Я видела себя, поблекшую, в погребальном одеянии, странствующую по каким-то темным лабиринтам, пещерам и подземным рекам. То и дело на меня нападали чудовища: гигантские летучие мыши с уродливыми мордами и глазами, горящими кровавым пламенем, огромные пауки, покрытые жесткой черной шерстью. Они были без глаз, но у них были устрашающие челюсти. Отвратительные зловонные гиены с кожистыми крыльями и стальными когтями… Я истово молилась, громко произнося слова из "Текстов саркофагов", и они исчезали. Это было мое Ка, моя душа, путешествующая по лабиринтам загробного мира.
Внезапно я оказалась на ярком, ослепительном свету. Божественная Маат - богиня истины и порядка, - я сразу ее узнала.
- Крала ли ты, посягала ли ты на храмовое имущество, не восставала ли, не говорила ли зла против царя, чиста ли ты? - нараспев проговорила Маат хрустальным голосом.
Я обернулась: за мной, алчно открыв пасть, сидело чудовище Амт - лев с головой крокодила, готовый сожрать грешника. Я вздрогнула и четко произнесла ритуальное:
- Я чиста, я чиста, я чиста!
Страшно болело и саднило горло, голова раскалывалась, перед глазами стелился красный туман. Я пошевелилась, не понимая, где я и что со мной произошло. Одежда была засыпана серой штукатуркой. О боже! Умереть и то не удалось! Выдержали и гвоздь, и веревка. Слабой оказалась стена, из которой вывалился огромный кусок вместе с гвоздем.
Я содрала с шеи веревку. То же мне, самоубийца-неудачница! Сложила лапки, проливает слезки, жить не хочет! Нашла выход! Что-что, а умереть всегда успеется. Я встала и хриплым голосом, но артистично при этом жестикулируя, принялась читать отрывок мистерии о воскрешении Осириса. Даже в Карнаке в роскошных костюмах и при стечении народа я не смогла бы играть лучше.
Но мой актерский дар оценили не все. Глазок на двери открылся и так же быстро захлопнулся. Через некоторое время в камеру вошел мужчина в полицейской форме, но в накинутом на плечи грязноватом белом халате.
- Вот, - прокомментировал охранник. - Наверное, джинн вселился. Говорит на неизвестном языке. Я сам в школе английский учил, - гордо добавил он.
Я замолчала и остановилась.
- Какой еще джинн?
- Как вас зовут, где находитесь, какой сегодня день, помните? - быстро и профессионально спросил мужчина в халате, по-видимому, врач.
- Да помню, помню, - успокоила я его.
- А что с вами, с кем вы разговариваете?
- Я не разговариваю, я читаю древнеегипетские тексты. Я египтолог, а не сумасшедшая. Хотя в вашей каталажке недолго и рехнуться.
Врач внимательно посмотрел на меня и внезапным отработанным движением запрокинул мне голову, оттянул нижние веки и осмотрел глаза. Затем так же быстро расстегнул пуговицу и ощупал шею. В общем, я представляю, что он там увидел.
- Это последнее средство? - тихо спросил он. - Неужели дела так плохи?
- Хуже некуда, - вздохнула я. - Два убийства и в перспективе, видимо, казнь.
- Признала?
- Нет.
- Тогда лучше признать, - посоветовал врач.
- Но я их не совершала! - воскликнула я и закашлялась, горло еще сильно саднило.
- Тебе виднее. Могу чем-то помочь?
- Не знаю… Я даже прав своих не знаю. Мне положен адвокат?
Врач только вздохнул.
- Можете передать записку? - внезапно мне в голову пришла мысль.
- Ну… Это не положено, - замялся врач. - Ладно, пиши.
Он вытащил из кармана ручку и листок бумаги.
Я минутку подумала, сосредоточилась и написала египетским иероглифическим письмом:
"Меня зовут Лейла Давыдова. Я египтолог из Москвы. Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. Нахожусь в тюрьме. Если кто-то ищет Мишель Амир из Парижа, это тоже я".
