После того как я снял куртку с рукавами, как у Пьеро, стал виден браслет моих часов. Эту дорогую игрушку я купил не потому, что хотел, а было просто интересно, способна ли мне в принципе новая вещь доставить хоть мимолетную радость. Оказалось, не способна. Помню, я надел часы на руку и почти сразу забыл, что они у меня есть. Когда понадобилось узнать время, по привычке полез в мобильник и только через несколько дней привык смотреть на циферблат. Радости не доставляет, но для бизнеса вещь полезная. Когда клиенты видят мои часы, понимают, что не они одни такие лохи, выкладывающие мне кругленькие суммы, успокаиваются, расслабляются, и вообще у них поднимается настроение.
Запихиваю свой alcoholic-style в большую клеенчатую сумку и, последний раз полюбовавшись на себя в зеркале туалета, спускаюсь на первый этаж, где оставляю сумку в камере хранения при гипермаркете, и выхожу на парковку. Такси уже ждет.
После того как я освободился, в принципе, со временем мог бы вернуться в профессию. Нашлось бы место, где такой кадровый голод, что взяли бы человека с подмоченной репутацией. Но пока сидел, пока действовало ограничение на медицинскую практику, истек срок моего сертификата. Я потыкался, попытался записаться на цикл платно, готов был оплатить учебу из своего кармана, но по странному совпадению, как только я хотел зачислиться, в группе не оказывалось совершенно свободных мест. Ни единого! Нигде!
Конечно, это не было злым умыслом начальников кафедр, просто они придерживались мудрого правила: не хочешь себе зла, не делай другим добра.
Если я его не стану обучать, мне точно ничего не будет, а если стану, то еще неизвестно. Так на кой? Эта простая человеческая логика была мне близка и понятна, поэтому я не обижался, да и, в общем, на том месте, куда я устроился сразу после освобождения, мне нравилось, и я не хотел его покидать.
После смерти Веры я тоже перестал числить себя среди живых. Сам я, в принципе, не изменился, но люди совершенно перестали меня интересовать. "Я смотрел в эти лица и не мог им простить, за то, что у них нет тебя и они могут жить", – эту песню я до сих пор не могу спокойно слушать, настолько точно она передает мое душевное состояние.
Только я не смотрел в эти лица. Вообще ни в какие лица.
Нашелся только один человек, который помог мне после освобождения, и ирония состоит в том, что от него я меньше всего мог ожидать чего-то. Мы не были ни друзьями, ни коллегами, всего общего – несколько совместных дежурств.
Однако именно этот доктор с помощью сложной цепочки нашел мне место могильщика. Была в этом своя ирония, тонкая и сложная, как французские духи, но, поскольку кладбище оказалось то самое, где похоронена Вера, я без колебаний согласился.
Наверное, я был не очень хорош к своим коллегам по лопате. При первой же возможности я готов был улизнуть к ее могиле и часами там сидеть, разговаривая с ней или ухаживая за памятником, чтобы все выглядело красиво. Помню, сразу посадил плющ, купленный у бабки возле кладбищенских ворот, не знал тогда, что бабки эти страшные мошенницы. И странное дело, плющ разросся какими-то сказочными темпами, обвил всю Верину оградку пушистыми изумрудными листьями и забросил свои побеги на соседнюю могилку. А когда я уже выяснил про бабок правду, ничего не приживалось, что бы я ни покупал у них. Приходилось ездить в Ботанический сад за рассадой.
Я чистил дорожки вокруг ее могилки, внимательно читал надписи на соседних обелисках, если там были фотографии, разглядывал их, пытаясь представить, какими эти люди были при жизни.
Поодаль располагался необычный памятник: высокая стела из белого мрамора, с укрепленным на ней медным барельефом, изображающим голову человека в летном шлеме, а в подножие монумента будто врезался самолет. Скульптор выполнил самолет из меди, и так хорошо у него получилось, что верилось, будто это действительно настоящий самолет потерял управление и спикировал на могилу летчика.
