Террористический акт? Только не против него! Какой-то помешанный уже пытался убить его в 1968 году. Это не остановило его даже на пару недель. Он оставался таким же упрямым и несговорчивым, как всегда, шел по священным залам Сената и не брал ни от кого взяток.
Он проучит этих ублюдков.
Комната в отеле, расположенном неподалеку от площади Таймс, была маленькой и безликой. Ее заполнил пар, струящийся из ванной, где уже минут двадцать лилась вода из душа.
Обнаженная мускулистая латиноамериканка вышла из ванной, вытирая блестящее от капель воды тело. Черные волосы, оливково-темные глаза, смуглая кожа.
Аранья глубоко дышала.
Она "доказала свою лояльность" в двенадцать лет, убив пьяного богача в пригороде Буэнос-Айреса, и теперь убийство доставляло ей удовольствие такое же сильное, как кокаин, и превратилось в привычку.
Латиноамериканка подошла к двуспальной кровати и стала рыться в большом чемодане, набитом гримом, париками и другими предметами, приобретенными в магазинах театральных принадлежностей. Для сегодняшней роли понадобится зубной протез и особый пластик, который, если применить его правильно, создаст видимость второго подбородка и морщин. Аранья стала изумительным специалистом по маскировке. Как изменчивая тень, она могла смешаться с любой толпой, становясь кем угодно - мужчиной или женщиной.
И ЦРУ, и Моссад, и даже КГБ не раз использовали латиноамериканку. Мятежный вождь рабочих в стране восточного блока, колумбийские федеральные судьи - восемь или десять человек, французский премьер-министр, спикер конгресса из Калифорнии - все уничтожены - застрелены или задушены. Зачастую погибали и те, кто находился рядом, - это не имело значения для Араньи.
"Последний раз" - мысленно убеждала себя убийца, зная, что это пустое обещание. Утонченное удовольствие от пролитой крови затягивало, стало теперь необходимостью.
Она была самой опасной женщиной в мире.
Медленно и тщательно она создавала себе лицо, которое будет носить сегодня вечером. Седой парик. Колючие брови. Голубые контактные линзы придали ее глазам вид слезящихся. Она наслаждалась, уничтожая свою знойную красоту и создавая образ старика.
Прочертив морщины вокруг глаз и рта, она вспомнила о последнем банковском счете, который открыла, - своем тридцать шестом счете. У нее была целая коллекция счетов Панамского банка, по одному за каждое убийство. К счастью, ее муж Томас никогда не задавал слишком много вопросов о ее "поездках манекенщицы". Все было так, как и должно быть. Как и американские мафиози, она предпочитала не смешивать бизнес и семью. Конечно, были и провалы - только три, но каждый из них оказал сильное воздействие на Аранью, каждый стал ее личным поражением и так глубоко задел ее, что привел на грань невроза. После всех трех случаев она впадала в такую глубокую депрессию, что ее помещали в больницу на десять дней. Требовалась интенсивная терапия, лечение шоком и сильные наркотики, чтобы избавиться от депрессии.
Она закончила одеваться и вдохнула порцию кокаина. Ощущение силы и власти, как волной, обдало ее. Она - Аранья! Паук! И доказала это кровью. Ее никто не победит.
Десять минут спустя она быстро шла по площади Таймс, вдоль тротуаров, заполненных вечерней толпой, - парочками, детьми-бродягами, наркоманами, туристами, проститутками, бизнесменами.
Девушка в черном кожаном мини-платье с тяжелой цепочкой, пробираясь сквозь толпу, прошла мимо. Аранья заметила, что ее взгляд даже не остановился на ней, и сдержала торжествующую улыбку. Седые волосы, растущие пучками брови, старческие глаза и походка… Она выглядела как любой другой житель Нью-Йорка, спешащий перекусить перед театром.
