От него все отвернулись, в городе прошел слух, что только деньги спасли Боутса от мести родителей, скорее всего ему удалось откупиться. Самнер стал прятаться за восьмифутовым забором, возведенным вокруг его дома. Долгие годы он жил в изоляции, не покидая своего убежища. Его прокляли даже самые закадычные друзья, ему пришлось бросить работу и расстаться со всеми планами и надеждами.
Он жил, как отшельник, будучи убежден, что соседи должны раскаяться, ведь они так жестоко поступили с добропорядочным и честным человеком. Своим уединением он надеялся вызвать чувства вины и сожаления у тех, кто так несправедливо и безапелляционно обвинял его.
Да, он остался в живых, но суд, долгое время изучавший обстоятельства дела, не нашел в его действиях состава преступления.
Вот, вкратце, вся история, которая была известна Гарри. Гейл часто вспоминала ее, чувствуя какую-то общую ответственность за случившееся, так что старик в какой-то момент сам поверил в справедливость наказания.
"Трудно поверить, - думал Гарри, - но мы все виноваты в том, что сделали с Самнером Боутсом, именно мы сломали жизнь этому человеку".
Гарри пересек пролив Виньярд на пароме "Айлендер", прибыв в Виньярд-Хейвен к восьми тридцати утра. По пути он вдоль и поперек, от первой до последней страницы, прочитал номер "Нью-Йорк таймс".
Средних лет, несколько располневший, Гарри сохранил мальчишескую удаль, хотя испытывал уже приступы артрита от длительной ходьбы и после партии в теннис. Здоровье было подорвано за те несколько лет, когда он сильно пил.
Это был высокий мужчина, с непослушным чубом, постоянно сбивавшимся на глаза. В своем воображении он считал, что был похож на ковбоя в прериях Монтаны, вечно жующем табак и умело управляющем норовистым мустангом.
У него был дом в Нэнтакет-Саунд на краю частной пристани прямо у моря, построенный еще его прадедом. Его родители любили сидеть по вечерам со стаканчиками вина на веранде, любуясь морским пейзажем в лучах заходящего солнца, а летом отец Гарри ходил на пирс встречать вернувшихся с лова рыбаков, они проходили мимо их дома по дороге в контору своей общины.
В те годы каждый уик-энд Гарри летал к родителям на самолете компании "Нортист эйрланс". Он вставал в семь тридцать утра, одевал плавки и бежал искупаться в гавани.
Так он, по его собственному выражению, "отмывался от Нью-Йорка". Мать светилась радостью, наблюдая за сыном, а отец очень гордился тем, что его сын получил работу в таком большом городе, как Нью-Йорк. Гарри присоединялся к родителям, выпивал с ними немного вина, а потом отправлялся на поиски друзей и здорово напивался уже в их компании.
Теперь Гарри остался в доме один, и уже никто не наблюдал за его утренними заплывами. Возвращаясь с купания, он звонил Гейл, ощущая потребность непременно поговорить с ней, хотя все чаще его приезды вызывали у нее только раздражение, а теперь там был еще и Спринджер. Гарри все труднее становилось вести с ней обычно долгие, всегда нежные разговоры. Он набрал номер телефона и долго ждал ответа. Наконец на том конце провода сняли трубку, и Гарри услышал:
- Гавайское королевство, обиталище Бога! - Сначала он даже не понял, кто говорит, таким чужим показался ему этот женский голос.
Он узнал ее только потому, что Гейл, напившись, имела привычку разыграть одну из своих дурацких ролей, изменяла голос, отвечая на телефонные звонки.
Возможно, она опасалась, что ее естественная речь прозвучит невнятно. Размышляя об этом, Гарри выдержал паузу. Он решил повесить трубку.
"О, Господи, когда же она наконец будет трезвой?!" - подумал он.
3
Беннет Боутс распластался на кровати хартфордского отеля "Хилтон". В горле пересохло после бурной ночи. Он явно физически перетрудился, пожалуй, он так же устал тогда, когда впервые участвовал в футбольном матче, теперь же это была любовная игра. Более двадцати лет назад, когда его мышцы перенапряглись после тяжелых тренировок, он быстро восстанавливал силы. В те годы в Люмисе и Йеле футбол был его единственным увлечением.