Каждый день я собирался навести справки об этом человеке и каждый день, придя домой, забывал. Тогда еще не было Интернета, чтобы ввести в строку поиска нужную информацию и, не вставая с дивана, наслаждаться результатами.
В общем, я жил интересами мертвецов, убеждая себя, что Вера просто переселилась в этот кладбищенский мир, что душа ее плутает где-то поблизости, и скоро я к ней присоединюсь.
Впрочем, от работы я не отлынивал и через несколько недель с удивлением обнаружил, что труд могильщика делает из меня просто нереально здорового человека. Перестала болеть спина, исчезла мучившая меня бессонница, коленки больше не хрустели, и я не смог вспомнить, когда у меня последний раз болела голова.
Наверное, могильщики наливаются жизненной силой по тому же принципу, по которому буйно растут цветы в больницах.
На пути от нашей сторожки до Вериной могилы располагался еще один красивый памятник. Тоже из белого мрамора, он представлял собой скульптуру ангела, изваянного в необычной позе. Обычно ангелы изящно, но с известной долей отстраненности склоняются к склепу или могиле, а этот упал лицом вниз, бессильно свесив крылья, как ребенок, уставший делать домашнюю работу, утыкается лицом в книги.
Этот ангел не просто сочувствовал, нет, он был сокрушен утратой.
Я не часто ходил мимо него, предпочитая другую, более короткую дорогу. Но тут наступила весна, снег стал таять, стекая в воды нашей кладбищенской речки, бурые и непрозрачные, как кофе с молоком. В низине земля превратилась в угольно-черную жижу, предательски скрывающую пласты лежалого и очень скользкого снега, поэтому я пошел поверху, думая, что в такое время не встречу ни одного человека.
Действительно, кладбище пустовало. Под голыми мокрыми стволами кладбищенских лип и тополей испарялись последние сугробы, и воздух был пропитан дождем до самого неба.
Она сидела возле ангела, и, еще не заговорив с ней и не увидев глаз, я понял, что здесь нужна моя помощь.
Я подошел, чтобы сказать всего лишь несколько дежурных слов, что она промокнет и простудится, а в результате мы проговорили целый час. Несмотря на то что женщина оказалась молодая и красивая, ухоженная до такой степени, что выглядела собственной очень дорогой копией, я не испытал к ней ни влечения, ни особого сочувствия. Больше всего это походило на состояние, когда после долгого перерыва начинаешь колоть дрова или садишься на велосипед: "А руки помнят!"
Я не спросил, кто лежит под этим ангелом и отчего она так горюет, с самого начала решив не покушаться на ее печаль. Память об ушедших человек должен хранить в своей душе нетронутой.
Думаю, я не смог бы жить, если бы какой-нибудь психотерапевт избавил меня от тоски по Вере.
Мы говорили, пока не продрогли и я не заметил, что губы моей собеседницы дрожат и посинели, а сама она ежится, растеряв половину своего лоска и став от этого гораздо приятнее.
– Мне стало легче, – сказала она удивленно, – будто вы прут какой-то из меня выдернули… Кто вы?
Тут я и назвался Игнатием. Сначала сам удивился, что с языка сорвалось это имя, а потом сообразил, что фамилия погибшего летчика была Игнатьев. Она хотела встретиться еще и попыталась выяснить, где меня можно найти. Я пожал плечами. Мобильного телефона я не завел, потому что не хотел ни с кем общаться, за стационарный не платил по тем же соображениям, и его отключили. Хотел было признаться, что работаю здесь, но в последний момент осекся. Вдруг ей будет неприятно, что целый час изливала душу перед могильщиком?
Сказал, что сам приеду к ней, когда она назначит.
Как я уже говорил, физический труд пошел мне на пользу, я поднабрал мышечной массы, и "доотсидочные" одежды больше не болтались на мне, как флаг на древке.