- Пожалуйста, передайте соратникам покойного профессора Ибрагима Джами из Национального исторического музея, - попросила я.
Доктор молча взял записку и положил в карман халата.
- Как вас зовут? - спросила я напоследок.
- Абдул, - ответил он, закрывая дверь.
Мне показалось, что это добрый знак.
Надежда… Как странно, что человек продолжает надеяться, хотя знает, что часы его сочтены. На что надеется приговоренный к казни, которого на рассвете ведут на расстрел? Умирающий от рака, благодарно принимающий лекарства? Женщина над гробом любимого? Раб, много лет подряд таскающий гигантские каменные блоки на строительстве пирамид?
Почему-то я считала, что моя примитивная записка может меня спасти. Но кто будет меня искать? Я только пешка в какой-то игре. И мной легко, легко пожертвуют. А Кира останется в Лондоне без копейки денег и будет звонить маме и рыдать. Если не наделает еще бог знает каких глупостей.
На следующий день меня привели в уже знакомый кабинет. Кроме офицера, проводившего дознание, там находился холеный господин европейской внешности. Я автоматически отметила прекрасно сшитый костюм, свежайшую, несмотря на жару, рубашку, легкий запах туалетной воды, кажется, от Хуго Босса. Я прикрыла глаза. Этот человек был из моего безмятежного прошлого, его безупречный вид только подчеркивал мою собственную запущенность и неухоженность, весь тот кошмар, в котором я нахожусь.
Я машинально стянула на горле ворот, пытаясь скрыть безобразную синюшную полосу от веревки и одновременно пряча грязные обкусанные ногти. Но это не могло спасти меня: глаза были красные, в мелких кровоизлияниях, подол юбки оборван, курчавые волосы, все эти дни не знавшие воды и расчески, свалялись. Наверное, потом придется их отстричь. Хотя как глупо! Мертвецам не нужна красивая прическа…
- Это господин Морис Дюваль, из французского консульства, - сообщил офицер. - Мы пригласили его, так как вы являетесь французской гражданкой, а мы, несмотря на все обвинения, строго соблюдаем права человека.
Господин поклонился.
- Мадам Амир, если позволите вас так называть, - вежливо начал дипломат.
Его "если позволите" сразу не понравилось мне.
- К нам обратились власти и сообщили, что по подозрению в убийстве задержана французская гражданка, то есть вы.
- Да, месье, вы очень любезны, что приняли во мне участие, - сказала я.
Дипломат поморщился:
- Мадам, это не любезность, это мой долг. Я был бы очень рад оказать вам посильную помощь, но…
- Но? - прервала я паузу, наполненную самыми дурными предчувствиями.
- Все дело в том, что ваши документы на имя Мишель Амир принадлежат вовсе не вам. Видите ли, настоящая Мишель Амир, супруга покойного Патрика Амира, в данный момент находится в Париже. Мы сообщили ей о смерти мужа. По ее словам, он отправился в служебную командировку. Но мы не сказали ей, что он был здесь не один, чтобы не травмировать вдову.
Я сжала ворот так, что у меня побелели костяшки пальцев.
- Так что, мадам, если вы все же гражданка Франции и можете сообщить нам свое имя, мы, несмотря на сомнительные обстоятельства, постараемся помочь вам. В противном случае позвольте откланяться.
Я промолчала, в отчаянии глядя в спокойные и усталые глаза дипломата.
- Что скажешь, детка? - ехидно поинтересовался офицер, когда за дипломатом захлопнулась дверь.
- Вы проверили показания бармена насчет ножа? - спросила я, игнорируя его интерес.
- Он говорит, что знать не знает никакого ножа и не мог подать клиентке никакой другой нож, кроме фруктового. Да ты меня в сторону не уводи. Значит, подделала паспорт и под видом жены поехала с любовником? Хороша! А потом еще его и убила! Еще лучше! Ну и ушлая же ты девица, как я погляжу, - почти развеселился страж порядка.
Я подавленно молчала, решительно не зная, что делать. Государство, чьи документы я имела, от меня отказалось. И здесь нет никого, кто бы меня знал и мог бы помочь. Кругом одни врага!