Роль полузащитника - вот все, что его волновало тогда, и сейчас он бы только этим и занимался, но…
- Я похож на бывшего жокея с вывешенным в красном углу седлом, - говорил он девицам, подцепленным на улице.
Однако Беннет сохранил привычки прежних лет, предпочитая определенную категорию деловых женщин, которые трудятся в многочисленных фирмах штата Коннектикут и снимают недорогие апартаменты на окраинах столицы штата.
Он услышал, как открылась дверь ванной комнаты, и поднял голову, чтобы по крайней мере рассмотреть ту, с которой он только что трахался.
Она прошла в комнату, высокая стройная женщина лет тридцати, в серой юбке из "шотландки", белой блузке с оборками и коротком жилете. В одной руке она несла чулки, в другой была зажженная сигарета. Ее голые ноги выглядели очень светлыми и тонкими в темно-коричневых туфлях на низком каблуке. Длинные каштановые волосы ниспадали на плечи. "Симпатичная мордашка", - подумал он.
Карие миндалевидные глаза делали ее похожей на итальянку, хотя стиль одежды и консервативная модель обуви не были типичными для американцев итальянского происхождения, проживающих в Хартфорде.
Было в ее облике что-то такое, что вызывало безразличие Беннета. Теперь он сидел на помятой постели, старался завязать с ней разговор, однако несколько пустых фраз не прояснили, как это они оказались в объятиях друг друга. О прошлой ночи у него остались лишь смутные воспоминания. Ее взгляд давал ясно понять, что ей на него, как говорится, начхать.
Не обращая на Беннета никакого внимания, она, даже не послушав его тирады, направилась к двери. Это она его использовала, а не он себя ублажал. Если он даже захочет увидеть ее снова, легко сможет найти после работы "У Сэнди". Когда она вышла из ванной, он спросил, как ее зовут.
- О, Боже, просто не могу поверить, он даже не помнит мое имя, - удивилась она.
За ней захлопнулась дверь.
Было уже чуть больше одиннадцати часов, когда она ушла, и Беннет выпил первую порцию виски в небольшом баре на первом этаже отеля. Во время завтрака он стал восстанавливать в памяти события прошедшей ночи.
Женщину звали Мэри Рестелли. Ее брат, Сэм Рестелли, был местным мафиози. Как поговаривали люди, связанный с крупными дельцами в Нью-Йорке и Майями, он владел небольшим рестораном "У Сэнди", в котором распоряжался Сэнди Корман. В этом ресторанчике, похожем на десятки других в Хартфорде, был длинный бар и коктейль-холл, отделенные от обеденного зала, где всегда было шумно и многолюдно.
Беннет бывал там регулярно, подолгу сиживал в баре, играл в покер в задней комнате за кухней. Его туда тянуло. Он часто говорил, что единственное, чему он научился в Йельском университете, это играть в покер. Теперь он играл по-крупному с серьезными людьми. И больше не вспоминал об Йеле - в этой компании его элитное образование упоминать не стоило, особенно когда он стал обыгрывать партнеров, и сам Сэм Рестелли выступал в роли маркера.
Он снова вспомнил его сестру Мэри, выглядела она очень аппетитно, особенно крупный бюст или, как говорили в баре "У Сэнди", "большие шары". Отец Беннета сказал бы "сиски", но "шары" здесь больше подходили.
Мэри было чуть за тридцать, поговаривали, что она уже дважды побывала замужем. Беннет стал припоминать, как они занимались любовью, но эти картинки были очень нечеткими. Кажется, они трахались довольно долго, Беннет все еще ощущал какую-то опустошенность и напряжение в мышцах.
Он еще с полчаса посидел в баре, выпил в одиночестве. В мозгу прояснилось. Он встречался накануне с отцом и Гарри Паркером.
