После ухода на пенсию Виктор Евгеньевич стал угрюмым и раздражительным. Все очень сильно изменилось за последние несколько лет, рухнули прежние устои, появились новые люди… Он, пожилой, страдающий от давления человек, уже не мог найти своего места в этом новом мире. Все цепочки связей, которые он десятилетиями скрупулезно выстраивал, разорвались в одночасье. Впервые его стабильная позиция сильно пошатнулась после одной неприглядной истории с Кириллом, когда того взяли с поличным при распространении наркотических препаратов. Судимости удалось избежать, но карьера Виктора Евгеньевича пострадала сильно. А после смерти его армейского друга, занимавшего очень высокий пост в городской администрации, дела его пошли совсем плохо… Сначала его выкинули из списков продовольственного спецобслуживания, затем лишили права закупаться по зарубежным каталогам, дачу на заливе отобрали тоже. От его прежней "роскоши" остались только просторная и хорошо обустроенная квартира на набережной Фонтанки и старенький "Фольксваген", купленный в начале восьмидесятых.
Дачи Виктору Евгеньевичу не хватало особенно. Все отпуска, кроме турпоездок по соцстранам, он проводил только там. Он так любил этот просторный дом с большим участком, уютную террасу, окруженную кустами сирени. Там он мог сидеть часами. Утонув в удобном кресле, он то и дело припадал к чашке кофе, опираясь на столик, заставленный снедью. Продукты доставлялись из магазина "Центральный" домработницей, положенной ему по рангу. На этой террасе он листал научные журналы или взятые из своей библиотеки книги. Это были моменты какого-то очень чувственного счастья, дававшие ему сил на весь рабочий год. Когда у него были неприятности на службе, он закрывал глаза, чтобы снять стресс, и вспоминал запах размокших от дождя досок, смешанный с ароматом гроздей сирени, шелест листьев, шуршание страниц книги, которую треплет ветер. Виктор Евгеньевич мог прочувствовать все эти мелочи и детали каждой порой, каждой клеткой своего тела. И от этого становилось особенно хорошо. В такие минуты он говорил себе: "Когда-нибудь вся эта канитель закончится, и я поеду в Репино". Теперь он не мог больше так думать, ибо все это особое великолепие звуков, запахов, красок и оттенков исчезло из его жизни.
Осознание этого факта было особенно острым в хорошую погоду или летом. Ибо хорошая погода ассоциировалась только с одним – дачей. С поездками в Репино. С ароматом хвойных деревьев. С прогулками по песчаным пляжам. Как успокаивающе действовала на Виктора Евгеньевича ровная водная гладь! Как любил он просто стоять у воды и всматриваться в горизонт! В ясную погоду вдали можно было увидеть Кронштадт. А в пасмурную можно было насладиться природной стихией. Порывистым ветром. Движением волн. Диковинными узорами темных облаков на небе. Мрачными и прекрасными одновременно. Как картины Каспара Давида Фридриха или Карла Фридриха Шинкеля. Именно здесь он мог осознанно и остро прочувствовать силу первооснов мира – будь то воздух, вода, огонь или земля. И зарядиться от них энергией. Вода успокаивает, воздух освежает, огонь греет, а земля плодоносит. Как великолепны были походы в лес! Елена Альбертовна обожала собирать чернику и готовить из нее божественное варенье. Он помнит это как сейчас. Вот корзины с ароматными ягодами и грибами стоят на дощатом полу. Вот домработница нанизывает лисички на толстые нитки. Часть грибов солили в банках. Часть употребляли в жареном виде. Под водочку. В хорошей компании. Сбор грибов и ягод приносил Корольковым не доход, а только несказанную радость. Поход в лес, восхищение щедростью северной природы – все это Виктор Евгеньевич имел счастье прочувствовать в летнее время. И ранней осенью. В Репино. Репино. Как же там было хорошо! Какие на заливе были закаты! А какие банкеты и вечера в Доме творчества кинематографистов, куда он был вхож! Какие беседы он вел с ведущими артистами Ленфильма! Многих он даже приглашал к себе на дачу. Ах, какие люди играли на его стареньком рояле, листали его книги! Они жарили с ним шашлыки, пили красное вино, обсуждали новые фильмы и дышали этим волшебным воздухом. Там. На даче. Его любимой дачи больше нет. И виной тому отчасти был собственный сын.