Собираясь в гости, я надел костюм, приготовленный для защиты (поскольку с защитой вышел облом, теперь я берег его на свои похороны), рубашку приглушенного салатного цвета и галстук с импрессионистским рисунком. Новых ботинок я не покупал сто лет, но щетка и обувной крем сделали чудеса.
Кажется, я первый раз после освобождения открыл шкаф и с удивлением нашел там прекрасную кожаную куртку. Не сразу удалось вспомнить, что я купил ее за три дня до ареста, и странно было держать в руках такое вещественное свидетельство того, что прежняя жизнь мне не приснилась, а все происходило в реальности и именно со мной, а не с кем-то другим.
Куртка села как влитая, но прежняя жизнь все еще была не впору…
Стоит ли говорить, что я постригся и тщательно выбрился, и теперь из зеркала в прихожей на меня смотрел настоящий английский денди. Для полного сходства я взял зонтик и уже потянулся открыть дверь, как сообразил, что соседи знают меня совсем другим. Отчаявшимся, сломленным человеком, и мне не нужно, чтобы они начали судачить о том, как я изменился и почему. Люди у нас не любят, когда человек встает на ноги после удара. Пока он лежит в грязи, безвольный и растоптанный, его жалеют и даже помогают. Но стоит только ему подняться, сразу начинают думать, что вообще-то он мало получил. Сейчас они избегают бывшего зека, а что будет дальше? Жизнь моя станет чередой бесплатных консультаций, а если я попробую отказать, то участковый милиционер станет частым гостем в моем доме, потому что каждая отвергнутая бабка сочтет своим долгом ему на меня настучать.
Нет, не нужно, чтобы меня видели нормальным человеком.
Я переменил брюки на джинсы, содрогаясь, прикрыл куртку рабочей ветровкой, а стрижку закрыл кепкой. На всякий случай поднял воротник, чтобы никто не видел моего выбритого подбородка. Ботинки тоже сменил и вышел на улицу, горбясь и потупя взгляд, якобы мне стыдно перед честными людьми.
Тогда торговые центры были еще редкостью, и перевоплотился я в туалете сетевого кафе, заодно и эспрессо выпил. Я ничего не боялся и не нуждался в том, чтобы замести следы, но из какой-то стыдливости, что ли, выбрал заведение, расположенное у соседней станции метро, а не возле моей. Просто не хотелось, чтобы работники каждый день видели мою рожу и думали: "А, это тот бомж, который у нас в туалете перекидывался в приличного человека".
Моя подопечная жила в Московском районе, в огромной квартире, получившейся из объединения всех квартир на этаже. Я вежливо пошатался с ней по интерьерам, восторгаясь вкусом хозяйки, а потом мы сели в кресла у камина, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, и стали разговаривать.
Женщина была абсолютно здорова, меня даже немного пощипала совесть, а я ей ответил, что это только делает мою работу более трудной. Больного человека можно вылечить, а как убедить здорового не горевать? И совесть благополучно заткнулась, даже не пикнула, когда я клал в карман изящный конверт и принимал новенький мобильный телефон с сим-картой, который она купила специально для того, чтобы быть со мной на связи.
Этой симкой я пользуюсь до сих пор, но только в роли Игнатия.
Благодаря женщине у меня появились новые клиенты, а поскольку я всеми средствами давал понять, что абсолютно не заинтересован в практике то ли психотерапевта, то ли не пойми кого, в их кругу стало считаться хорошим тоном платить мне солидные гонорары. Я сразу стал уникумом, корифеем и волшебником, который, может быть, возьмется, а может быть, и нет, и надо не только заплатить ему как следует, но и просто понравиться. Многие профессора тратят десятилетия, чтобы достичь такого положения, а мне оно досталось сразу.
Отмотав один срок по "медицинской" статье, я совсем не хотел схлопотать новый за незаконное врачевание, поэтому сразу говорил, что я не доктор, а это не лечение, а просто помощь человека, который может немножко больше, чем остальные. Соответственно, даже в мыслях называю своих подопечных не пациентами, а клиентами.