Под тренчем на Аранье был надет черный смокинг, а изнутри к подкладке пальто ремнем прикреплен бельгийский полуавтоматический пистолет, переделанный из знаменитого израильского автомата "Узи". Его легко можно было достать через тщательно проделанные разрезы, вместе с магазином, рассчитанным на пятнадцать выстрелов, он весил чуть больше восьми фунтов, а в длину насчитывал меньше тридцати дюймов. Пистолет был оснащен короткоствольным глушителем нового экспериментального образца. Во время выстрела он чуть слышно "кашлял", к тому же отличался идеальной меткостью - совершенное оружие для переполненного театра.
Взглянув на свои часы "Пьяже", Аранья отметила, что оставалось пятьдесят минут до открытия занавеса. Она чувствовала дрожь от возбуждения, которое можно было по силе сравнить с сексуальным. Все начиналось снова…
Сидя на низком табурете в гримерной, Валентина ощутила ловкое прикосновение карандаша сначала к одному веку, потом к другому.
- Снова закрой глаза, - приказала Бев, гримерша.
Пульс Валентины слегка участился, мысли перескакивали с одного на другое. Ее что-то тревожило, но что, она не могла объяснить.
- Вот, - выдохнула гримерша, делая шаг назад от своего создания. - Фантастично! Это Лара, но и Валентина тоже!
Валентина посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Они трудились часами, чтобы добиться именно такого образа. Грим был специально разработан для нее Трини из ассоциации "Мадригал". Она станет новой, поразительно смелой Ларой.
- Спасибо тебе, Бев.
Валентина поспешно вышла из гримерной, чуть не столкнувшись с Патриком Суэйзи.
- Валентина! Ты великолепна! - он одарил ее своей магнетической улыбкой.
- Спасибо, Патрик, а тебе и грима не надо, - ответила она комплиментом на комплимент.
Валентина быстро прошла по коридору, кивнув на ходу двум танцовщицам, уже одетым в крестьянские костюмы, распахнула дверь своей уборной и вдохнула аромат роз - искусно составленные букеты стояли везде, где только можно. Ее глаза наполнились слезами, она закрыла дверь, и, дрожа, посмотрела на себя в освещенное зеркало. Неужели судьба предоставит ей еще один шанс?
Только бы ничего не случилось. Эта мысль, как ножом, полоснула ее.
Тридцать минут до открытия занавеса.
В арендованной комнате, выходящей на Сорок первую улицу, стоял Михаил Сандовский у старомодного подъемного окна и смотрел на театр "Ледерер" на противоположной стороне.
Рост шесть футов и три дюйма, крепкого сложения, с характерной для атлета квадратной линией подбородка - так выглядел Михаил. Черные волосы, высокие скулы, как бы раскаленные под пеплом, зеленые глаза, точно такие же, как у Валентины. Его военная выправка выдавала в нем бывшего русского пилота МиГа. Возможно, ему оставалось жить меньше трех часов.
Он глубоко и медленно вздохнул. Воздух в этой душной убогой комнате казался немного приятнее на вкус, чем июньский ветерок на Балтике или бодрящий январский ветер, дующий над Невой в Ленинграде.
- Увидели там что-нибудь интересное? - спросил за его спиной Херб Каннелл, бесстрастный голос которого выдавал охватившее напряжение.
В комнате находились еще два федеральных агента: Джерри Крамер - ФБР и Розали Гринфилд из Центрального разведывательного управления.
- Нет, - коротко бросил Михаил. Его английский был безупречен. Школа КГБ позаботилась об этом. Теперь он ненавидел и КГБ, и все, что представляла собой эта страшная тайная полиция.
Он прищурился, глядя через улицу на театр. Световая реклама над входом гласила:
ДОКТОР ЖИВАГО
с Валентиной
и
Патриком Суэйзи,
а также Вайнона Райдер и Орхидея Ледерер
У театра женщина-репортер с телевидения что-то оживленно говорила перед камерой. Толпа поклонников, укрывшихся под зонтиками, смотрела на нее. Уже прибывали первые нетерпеливые театралы.
