этому дому, знаете ли, ужин в восемь вечера, ровно, даже если у кого-то нет аппетита или кто-то находится на грани голодной смерти. А после путешествия из Лондона поездом вы должны быть или тем, или другим.
- Кажется, вы знаете обо мне все.
- Новости в этом доме распространяются быстро. По крайней мере, - тут он вернулся к своей скамеечке, снова вытянул ноги, скрестив их, - скоро вы это сами увидите. Здесь никто не держит секретов.
- Тео - это ваш брат?
- Что?! - Колин издал сухой смешок. - Этот бездельник является моим кузеном, так же, как и вашим, так же, как и я являюсь вашим кузеном.
- Поняла.
- Нет, не думаю, что вы поняли. Для представительницы рода Пембертон вы многого не знаете о Пембертонах, верно? Полагаю, ваша мать никогда много о нас не говорила, не возносила нам хвалу, и все такое. Видите ли, все восходит к сэру Джону Пембертону, вот уже десять лет как умершему, и к его супруге Абигайль. Сэр Джон и Абигайль имели троих сыновей: Генри, Ричарда и Роберта. Генри - отец Тео. Ричард - мой отец, а Роберт - ваш отец.
- А Марта?
- Марта - моя сестра.
- А кем тогда приходится нам всем тетя Сильвия?
- Она - незамужняя сестра Абигайль. Она приехала жить в этом доме, о… пожалуй, лет пятьдесят или шестьдесят назад, когда Абигайль вышла замуж за сэра Джона.
- Понятно. - Я сложила ладони, усваивая информацию. - Буду надеяться, что скоро всех их увижу. Генри, Тео и вашего отца…
Лицо Колина омрачилось.
- Мой отец умер, как и моя мать. На самом деле из троих сыновей сэра Джона в живых остался лишь один Генри, отец Тео. Из того поколения живы только тетя Анна и тетя Дженни.
- Но, к сожалению, - мой голос стал немного громче, - Дженни тоже ушла.
- О? - Он, казалось, не удивился. - И вы приехали сюда, потому что теперь остались совсем одна? - Это больше напоминало обвинение, чем вопрос, с какой-то насмешкой в голосе, так что кузен Колин начал меня раздражать.
- Я приехала сюда по личным причинам. Из-за них я хочу снова увидеть свою семью и дом, где родилась.
Теперь он посмотрел на меня внимательно, и я заметила в его глазах серьезность. Все легкомыслие исчезло.
- И мы оказались такими, какими вы нас запомнили?
Глядя в его светло-зеленые глаза, я сознавала, что спрашивал он совсем не о том. Что действительно интересовало Колина, так это вопрос: помню ли я их вообще?
- За двадцать лет люди сильно меняются, - уклончиво ответила я.
- Очень точно сказано, моя дорогая кузина. В те дни, двадцать лет назад, я был шельмецом четырнадцати лет, а вам было только пять. Как печально мне было видеть, что роман не имел продолжения.
- Роман?
- Тогда вы меня боготворили, Лейла, и бегали за мной, как хвостик.
Его слова заставили меня покраснеть. В то же время они огорчили меня, намекнув на счастливые дни, которые я здесь провела, но не могла вспомнить. Было также печально, что в самых дальних темных уголках моего сознания, за все часы поисков и тщетных попыток вернуть мое прошлое, не оказалось ни одного фрагмента воспоминаний о Колине Пембертоне.
- За домом - не знаю, помните ли вы это - находится несколько акров заросшего луга, который тетя Анна мягко именует нашим газоном. Немного в стороне от его центра, там, где он идет вниз от Херста, есть маленькая рощица акаций, это было любимым местом для нас, детей. Там находятся развалины старинного феодального замка, века одиннадцатого или около того, и мы все воображали себе, что это наши личные владения. Помните? - Его глаза твердо смотрели на меня.
Я покачала головой.
- Сначала только Тео и я приходили туда играть, между нами разница в четыре года, но когда я дорос до игр, он все еще был достаточно юным. А ко мне присоединилась Марта с вашим братом Томасом и вы тоже, совсем маленькая. Среди деревьев и руин вы любили изображать кролика или подобное существо, прыгая вокруг до полного изнеможения. Скажите мне, кузина Лейла, вы все еще любите это?
Но я не слышала. Мое сознание вновь рисовало воображаемые картины: четверых счастливых детей, беззаботно играющих среди леса, когда такая вещь, как "завтра", еще не существует. Увы, все это было всего лишь измышлениями моего ума, рисовалось мне по описаниям Колина, а не по собственным воспоминаниям. Я не помнила ничего - ни его сестру Марту, ни моего брата Томаса.
Потом я услышала его мягкий голос:
- Вы этого не помните?
- Простите? - Его зеленые глаза с рыжевато-каштановыми ресницами, казалось, пристально наблюдали за мной. - О, я была тогда очень маленькой. Вы многое помните из первых пяти лет вашей жизни?
- Совсем немного.
Я посмотрела в огонь и внезапно почувствовала себя неуютно в обществе кузена. Так же, как и при общении с тетей Анной, вернулось странное чувство, что они чего-то не договаривают или говорят не то, что думают. Казалось, Колин лишь изображал легкомыслие.
Импульсивно я поднялась и подошла к камину, над которым висело огромное зеркало. Глядя на свое отражение, я могла видеть также комнату и Колина на скамеечке, лениво разглядывавшего свои ногти. Да, атмосфера была очень напряженной.
Потом я заметила направленный на меня долгий взгляд и начала понимать, что для этих людей я - привидение из прошлого. Слишком много от матери было в моем лице и черных волосах, подчеркивавших бледность кожи. Моя мать была красавицей, а я, вообще-то говоря, нет. Особенно теперь, когда горе и напряжение наложили свой отпечаток, мои губы стали бесцветными, а глаза потеряли свой блеск. Неужели я выглядела так на станции? Эдвард умолял меня не уезжать, он клялся, что моя красота будет утешать его одинокими ночами. Милый Эдвард! Как это на него не похоже - делать публичные признания в чувствах. Милый, вежливый, щепетильный Эдвард, который был абсолютным джентльменом по сравнению с этим невежей, сидящим на скамеечке.
Колин поймал мою улыбку, и я на секунду подумала, что он сердится.