Так вот эти клиенты могут быть очень разочарованы, если выяснится, кто я такой. Думаю, что с разочарованием они прекрасно умеют справляться без моей поддержки. Тазик с бетоном на моих ногах их исцелит.
Поэтому я продолжаю конспирацию.
Даже Надя не знает про Игнатия, хотя первый раз после отсидки я встретил ее в этом образе. Наврал, что ходил на собеседование.
Какое-то время она ныла, чтобы я все время выглядел импозантно, но потом успокоилась, а теперь, в связи с нашими планами, не нарадуется, что я ее не послушал.
Но сначала я просто хотел заниматься с той женщиной. Дар мой остался при мне, а специалист проснулся, как только я произнес фразу: "Что вас беспокоит?"
Помню, на обратном пути прокручивал в голове нашу беседу и уже знал, какую можно было бы замутить научную работу на этом материале, набросал цели и задачи, а выйдя из метро, придумал, как именно можно изучить аспекты психотерапевтической помощи людям, потерявшим близких.
Только достав ключи, вспомнил, что науке в моей жизни больше не бывать. Хотел даже позвонить коллегам, поделиться идеей, чтобы не пропала, но вспомнил, что все они отвернулись от меня.
В общем, я продолжал ездить к той женщине, и конверты с крупными суммами каждый раз оказывались сюрпризом для меня. Я не всегда их открывал, скидывал в ящик стола "на черный день", пока не сообразил, что все дни у меня чернее некуда.
Тогда я посчитал, присвистнул, поскольку результат превзошел самые смелые мои ожидания, и, убедившись, что моя подопечная продержится без меня, взял отпуск и поехал в Крым. Вера всегда мечтала побывать в Крыму, вот я и поехал, представляя, что она рядом.
Я мог остановиться в хорошей гостинице, но скрытность уже так овладела мной (тоже симптомчик, если разобраться), что я снял квартиру в частном секторе. Комната выходила в патио, крышей которого служила решетка, увитая виноградом. Шел август, и над головой висели синие теплые гроздья.
Еще в патио стоял стол, за которым по вечерам собирались все отдыхающие. Мы пили чай, иногда потягивали местное вино, разбавленное минералкой, резались в нарды. Я часто побеждал, потому что овладел этим искусством еще в студенческие годы, подрабатывая медбратом реанимации.
Я жил обычной курортной жизнью и все время представлял, что Вера рядом. Иногда видел нашего неродившегося ребенка, мне казалось, это должен быть мальчик. В моих грезах он бегал по кромке воды, в панамке и шортиках, копал песок, превращая в жижу, а потом колотил по этому месиву совочком, как любят делать дети.
Странный это был отпуск, я будто жил в параллельном мире, призраки Веры и сына все время были рядом, так что я почти забыл, что они умерли.
Я не очнулся даже в Херсонесе, когда бродил среди развалин древнего поселения и пытался представить, что раньше здесь кипела жизнь, люди радовались и грустили, а теперь остались одни камни, по которым мы можем очень приблизительно восстановить картину.
Выйдя к стоящим на берегу колоннам, я встал возле той, у которой была срезана капитель, и положил руку на шероховатый теплый камень.
Я сам стал, как та колонна. Должен был служить опорой, но все разрушилось вокруг меня.
Нет, я не почувствовал тогда дыхания вечности… Экскурсовод привел нас к большому медному колоколу, висящему между двух каменных опор, и сказал, если бросить в него камешек, загадав желание, оно обязательно сбудется. Я поднял камень, но кидать не стал. Веру не вернешь, а больше я ничего не хотел.
Лиза старалась не смотреть на тело убитой. Сердце переворачивалось от жалости к жестоко растерзанной женщине, оставалось только надеяться, что она умерла сразу и большинство повреждений нанесены уже посмертно.
Вася принес ей из кухни табуретку, и, сев в дверях, чтобы можно было не видеть тело и убийцу, пристегнутого к батарее двумя парами наручников, она приготовилась записывать за судебно-медицинским экспертом.