Михаил видел, как остановился серый "роллс-ройс" и шофер помог выйти пожилой красивой паре. Даже из окна Михаил видел блеск великолепного бриллиантового ожерелья, украшавшего даму. Он узнал Пичис и Эдгара Ледерер, родителей Валентины, с любовью воспитавших ее и Орхидею. В то время как он… он рос в Москве, полагая, что у него никого нет.
Михаил отвернулся от окна и посмотрел на трех агентов, находившихся вместе с ним в комнате. Непроизвольно он разгладил морщины на брюках.
- Что ж, нам лучше приступить к делу, - сказал Херб Каннелл. - Я принес все необходимые вещи. Они тяжелые, и вам будет жарко, как в аду, но, если все произойдет так, как мы думаем, вы будете благодарны им.
- Да, - сказал Михаил. Он повернулся и подошел к кровати, где уже лежали пуленепробиваемый жилет из кевлара с высоким воротом, прикрывающим шею, и тонкая, в форме шлема, подкладка, которую нужно надеть под белый парик, чтобы защитить голову от выстрела.
- Ну, ты будешь выглядеть совсем как тот парень, - заметила Розали Гринфилд, показывая на парик.
Михаил начал снимать одежду и разделся до боксерских трусов.
Он поймал любопытный взгляд женщины из ЦРУ, устремленный на его неровные шрамы на спине и плечах. Михаил не имел ничего против шрамов. Они были своего рода символом - напоминанием о жизни, которую он презирал.
- Хорошо, хорошо, - сказал Каннелл, протягивая ему жилет. - Сначала наденьте это и потуже затяните, так, чтобы он прикрывал все жизненно важные органы.
Михаил протянул руку за жилетом, его пульс участился, давление стало возрастать, как это не раз бывало прежде, когда он отправлялся на задание в Афганистане. Держа тяжелый жилет в руках, он неожиданно ощутил себя в красном кричащем круге боли.
Неожиданная вспышка страха на мгновение пронзила сознание. С детства его приучали не показывать своих эмоций, но в последние дни порывы неприкрытого сильного чувства приходили все чаще и чаще. Тем не менее, в долю секунду Михаил под бесстрастной маской скрыл свое душевное волнение. Быстро и умело он надел пуленепробиваемый жилет, думая о том, что делает сейчас Валентина, его красавица-сестра. Его двойняшка, его вторая половина.
Он вспомнил поезд, петляющий в Кавказских горах между утесов, на вершинах которых громоздились высокие неустойчивые глыбы весеннего снега. Мальчик и девочка - близнецы - смеются. Их мама - балерина. Он думал о том, как все началось…
ГЛАВА 2
Россия. 1970
Поздний мокрый мартовский снегопад закружил тяжелые хлопья, мириады белых точек окутали поезд, бегущий из Кировабада в Тбилиси среди Кавказских гор. Высокие пики терялись в безграничности снега, громада горы Мтацминда неясно маячила вдали.
В слишком натопленном мягком вагоне восьмилетний Михаил Сандовский учил свою сестру-двойняшку Валентину играть в "веревочку", в то время как их мать, шесть дней назад овдовевшая, пыталась заснуть.
- Видишь? Видишь, как это делается? - Мальчик протянул кисти рук, обвитые сложным переплетением веревочек. - Вокруг этих пальцев… так. Затем через эти! И вокруг этих. Каждый может так сделать!
Валя, горя желанием понять, склонилась к брату, ее черные кудри касались его волос. Малышка сосредоточенно следила за каждым изгибом веревки между пальцами брата. Наконец она сказала:
- Дай мне попробовать.
Миша, который был старше ее на десять минут, слегка отодвинувшись, отдернул опутанные веревочкой руки.
- Нет, Валя, не сейчас. Подожди, понаблюдай еще за веревкой.
- Но я уже… Я уже понаблюдала. Миша, я видела все, что ты делал. Я могу повторить!
Ее изумрудные глаза, такие же, как у него, сейчас покрасневшие от слез, смотрели умоляюще.
- Да? Тогда покажи.
Девочка взяла у брата веревочку и, покусывая нижнюю губку, методично обернула ее вокруг своих пальцев, почти без раздумий воспроизведя узор, показанный ей братом. Результат оказался безупречным.