С Гарри они в свое время играли в футбол, правда, в разных командах: Беннет в "Лумисе", а Гарри в "Хотчкисе". Как-то после игры он подошел к Буйволу-Боутсу (прозвище Самнера Боутса перешло к сыну) и дружески поздравил его с победой. Тогда они оба учились на младших курсах университета.
В следующем сезоне они сблизились. И вот много лет спустя они снова встретились, когда Гарри стал приятелем Гейл. Тот самый Гарри, который прошел лечение в обществе анонимных алкоголиков, на кого сейчас так рассчитывает его отец.
Гейл! Старик беспокоится о ней, она его единственная родственница, он заменил ей умерших родителей. На его деньги Гейл училась в трех или четырех частных школах и колледжах, потом Боутс послал ее в Сорбонну и Роллинз-колледж во Флориде. Она делала успехи в катании на водных лыжах. Как говорил Самнер Боутс, фигурка у нее для этого вполне подходящая. Он всячески ее поддерживал.
Но все ее начинания кончились провалом, она умудрялась все испортить. Теперь ей тридцать шесть или вроде того, и придурковатая хиппи с дипломом живет в большом доме, который для себя построила. Конечно, она все еще симпатяга, но с придурью, женщина без тормозов, по выражению Беннета. Она слишком себе на уме и сексуально озабочена.
Беннет оглядел других посетителей бара. Рядом сидела компания из трех мужчин, они были моложе Беннета и явно давно не брали бритву в руки. Если бы он захотел, хватило бы нескольких секунд, чтобы очистить от них бар. Он все еще оставался здоровяком с крепкими кулаками. На одной его руке остался большой шрам от пореза. Он часто участвовал в драках, когда служил в армии. Беннет напряг мышцы и почувствовал, как вздулись бицепсы.
Он допил свой стакан виски.
"Пока хватит для опохмела!" - подумал Беннет и, расплатившись, вышел из бара, направляясь к дому своего отца.
Он собирался сменить одежду, сыграть партию в теннис, а потом подумать о планах на вечер.
В половине шестого Беннет направился в машине по Фармингтон-авеню к центру Хартфорда. Он чувствовал себя превосходно в своем новом серебряном "ягуаре-ХКЕ", развалившись на чуть откинутом сиденье и слушая радио.
Беннету повезло: когда он вернулся домой утром, отец дремал и ничего не заметил. Беннет отлично поиграл с Сигни часа полтора. Она - отличная женщина и очень предана его отцу. Сигни имела привычку играть в теннис, раздевшись полностью до пояса, чтобы одновременно загорать под ласковым хартфордским солнышком.
Беннет уже привык к этому, ему нравилась ее полненькая фигурка, хотя он не находил Сигни слишком эротичной. Она была, ну… слишком скандинавкой, что ли, такая индифферентная, короче, его она не возбуждала. Совсем другое дело - Мэри Рестелли с презрительным взглядом и чулками в руках.
Отец снова прокручивал свою заезженную пластинку - про то, как начался пожар в цирке, огонь отсек его от детей, как он чудом уцелел и весь остаток своей жизни мучается, брошенный всеми, вынужденный жить в уединении. Старый хрыч напомнил ему, что Беннет его приемный сын, а вот в Гейл течет его родная кровь, и, хотя она только его племянница, он обязан о ней заботиться.
Самнер обвинил Беннета - это была его навязчивая мысль, - что тот хочет заграбастать все наследство. Этого не будет, заверил старик, все на законных основаниях (эти чертовы законы!) перейдет к Гейл, ибо Беннет никогда не проявлял уважения к семье, которая его усыновила.
Самнер завелся, он заявил, что Беннет не совершил в своей жизни ни одного благородного поступка и что пока он сам не умер, то обязан помогать ближним и вытаскивать их из дерьма, и что он просто обязан спасти Гейл. Так и будет, говорил старик.
Беннет кружил на машине по городу, морщась при воспоминании о тирадах Самнера Боутса.
"Какого черта я должен помогать Гейл? И вообще, кто может ей помочь? Нужно с кем-то посоветоваться. Поговорю-ка я с Сэмом Рестелли, надо засадить Гейл в тюрьму, ведь можно сфабриковать липовое обвинение против нее", - думал Беннет.