Виктора Евгеньевича сильно тяготило отстранение его от ряда привилегий. Ну, а в настоящее бешенство его приводило полное отсутствие каких-либо перспектив. Привыкший вершить чужие судьбы, помогать или "пускать по миру", он никак не мог смириться с ролью пенсионера, сидящего дома… Кто-то из мудрецов сказал: "Не так страшно потерять зрение, как потерять зрение и не смириться с этим". Виктор Евгеньевич не мог до конца осознать произошедшее и принять этот удар судьбы. Сидение дома изматывало его, наводило на грустные мысли, очень часто отец Кирилла предавался рефлексии, сетовал на разгильдяйство сына, которому уже через несколько лет стукнет тридцать, а он даже не приобрел еще институтской "корки". Дети его бывших коллег уже как-то устроились или дали себя устроить в свое время, Кирилл же до сих пор находился "в подвешенном состоянии", как выражался Виктор Евгеньевич… Истории о романе сына с девушкой из Медвежьегорска, дошедшие до него от знакомых, стали последней каплей, переполнившей чашу родительского гнева. Отец Кирилла предвзято относился к приезжим представительницам прекрасного пола. Может быть потому, что сам был коренным петербуржцем, знавшим историю своего рода аж с восемнадцатого века и веривший в свою особенность и избранность. А, скорее всего, из-за того, что именно бывшая подруга его сына – целевая студентка из Белоруссии подбила Кирилла тогда на криминальную авантюру с такими тяжелыми последствиями для всей семьи. И вот этот сын стоял на пороге дома с новой проблемой.
Виктор Евгеньевич оглядел Кирилла и Валечку с ног до головы и каким-то зловещим тоном позвал возившуюся на кухне жену:
– А-а-а… Елен, поди-ка сюда, филиус наш пожаловал… Да и не один… со спутницей. Ну что ж, мы наслышаны уже. Мир, как говорится, тесен.
– Знакомься, папа – это Валентина. Она будет жить у нас…
Виктор Евгеньевич перебил сына:
– Это, ну очень неоригинально… Сюжет, избитый до невозможности. Сын "большой шишки" приводит в дом "простую приезжую фабричную девчоночку". Только разница-то вот в чем… "Большой шишкой" я быть давно уже перестал. Раньше-то может быть, я и потянул бы вас всех, а теперь силенок нет уже…
– Валя – не из фабричных… Она студентка нашего института, – ответил Кирилл.
– Ну что ж, похвально… Тяга к знаниям – вещь хорошая… Пробивная, стало быть…
Виктор Евгеньевич пристально посмотрел на Валечку поверх очков. Взгляд его был очень тяжелый, а точнее сказать лютый… Этим взглядом он смерил непрошеную гостью с ног до головы и, сощурив глаза, обратился к сыну:
– Тебе что, ленинградских девочек не хватает? Зачем ты, болван, опять с периферийной-то связался? Мало ты нам головной боли в семью принес? Не угомониться тебе никак?
"Странно, не прав был, видимо, Яшка, говоря, что ревность родителей особенно остро проявляется у женщин", – подумала Валечка.
– Папа, я не понимаю твой странный тон. Непривычно слышать такие упреки от собственных родителей, – обиженным тоном произнес Кирилл. – Знаешь, пап, у Кафки есть рассказ "Приговор". Отец запретил сыну жить. А я хочу жить! У меня есть на это право, право на высокие цели и личную жизнь – одну из самых нормальных человеческих потребностей…
– Смотри-ка, Елена, он у нас Кафку читает. Филолог хренов… Да, несомненно, ты мог бы филологом стать. Если бы не вылетел с четвертого курса… А сколько денег было на репетиторов потрачено, сколько усилий, чтобы ты туда поступил!!! Кафка, мать твою… А травкой и другой всякой дрянью кто в университете приторговывал? Фарцевал кто? Кафка, может быть? Да если бы не мы, ты бы сейчас далеко не немецкоязычных экзистенциалистов читал – их нет в тюремной библиотеке!