- Ну так и кто же мы есть, ну и как же нас зовут, - сладенько произнес полицейский. - Могу поклясться, ты ливийка с юга, где-то из пустыни. Подцепила богатенького француза, ну а нравы у нас не такие, чтобы с мужиками по койкам валяться без брачного контракта! Вот вы и решили документик состряпать, чтобы никто вам здесь не мешал развлекаться. Понравилось тебе иностранку изображать? Ишь ты, и по-арабски с акцентом говорить вздумала! Ловка, ничего не скажешь! Ну что, я прав?
Я не отвечала, мучительно соображая, что делать.
- Конечно, я прав, - продолжал веселиться полицейский. - Так что, дорогуша, светят тебе, кроме убийства, еще две статьи: проституция и подделка документов. Хотя вряд ли это уже изменит твою судьбу.
- Я не ливийка! - заявила я, твердо решив, что быть ливийкой мне и вовсе невыгодно.
Полицейский грязно выругался в мой адрес. Его примитивную вежливость как ветром сдуло. Он схватил меня за волосы и рванул. Голова запрокинулась, я застонала.
- Ты у меня сейчас во всем признаешься! Быстро, имя!
- Лейла!
- О! Это дело! - удовлетворенно сказал он, отпуская меня. - Лейла, а дальше?
- Давыдова…
- Это что еще? - неподдельно изумился офицер.
- Русская.
- Какая русская? - искренне возмутился мой мучитель. - Ты на себя в зеркало смотрела?! Или время тянешь, теперь русского консула потребуешь? Хватит, поиграли в права человека, и хватит.
- Смотрела… Сейчас в Триполи находится Леонид Давыдов, он переводчик. Он может подтвердить мои слова.
- И кто он тебе? - с нескрываемым сарказмом спросил полицейский. - Братишка?
- Бывший муж.
Офицер застонал и схватился за голову.
Я вовсе не была уверена, что сделала все правильно, но паника плохой советчик. А Леня… Все-таки он был моим мужем, любил меня, мы провели вместе столько восхитительных ночей, да и после развода мы не ссорились. Просто наш брак умер сам собой, пришел к своему логическому завершению.
К тому же гражданку России вряд ли бросят на произвол судьбы, если, конечно, мне удастся это доказать.
Я совершенно забыла о том, ради чего приехала в эту страну, да еще и по чужим документам. Я пребывала в плену идиллических настроений, что скоро все выяснится, Леня подтвердит мою личность, с меня снимут все обвинения, в российском посольстве мне выдадут документы, и я немедленно вылечу в Москву, к маме. Только через Лондон, где заберу Киру и куплю для Нинки дурацкую пепельницу с принцессой Дианой и Доди аль Файедом…
Леня вошел в кабинет и огляделся. Я подпрыгнула на стуле, пытаясь поймать его взгляд. Но он безразлично скользнул по мне и остановился на хозяине кабинета.
- Вы очень любезны, что согласились прийти сюда, господин Давыдов, - вежливо сказал офицер.
- Считаю своим долгом оказать посильную помощь, - так же любезно откликнулся Леонид на прекрасном арабском.
- Дело в том, - полицейский сделал пренебрежительный жест в мою сторону, - что эта особа утверждает, будто бы она русская и ваша бывшая жена. И якобы вы можете подтвердить это.
- Неужели? - Леонид повернулся и с интересом оглядел меня. - А в чем она обвиняется?
- В двух убийствах, подделке документов и проституции.
- Вот как? - поднял брови Леонид. - Неужели вы думаете, что эта грязная шлюха может быть моей женой?!
Они оба цинично расхохотались.
- Странно только, откуда она меня знает?