- Вот! - воскликнула Валентина, с победно сияющими глазами. - Мама! Мама! Я сделала правильно!
Надя Сандовская была высокой, стройной темноволосой женщиной с длинной лебединой шеей и изящной фигурой балерины Большого театра. Она дремала, устало откинув голову на спинку сиденья, но, вздрогнув, проснулась при звуке голоса дочери.
- В чем дело, детка?
Валентина показала сложную конструкцию из веревки.
- Посмотри.
- Валя, дорогая, ты умница.
Валя подвинулась и приникла к матери, а Миша встал на колени на сиденье и прижался лбом к окну. Надя увидела, что из глаз сына текут слезы, но он пытается скрыть их.
- Миша, дорогой, подойди, сядь сюда. - Она усадила его рядом с собой, стала гладить его лоб, целовать мягкие волосы. - Давайте посидим немного спокойно. Вы оба были такими мужественными, и я вас очень люблю.
Слезы заполнили ее глаза. Что она будет делать теперь без любимого мужа? Александр был физиком, и его сослали в Гулаг за "диссидентские высказывания". Шесть суровых месяцев в лагере для перевоспитания сказались очень быстро. Он заболел воспалением легких и умер до их приезда в лагерь. Она смогла заключить в последнее объятие только его холодное, окоченевшее тело.
Надя смахнула ресницами горячие слезы. Она всю жизнь жила ради него и теперь, несмотря на детей, больше не хотела жить.
- Мама! Мама! Я видел медведя, - внезапно воскликнул Михаил.
- Тише, сынок, - утихомирила Надя мальчика, взглянув на хорошо одетого человека, делившего с ними купе первого класса. - Ты мешаешь нашему спутнику.
- Он мне не мешает, - сказал попутчик, поднимая глаза от документов, которые он сосредоточенно изучал последние два часа. - Ты не можешь сейчас увидеть медведей, мальчик. Видишь, снег, - охотно объяснил Владимир Петров. - Медведи зимой спят и не выходят до весны. Да, действительно. Медведи - удивительные существа, особенно советские медведи.
Надя чувствовала неловкость в присутствии этого человека. Ему было около сорока, тяжелое лицо с темными глазами изрезали глубокие морщины. Он был одет в дорогое, подбитое мехом пальто, из кармана которого время от времени доставал мятные конфеты, угощая в основном Мишу и не замечая Валю. Надю настораживал этот человек, особенно пугали взгляды, которые он бросал на Михаила и изредка - на нее. Возможно, он из КГБ. Она знала - лучше не спрашивать. Очевидно, он тоже возвращается в Москву.
Она вздохнула. Нужно будет подумать о работе, когда они приедут в Москву. Если она не найдет работу в течение трех месяцев, то ее объявят "тунеядкой". Придется позвонить Любаевой в Большой.
Возможно, она смогла бы учить молодых балерин, подумала Надя, перескакивая с одной мысли на другую. Но она жена диссидента… ей почти невозможно будет найти работу… Но она должна. Должна дать детям образование, научить их тому, чему Александр…
Немного терпкий запах чая проник в купе. Владимир Петров смотрел на бледную хорошенькую вдову, затем его взгляд остановился на близнецах. Они удивительные. Маленькая девочка, Валентина, прижимавшая к себе сшитого вручную плюшевого медведя, обещала стать настоящей красавицей. У нее были огромные зеленые глаза и изящные дуги бровей, напоминающие крылья.
В тысячный раз его глаза обращались к красивому мальчику.
Сын.
- Валенька! - мальчик стал вертеться на сиденье, как обычно делают маленькие дети. - Ты бы хотела жить в пещере? Мы бы охотились, рыбачили, подстреливали кроликов и делали укрытия из сосновых веток.
- И у нас будет настоящий бивачный костер, - согласилась девочка.
- И ружья.
- И мягкие одеяла из гусиного пуха.