Если она вляпается во что-нибудь, старик утихомирится, и Беннет получит то, что ему причитается. Надо все хорошенько обмозговать, а разговор с Сэмом не будет лишним.
В любом случае ему предстояла партия в покер этой ночью, возможно, там будет и Мэри Рестелли, можно будет с ней выпить. Он снова хотел ее, только надо трахнуться не в таком пьяном состоянии, как накануне. Беннет представил ее соблазнительное тело, как она снимает свою юбку-шотландку. Но он не смог припомнить, как она вела себя в постели…
Он поставил свой "ягуар" на небольшой площадке перед рестораном "У Сэнди" и прошел в клуб с черного хода. Он знал, что Сэм Рестелли и его друзья уважали его именно такого - с тяжелым взглядом и крепкими кулаками, настоящего Буйвола-Боутса.
Их уважение означало, что он "свой парень", - никаких моральных принципов, всякой этической ерунды, никакой так называемой "общественной жизни" и прочей суеты. Беннет был необыкновенно самоуверен еще в детстве, потом он стал еще наглее. Он знал, что в драке побьет любого. Годы занятия регби еще больше закалили его тело, его можно было назвать Железным Буйволом.
Действительно, когда кто-то накидывался на него, как это бывало в баре "У Сэнди", они словно натыкались на цементную стену, и уж никому бы не поздоровилось, наскочи они на его тяжелый кулак, многократно усиленный весом мощного тела.
Беннет никогда не знал страха. Нельзя сказать, что он ненавидел людей, но его отношения с окружающими всегда были поверхностными, он просто удовлетворял свои физиологические потребности теми способами, какие могли предложить ему его приятели. Он не пытался понять кого бы то ни было настолько, чтобы злиться на него или бояться, но он нуждался в том же, в чем нуждались его друзья, хотя сами по себе они его не интересовали.
Он стал таким со второго курса колледжа в Лумисе, когда приехал из Коннектикута, где отец снимал для него летний домик, где он жил со служанкой Уллой. Тогда он был пятнадцатилетним парнишкой, только начинавшим свою спортивную карьеру. В Хартфорде поговаривали, что со временем он станет выдающимся игроком, ему непременно следует поступить в университет, где культивируют американский футбол, например, в Йеле. Его ждала слава, и Беннет решился на все, хотя ничем всерьез не увлекался.
Все, что он знал, это то, что не было никого сильнее его в защите и никто не мог блокировать его на поле. Он хорошо играл, получал награды и хотел попасть в команду "Джайнтс", но его забрали в армию, и когда он демобилизовался, то стал шляться по кабакам Хартфорда.
Телевидение вконец отвадило его от футбола. Игроки типа Кайла Роута или Фрэнка Джиффорда вызывали у Беннета только раздражение. С их белозубыми сверкающими улыбками, они были похожи на тех парней, с которыми он вырос в Хартфорде. Беннет же предпочел соленые орешки, бутылочное пиво и карты. Телевизионщики превратили футбол в театрализованное шоу. В его времена игроки валялись в грязи, а эти нынешние наводили перед матчем марафет в раздевалке. Все это было Беннету явно не по нутру.
Он увидел Сэма Рестелли на привычном месте за столом. С ним был Толстяк-Гордон, надутый местный картежник, еще один его постоянный партнер - Уиппи, друг детства Рестелли, получивший свое прозвище потому, что постоянно шмыгал носом. Всем было известно, что Уиппи постоянно носит с собой оружие.
Толстяк-Гордон был хартфордской знаменитостью: он управлял казино в Неваде, был телеактером, даже появлялся в нескольких эпизодах "Полицейской истории". Сам он рассказывал, что разочаровался в Голливуде, но ходили слухи, что его выгнали, потому что он быстро растолстел. Теперь он был похож на разожравшуюся свинью, посыпанную сигарным пеплом. Концы воротничка рубашки у него постоянно топорщились вверх, темный галстук сбивался набок, а пуговицы рубашки с трудом застегивались. Толстяк-Гордон любил играть и многие годы знал Сэма Рестелли. Вместе с Уиппи они облапошивали новичков, подсевших к ним за игорным столом.