- О, господин Давыдов, эти шлюхи держат на прицеле симпатичных иностранцев… Непонятно только, на что она рассчитывала. Но я очень благодарен вам за то, что вы нашли время…
ГЛАВА 16
Я почти потеряла интерес к тому, что со мной будет. Перспектива выглядела настолько плохо, что мне уже было все равно, что мне грозит. Я сидела, часами уставившись на дырку в стене, образовавшуюся после моего неудачного самоубийства. Ни о чем не думала. И о самоубийстве тоже не думала: для этого надо было напрягаться, соображать, что-то предпринимать. А сил у меня уже не осталось. А еще казалось, что все это происходит не со мной, не в реальной жизни. Что стоит открыть глаза, и я увижу обитую вагонкой стенку моей дачной комнаты, почувствую запах семечек, которые мама жарит внизу. А потом она отпустит Серегу в "треугольник", и мы с ней залезем с ногами на старый диван и будем болтать… Ну что я, научный сотрудник, египтолог, москвичка, делаю в этой ужасной дыре? Ведь это не может быть правдой! Потому что слишком напоминает плохое кино.
Меня перестало беспокоить, что я давно не мылась и дурно пахну, мое белье превратилось в рванье, под ногтями - грязь, волосы сбились в колтуны. Какая разница? Ведь это неправда. Стоит проснуться - и…
И ничего не происходило. Я по-прежнему сидела на полу крошечной камеры, несколько раз в день поднимаясь, чтобы размять онемевшее тело. Еду я оставляла нетронутой, теплую воду с неприятным запахом выпивала. Я уже перестала считать, сколько раз квадратик неба под потолком становился голубым.
Иногда меня вызывали на допрос, о чем-то спрашивали, но мне было все равно, и я безразлично молчала. Как-то я услышала, что скоро суд и хорошо бы узнать мое настоящее имя. Я расхохоталась, ведь я называла им свое имя, а они ничего не поняли. Мой смех несказанно их удивил, наверное, они приняли меня за сумасшедшую.
В один из дней, когда меня опять привели на допрос, я увидела незнакомого человека, одетого, несмотря на жару, в черный костюм. Он оглядел меня с интересом и жалостью.
- Я забираю ее, - бросил он офицеру.
По тому, как полицейский подобострастно поклонился и бросился выполнять приказание, я поняла, что посетитель - важная птица. Но зачем я ему нужна?
Но меня это не слишком испугало: когда все идет так, как идет, никакие перемены не страшны.
Меня везли куда-то из города в закрытой машине, по тому, как изменилась дорога, я поняла, что мы движемся по пустыне. Сквозь все щели просачивался песок, забивался в глаза, ноздри, хрустел на зубах. Было очень жарко и душно.
Наконец мы остановились.
Человек в военной форме открыл дверь и жестом велел мне выходить. Я ступила на плотный утрамбованный песок и огляделась. Меня окружала величественная, неприветливая, равнодушная пустыня. Пески простирались до горизонта, а монотонное однообразие барханов оказывало гипнотическое воздействие. Здесь не надо было сажать пленников под замок, охранять их. Сбежать отсюда некуда, все равно что из лодки, качающейся без паруса и весел посреди океана. Я люблю пустыню. Я много раз бывала там, всегда изумляясь сдержанному многоцветию известняков, причудливым каменным изломам, пескам, меняющим свой цвет от белого до красного через все оттенки кремового, бежевого, коричневого и терракотового. И всегда любовалась низким ночным небом с необыкновенно яркими и близкими звездами, свет которых превращал дюны в складки черно-фиолетового бархата. Я помнила, как замечательно сидеть у костра прохладной ночью, закутавшись в шерстяное покрывало, пропитанное запахом животных и полуденного солнца, и слушать песни, перемежающиеся хриплыми гортанными выкриками бедуинов.
Но здесь было все по-другому. Сильные порывы ветра рвали на мне одежду, все вокруг дышало враждебностью. Я находилась в центре военного лагеря. Утрамбованную площадку окружали большие брезентовые палатки защитного цвета. Ходили люди в военной форме с автоматами.