- В пещере не бывает, глупая…
- В нашей пещере будут, - твердо сказала Валя. Мальчик кивнул, и Петров почувствовал, какая крепкая связь существует между ними.
Внезапно ощутив прилив гнева, он встал и вышел из купе. Стоя в узком коридоре вагона, раскачивающегося взад и вперед под перестук колес, бегущих по рельсам, Петров горько сетовал на судьбу, которая лишила его того, чего он желал больше всего на свете, - сына.
Снегопад немного утих, когда поезд повернул и вошел в огромное ущелье между горами, влажные снежные шапки которых, казалось, готовы были вот-вот обрушиться. С одной стороны вздымалась каменная стена, с другой - простиралась долина, переходящая постепенно в узкое ущелье, по дну которого стремительно пробегала маленькая горная речушка.
- Я пойду в туалет, - объявил Михаил, вставая с места.
Туалет был окрашен в белый цвет. Поезд раскачивался, и пользоваться унитазом было неудобно. У него ушло немало времени, чтобы застегнуться, посмотреть в окно на удивительное ущелье, такое огромное и глубокое, отлого спускающееся вниз. Он открыл дверь и шагнул в коридор, размышляя о медведях и о папе.
Неожиданно мальчик услышал оглушительный грохот и почувствовал, как содрогнулся воздух. Михаил уцепился за косяк двери, но ощутил, как тот вырывается из его рук. Вагон пугающе накренился и опрокинулся набок.
Холодный белый поток хлынул на Михаила, поднял его и выбросил из окна туалета.
Он закричал, когда снежная лавина обрушилась на него и понесла, сломав, как прутик, его правую ногу и осыпав осколками стекла, которые попали под шерстяные брюки и впились в бедра. Жгучая боль пронзила его.
Затем он потерял сознание.
- Мама! Мама! - в ужасе пронзительно кричала Валентина.
Повсюду был снег. Он проломил стену купе и наполовину заполнил вагон своей пугающе огромной массой.
- Мама! Мама! Мама!
С неистовой силой Валентина дергала кусок панельной обшивки и дверь, которые упали на сиденье, где находилась Надя. Она видела ноги матери в аккуратных хлопчатобумажных чулках и черных ботинках, но все остальное было скрыто под снегом.
- Мама! Мамочка!
Валентина в отчаянии разгребала снег.
Громко застонав, Надя пошевелилась. Валентина яростно разгребала снег до тех пор, пока ей не удалось освободить лицо и грудь матери. Тогда Надя снова пошевелилась и стала помогать сбрасывать с себя остатки панели. На ее лице и волосах была кровь.
- Валентина… Михаил! - закричала Надя.
Валентину обдало такой ледяной волной ужаса, что она не могла дышать. Миша. Где он?
Петров пришел в себя, обнаружив, что лежит лицом вниз, его нос разбит, и снег набился в рот. Он поднял голову. Обрыв в ущелье начинался всего лишь в нескольких сантиметрах от того места, куда его отнесло огромной волной снега. Сделав усилие, он с трудом поднялся, осознавая, что его тяжелое, подбитое мехом пальто, возможно, спасло ему жизнь.
Он в недоумении выругался. Что произошло?
Посмотрев назад на поезд, он увидел цепь опрокинувшихся вагонов, некоторые упали в ущелье, другие наполовину были похоронены под снегом, восемь или десять накренились самым невероятным образом. Только пять первых вагонов и локомотив остались неповрежденными.
Лавина! Они видели небольшие лавины днем. Горы коварны ранней весной.
Душераздирающий крик привлек внимание Петрова. Он посмотрел налево и увидел человека, зажатого двумя вагонами, - ноги его превратились в кровавое месиво.
Петров отвернулся, и его стало рвать так неудержимо, что все тело сотрясалось от спазм. Он слышал крики, жалобные вопли о помощи. Люди оказались в ловушке, кто-то в снегу, кто-то в поезде. Он должен помочь им.
Он кашлял и захлебывался, извергая пищу, съеденную за день. Затем вытер рот и направился к искореженным вагонам.