Виктор Евгеньевич, будучи начитанным и риторически подкованным человеком, был превосходным оратором. В дискуссиях и полемиках с оппонентами он всегда бил в самую точку, а если приходилось устраивать "нагоняй" подчиненным, он умело вворачивал в свои монологи современные словечки и перченые ругательства… Так же он поступил сегодня и с сыном.
Франц Кафка был любимым писателем Кирилла. Его восхищала и одновременно ужасала та беспощадная безысходность, в которой находились герои произведений Кафки. Как это, наверное, ужасно, проснувшись, обнаружить, что ты или кто-то из твоих домочадцев вдруг превратился в гигантское насекомое или что-либо еще. Как это ужасно, когда тебя наказывают за пустяк. Как это ужасно, идти топиться, потому что тебе велели…
Упомянув Кафку, Кирилл рассчитывал растрогать отца, ну и, конечно же, хотел дать возможность Валечке в очередной раз восхититься его эрудицией и знанием шедевров мирового литературного наследия…
Кирилла очень задело то, что отец так цинично и жестоко повернул его "козырь" против него… Неожиданно было и то, что в присутствии Валечки была упомянута история про события, произошедшие во время учебы в ЛГУ…
Он посмотрел на мать, ища поддержки в ее взгляде. Елена Альбертовна стояла, прислонившись к шкафу. Уголки ее губ были опущены, а брови сложены "домиком" – это выражение лица Кирилл называл "маской скорби". Он никогда не верил этой гримасе – слишком уж часто "надевала" Елена Альбертовна эту маску: и из-за пустяков, и при серьезных проблемах. Лицо это Кирилл видел и маленьким мальчишкой, когда он ломал что-нибудь в доме, и подростком, когда мать узнавала, что он прогуливает музыкальную школу, и молодым человеком, когда его выпустили тогда из КПЗ. Трудно было определить, когда мать переживала по-настоящему, а когда устраивала шоу, преследуя педагогические цели.
Кирилл понял, что однозначно проигрывает в этом "поединке". Единственный выход, который он видел в этой ситуации, был открытый конфликт с последующим "отступлением".
– Ну, спасибо вам с поклоном, что отмазали, что же мне теперь на коленях ползать и аскезе предаваться? У меня есть право жить так, как я хочу и с кем хочу. В "Политех" я, между прочим, сам поступил, без репетиторов ваших!
– С чем тебя и поздравляю! Нашел чем гордиться… Вечный студент! Ты еще куда-нибудь поступи… Кого ты можешь удивить тем, что способен сдать вступительные экзамены? Ты закончил слишком хорошую школу, и мы с матерью слишком много с тобой занимались… Что только мы для тебя ни делали, чтобы ты у нас развивался гармонично! Артеки, шмартеки, спецшкола, в ГДР поездки, чтобы у мальчика языковая практика была, чтобы учился хорошо… Все у тебя было, чтобы встать на ноги, только вот одному ты не научился – здравому смыслу, умению жить и отвечать за свои поступки. Ты – умный дурак… Декоративное растение… А ты подумал о том, сколько тебе будет лет, когда ты "Политех" свой закончишь? И потом, где гарантия того, что ты и оттуда не вылетишь?