Обычная малогабаритка, каких миллионы. Может быть, чуть более чистенькая и ухоженная, чем другие.
Лиза уставилась на сувенир из мешковины на стене. Домовой с соломенными волосами, призванный нести в дом уют и счастье, безмятежно улыбался.
Шаларь быстро прошел мимо нее, разминая в пальцах сигарету, и через секунду с лестницы потянуло дымом. Лизе вдруг захотелось прикрикнуть, мол, нехорошо, если пропахнет такая аккуратная квартирка, но она сразу вспомнила, что это теперь неважно.
Вид тела подействовал шокирующе на всю следственную бригаду, каждый спасался, как мог. Вася курил одну сигарету за другой, Лиза обращала внимание на какие-то посторонние детали, а судебный медик Анвар Борисович разговаривал с коллегами со "Скорой", оттягивая начало осмотра трупа.
Лиза понимала, что, как следователь, должна организовать работу группы и преодолеть овладевшую всеми растерянность. Она выпрямилась и случайно поймала взгляд убийцы. Там была такая бездна, такая пустота…
– Анвар Борисович, приступайте, будьте добры, – сказала она тихо.
Докторам со "Скорой" она мягко предложила ждать психиатрическую бригаду на улице. Подозреваемый надежно фиксирован, а находиться рядом с телом коллеги, которую ты два часа назад живой и здоровой отпустил на вызов, очень тяжело.
Потерпевшая служила врачом неотложной помощи. Когда поступил вызов "мужчина, 25 лет, сильная головная боль", диспетчер решила, что это один из легиона избалованных бесплатной медициной наглых граждан, вызывающих "Скорую" на температуру тридцать семь и два, похмелье сильное и не очень и по прочим столь же важным поводам, за которые в любой другой точке земного шара его не только бы заставили платить из собственного кармана, но и присудили немаленький штраф.
Предполагалось, что помощь будет заключаться в измерении давления, таблетке анальгина и ненавязчивой санпросветработе о функциях "Скорой помощи".
Врач взяла чемодан и поднялась в квартиру, водитель ждал возле подъезда, уткнувшись в телефон. Как раз у него развернулась интересная дискуссия в социальной сети, и опомнился парнишка только через час. Несмотря на молодой возраст, он имел уже достаточно опыта, чтобы заподозрить неладное. Если головная боль обернулась каким-нибудь серьезным заболеванием, врач должна была как минимум попросить его метнуться на подстанцию за фельдшером или послать по квартирам за соседями, чтобы помогли нести носилки.
Водитель позвонил своему доктору на телефон, но звонок сбросили. Парень насторожился. Если бы врач была занята какой-нибудь манипуляцией, просто не ответила бы.
Уточнив у диспетчера номер квартиры, водитель поднялся на этаж, позвонил, но никто не открыл. Послушал под дверью – тишина, какой не должно быть, если работает "Скорая помощь".
Доложил на подстанцию, оттуда вызвали наряд полиции, МЧС, и вскрыли дверь.
На секунду показалось, что тревога напрасна, но, миновав чистенький коридор, вошли в комнату и отшатнулись. Доктор лежала на полу с почти отсеченной головой, а над ее телом стоял молодой человек и безмятежно улыбался. Убийца успел сильно изувечить тело, и полицейские в первую секунду растерялись, так что, как они потом сказали Лизе по секрету, у парня хватило бы времени совершить самоубийство или кинуться с ножом на кого-то из них, но он не оказывал сопротивления, спокойно дал себя обезоружить и пристегнуть к батарее. Похож был на сильно пьяного или наркомана.
Лиза снова покосилась на убийцу. Сейчас он сидел с абсолютно пустым лицом, такое не бывает у пьяных.
Она записывала за судебным медиком, стараясь не вникать в смысл его слов, и думала, как страшно погибла женщина. Пришла в дом помочь и погибла.
Хлопнула дверь, и за спиной Лиза услышала тяжелые шаги Зиганшина.