- Идите за мной, - бросил мне провожатый, и я покорно поплелась в одну из палаток. Там находилась женщина, одетая в выгоревшую камуфляжную форму. В отличие от нашей в этой преобладали бежевые и коричневые пятна, как краски пустыни. Определить ее возраст и национальность было невозможно. Ее дочерна загорелое лицо покрывали морщины, волосы прятались под кепкой. В мужеподобной фигуре чувствовалась сила. Ей можно было дать одновременно и тридцать, и пятьдесят. Истина, наверное, находилась посредине.
- Займись ею, - сказал мужчина, - видишь, в каком она состоянии. Пусть вымоется, дай ей одежду.
Он откинул полог и вышел. Я осталась молча стоять, не проявляя ни к чему особенного интереса.
Женщина обошла вокруг меня, приподняла мою голову за подбородок, брезгливо, двумя пальцами прикасаясь к моей коже, затем коротко бросила:
- Пойдем.
Импровизированный душ представлял собой тесную кабинку с баком воды, которую в течение дня нагревало солнце. Воду здесь экономили. Женщина выдала мне кусок мыла и застиранное полотенце.
- Мойся, - так же коротко приказала она.
Я вошла в кабинку и впервые за последние недели принялась стаскивать с себя одежду. Я старалась на нее не смотреть и так знала, что она грязная и заскорузла от пота. Женщина собрала мои лохмотья в пластиковый мешок и положила передо мной брюки и рубашку цвета хаки и тяжелые солдатские ботинки.
Вода из крана текла тоненькой горячей струйкой. Я с наслаждением подставила под нее лицо и намылилась. Только сейчас я поняла, что болезненно худа: я ощупала торчащие повсюду кости, выступающие ребра, от чего моя грудная клетка стала напоминать стиральную доску, оглядела тощие руки с синими венами, видневшимися прямо под кожей. Да, о прекрасной фигуре с тонкой талией, высокой грудью и полными бедрами, что так нравилась Абдул Азизу, придется забыть. Пока забыть, утешила я себя.
С меня текла черная от грязи вода, и я намыливалась и намыливалась, терла тело жесткой мочалкой, словно пыталась содрать с себя налет последнего времени, ужасной тюрьмы, предательства, отчаяния. Я не знала, куда и зачем меня привезли, но по крайней мере меня не собираются убивать, дали мне вымыться, а может, еще и накормят. Впервые за последнее время я почувствовала страшный голод.
Вода закончилась, и я растерлась полотенцем, а затем надела простое солдатское белье и форму. Она была велика. Рубашка болталась на мне, как на вешалке, брюки, лишенные ремня, съезжали на бедра. Женщина ждала меня на улице.
- Мне нужен ремень, - попросила я ее, - брюки не держатся.
Я стояла перед ней, зажав в кулаке пояс брюк. Она махнула мне рукой и пошла впереди. В палатке она указала на мою шею:
- Никакого ремня!
Я поняла, что следы моей неудачной попытки свести счеты с жизнью все еще видны. Вместо ремня женщина дала иголку с ниткой и предложила ушить брюки.
Надо сказать, что иголку с ниткой я держу в руках не чаще раза в год, если вдруг понадобится пришить пуговицу. Но я послушно разделась и принялась соображать, как сделать брюки размера на два меньше. Крупными неуклюжими стежками я соорудила защипы и примерила одежду. Выглядели брюки, наверное, ужасно, но с меня не сваливались.
Женщина подошла ко мне и пощупала мои длинные волосы.
- Их не расчесать. Придется состричь. - Она взяла ножницы и несколькими резкими движениями отрезала их, оставив неровные короткие пряди. - А теперь расчешись! - Женщина бросила мне гребенку.
Когда, с ее точки зрения, я была в порядке, мне дали поесть. Я жадно набросилась на то, что мне принесли, и, когда металлическая миска опустела, жалобно посмотрела на женщину.
Стражница поставила передо мной кружку воды и сказала:
- Хватит, тебе может стать плохо.
- Спасибо, - тихо поблагодарила я. Все же здесь со мной обращались гораздо лучше, чем в тюрьме.
- Идем, - женщина пошла вперед, не дожидаясь меня.
Мы подошли к одной из палаток, поменьше других.
- Заходи, - коротко бросила она.