– Ну, до сих пор я ни в одну историю не вляпался…
– С такой кралей вляпаесся еще, не боись… Ты вспомни-ка лучше про "Хаврошечку" свою чудную из города Лида. Вспомни-вспомни про дрянь эту паршивую… Злую и пошлую… У которой вся родня по тюрьмам сидит. За наркоту да воровство… И которая параллельно еще и с другими зажигала: начиная с африканцев и америкосами заканчивая. К хорошей жизни стремилась мерзавка. За чужой счет. Как она "челночницей" контрабанду всякую толкала. А ты нам рассказывал про то, какая она замечательная. Жертва жизненных условий! Сонечка Мармеладова!
– Ну об этом-то сейчас зачем?
– А затем, что память у тебя, видно, отшибло напрочь. А ты вспомни-вспомни все хорошенько! Вспомни, как она на суде проклятия выкрикивала и на тебя все валила… Жертвой прикидывалась. Как угрозы к нам по почте приходили… Шантаж этот… Сколько горя она принесла нашей семье, сколько тревог! В людях разбираться нужно, Кирюша. А у тебя эта способность напрочь отсутствует…
– Ну почему же ты всех под одну гребенку причесываешь?
– Да потому, что умный человек, когда на молоке обожжется, на воду дует. Я бы, попав однажды в такой переплет, за километр бы лимитные общаги обходил… А ты, видимо, на одни и те же грабли сто раз наступать будешь! – Виктор Евгеньевич обернулся в сторону жены: – Ты посмотри на него, Елена! Другой бы задумался над моими словами, а этот вон стоит, наивно улыбается и еще философию разводит. Забыл прошлое свое героическое?.. Мы же всю жизнь только и делаем, чтобы тебя устраивать куда-нибудь, да отмазывать от чего-нибудь. Так ты в благодарность за все это еще и жиличку к нам в дом привел, чтобы мы и о ней позаботились, кормили ее, когда в городе жратвы нет.
– Папа, это пошло…
– Пошлость, сынок, это – тащить в дом бездомных нищих бродяг и делать их проблемы нашими проблемами.
– Она не бродяжка! – гневно крикнул Кирилл.
Не обращая внимания на слова сына, Виктор Евгеньевич снова обратился к Елене Альбертовне:
– Елена, голубушка, скажи, пожалуйста, на нашей двери висит табличка с надписью "собес"?
Елена Альбертовна горько улыбнулась и отрицательно качнула головой.
– А, может быть, ты, Кирюшенька, такую табличку на двери заметил?
– Прекрати этот фарс, – недовольным тоном произнес Кирилл.
– Это не фарс, сынуля, это – суровая правда жизни. Может, ты и прописать подружку свою у нас хочешь, чтобы мы потом с матерью с голой задницей на улице ночевали?
– Да во всем мире люди живут, не заморачиваясь этой пропиской!
– А ты не "во всем" мире живешь, а у нас в России. Вот доучился бы как человек на филфаке, мог бы по миру разъезжать, по Европам с Америками. Пока Семка был жив, устроили бы в какое-нить торгпредство или посольство. А теперь Сема помер… И если бы не твоя эта история с наркотой, может быть и оставили бы меня еще на пару лет поработать, а когда кругом интриги да сыночек такой боевой, вряд ли долго на руководящем посту задержишься… Выперли меня на пенсию, выперли… Подгадил ты мне здорово тогда, нечего сказать. Так теперь ты еще и последние штаны снять с меня хочешь? Когда же ты башкой своей поймешь, что кончилось твое "мажорство"?!!!.. Ушел твой поезд, детка… Проморгал ты все, что только можно было… Так что пропиской мы будем заморачиваться… И всем, чем заморачиваются простые смертные, тоже заморачиваться будем.
– Гос-с-споди! Да как же вы можете только! Люди вроде бы образованные, а рассуждаете как… скобари! Да есть у нее прописка эта ваша долбанная! Понятно это вам наконец?!!!
– Ну так и прекрасно, что у нее все есть. Вот и живи у нее. Жить он хочет и чувствовать спешит, мать твою… А ты меня спросил, жил ли я в своей жизни? Вся моя жизнь состояла из постановки целей и их достижения, как это и должно быть у настоящего мужчины.