Беннет присоединился к компании. Вскоре к ним подошел высокий тощий мужчина. Его звали Бордмэн, работал он страховым агентом и постоянно мучался от безделья.
- Давайте раскинем пару конов, - предложил Рестелли, - а потом можно будет отправиться в "Хилтон" и там поразвлечься. Завтра приглашаю всех прогуляться на моей яхте.
Он сказал, что его сестра Мэри собирается устроить грандиозную вечеринку, ведь на яхте всем места хватит. Они могли бы прокатиться до Блок-Айленда, если погода будет сносной. Отличная идея - ненадолго вырваться из душного города и вдохнуть свежего морского ветра. Сэм поднял свой стакан с виски и содовой, предлагая выпить за его идею. Ясно было, что и Беннета приняли в их круг.
Игра закончилась к четырем утра. У Беннета в кармане лежал выигрыш - чуть больше тридцати пяти сотен долларов. Бордмэн проиграл больше всех, он отдал Беннету что-то около двух тысяч долларов и почти в два раза больше - Уиппи. Толстяк и Сэм тоже проиграли, но меньше. Беннет и Уиппи были в выигрыше - отличный способ заработать деньги, если такие люди, как Бордмэн, готовы раскошелиться.
За последние несколько лет Беннет получил от игры больше, чем проценты по банковским вкладам. Когда-нибудь он вложит свои деньги со всерастущего счета в выгодное дельце и, возможно, покинет Хартфорд. Ему не хотелось особенно беспокоиться о проверке источника своих доходов, так как Сэм достал ему фальшивые карточки социального обеспечения, и Беннет мог открыть несколько счетов на разные фамилии.
Фининспекции он декларировал только то, что лежало в банке на его собственное имя, а это была всего одна треть налогооблагаемого дохода. Он мог бы отправлять деньги куда-нибудь на Багамы, как предлагал Сэм, или в Швейцарию, но Беннет считал это глупостью.
Беннет мог бы каждую неделю откладывать по пять тысяч долларов, ведь в городе только у Сэма Рестелли игра шла действительно по-крупному, да пока находились простофили вроде этого Бордмэна…
Мэри ждала Беннета в его комнате. Она задремала на одной из двух сдвинутых кроватей, ее оголенное правое плечо высунулось из-под одеяла, волосы рассыпались по подушке, а рядом на тумбочке стояло ведерко со льдом и стакан, наполненный темным "бурбоном". В другом ведерке охлаждалась бутылка "Джим-Бим".
Ее вещи были аккуратно развешаны во встроенном шкафчике, туфли она задвинула под кровать. Вокруг был такой порядок, что Беннет почувствовал, будто бы он был женат. Мэри всегда все делала без особых усилий и внутреннего напряжения.
Она открыла глаза и повернулась к нему. Беннет быстро скинул свою одежду и осушил стакан с виски прежде, чем скользнуть в постель. Мэри попросила его выключить свет.
Беннет просто не верил, что все так удачно складывается.
В белоснежной тридцатишестифутовой яхте Сэма Рестелли было шесть кают, отделанных красным деревом. Ею управляли капитан Генри Лаферти и молодой матрос по имени Род.
В кают-компании стереосистема передавала нескончаемый поток песен Фрэнка Синатры, словно специально для Сэма Рестелли. Эта музыка настолько соответствовала стилю жизни Рестелли, что одно уже невозможно было представить без другого.
Сэм был крепким мужчиной средних лет с копной густых темных волос. Он был всегда изысканно одет и блистал неизменной золотой заколкой на галстуке. Обычно Сэм носил голубые или серые отстроченные костюмы от "Брук бразерс", но на яхте "Капитал Айдиа" переодевался в желтовато-коричневые поплиновые брюки и желтую с белым спортивную рубаху, легкие кожаные туфли, а на его кресле всегда висел непромокаемый желтый плащ.