– Валентина, давай сюда чемодан, мы сегодня у Сергея заночуем, а потом видно будет…
Перед тем, как захлопнуть дверь, Кирилл крикнул:
– Желаю удачи в достижении новых жизненных целей!
Глава пятая На дне
Дальняя родственница Сергея – старого товарища Кирилла еще со времен учебы в ЛГУ – сдавала квартиру недалеко от Смольного собора. Cелились туда в основном приезжие сервис-техники, работающие то ли для Водоканала, то ли еще какого-то унитарного предприятия. Пусконаладочных работ не намечалось, аварий не было – квартира должна была пустовать месяца три. За символическую плату Кирилл и Валечка получили возможность жить в ней. Около трех месяцев они провели в этой квартире на Ставропольской улице с нехитрой меблировкой, стареньким телевизором и прекрасным видом на Смольный собор и Кикины палаты.
Валечка потом часто вспоминала первые месяцы их совместной жизни. Вспоминала, как они ужинали на маленькой грязноватой кухне, из окна которой был виден хоздвор и бензоколонка, вспоминала стоящий в гостиной старый раскладной диван с залатанной обшивкой. "Интересно, кто спит на нем сейчас?" – часто спрашивала себя Валечка. Кто бы он ни был, он вряд ли узнает, какие нежные и безумные ночи видела эта комната. По утрам водитель забирал кого-то на работу, во дворе уже сидели бабульки и каждый раз шушукались, видя молодую парочку, выбегающую из парадной. Валечке было все равно, что думали люди, потому что все было по-настоящему – это была не похоть, не интрижка и не желание самоутвердиться. Это было настоящее и сильное чувство, самое прекрасное, которое может испытать человек.
Новые жильцы вселились в квартиру в ноябре. Молодым снова пришлось искать крышу над головой. Валечка пошла в ЖЭК по месту ее прописки в Петроградском районе. Что-то подсказало ей добавить фразу "Я от Якова Кочана". Начальник ЖЭКа, хмурая полная женщина, отвела ее в квартиру на четвертом этаже старого дома на Большой Посадской. Свободная комната была опечатана – при неизвестных обстоятельствах в ней умер жилец-алкоголик. Женщина уверенно сорвала пломбу с двери и открыла комнату.
– Располагайтесь, – произнесла она, – за бумагами зайдете завтра, я с десяти до трех в конторе.
Так Валечка и Кирилл поселились в коммуналке на Большой Посадской. Ни Кирилл, ни Валечка еще ни разу в своей жизни не жили в коммуналке. О том, что бывают ТАКИЕ квартиры, они тоже не знали. Когда в туалете зажигался свет, все начинало шевелиться – толпы тараканов прятались в многочисленные щели. Ванная комната была очень часто занята на несколько часов – бабуля по имени Алевтина обеспечивала себе добавку к пенсии тем, что пускала "солдатиков помыться". Откуда приходили военнослужащие, и как бабуля делала рекламу своей "частной бане", было неизвестно. Комната, которую получили Валечка и Кирилл, была с балконом, но выходить на него было нельзя – он мог обвалиться.
– Даешь новый быт! – иронично усмехнулся Кирилл, пытаясь закрыть трухлявую дверь, ведущую в коридор.
– Быт не важен. Важно то, что мы вместе! – уверенно сказала Валечка. Ответа на ее слова не последовало.
Комната была почти полностью заставлена бутылками – винными, винтовыми водочными. Мебели не было. Только грязный матрац. Его сразу же снесли на помойку.
Первую ночь новые жильцы спали прямо на полу. На следующий день сдали бутылки. На вырученные деньги купили в "Хозтоварах" дешевый палас, торшер и два одеяла. Стали обзванивать друзей в поисках предметов быта. Галька подарила им диван и журнальный столик. Кто-то принес две книжные полки – их поставили одна на другую и сделали посудный шкаф. Вскоре появился письменный стол и кресло. Одежду хранили в бесхозной старой коробке из-под телевизора, найденной в коридоре.