Однако не прошло и часа, как с этим покаянием, с этим самобичеванием было покончено. Так же бурно, как я обвиняла себя, я возликовала, почувствовав невероятное облегчение. На этот раз все кончено, действительно кончено! Теперь она никак не сможет навредить мне. И никогда не сможет забрать у меня Камиллу. Пустив на продажу свое женское достоинство, она потеряла достоинство матери. И пускай она теперь заявится ко мне с требованием отдать ей дочь, я знаю, что ей ответить: нельзя быть одновременно матерью и шлюхой.
И Поль, который, может быть, и собирался бросить меня ради дочери рабочего, не сможет сделать это ради потаскухи. Да притом потаскухи, которая спит с бошами. Nur für Offiziere. "Ранняя звезда" давно была реквизирована немецкими властями.
Как же она опустилась до такой степени, чтобы угодить в это заведение? Неужели потому, что бродила вокруг нашего дома? Или потому, что ее привлекли картины, выставленные в витрине? Знала ли она, куда попадет? Не удивилась ли при виде продавщицы в нижнем белье, поднимающей железную штору над входом? Или просто сказала себе: почему бы и нет? Смириться с обстоятельствами. Жить поближе к Камилле, то есть к Луизе, притом в тепле. Зима ведь выдалась такая суровая. Есть досыта. Не иметь нужды в одежде. И пользоваться углем, в котором для их клиентов не было недостатка.
Перестав бояться Анни, я вдруг начала ее жалеть.
Каждое утро я оглядывала улицу и каждое утро видела ее где-нибудь поблизости. За деревом, на дальней скамейке. Где бы она ни затаилась, ее глаза были устремлены на Камиллу. Вначале я колебалась - стоит ли нам гулять в парке на Елисейских Полях, но потом сказала себе: какая разница, где бы мы ни гуляли, на какой бы детской площадке ни играла Камилла, Анни все равно отыщет нас, отыщет и будет ходить следом. Покидать Париж тоже было бесполезно. Она никогда не потеряет Камиллу из виду. И никакой другой город, никакая деревня не защитят нас лучше, чем Париж. Некоторые вещи могут существовать только в столицах, большой город поглощает проблемы, не дает им хода, заглушает шипенье змей. Нужно продолжать жить, как прежде, ничего не меняя. Проституция связала Анни руки. И теперь главное - не дать ей покончить с этим, уехав из Парижа. Мало-помалу я привыкла видеть ее в пространстве своей жизни. Как вид немецких самолетов днем и ночью напоминал мне, что парижское небо нам уже не принадлежит, так и вид Анни напоминал, что моя дочь не принадлежит мне целиком. Но я уже не боялась Анни - на что она могла претендовать, в ее-то положении? Мы с ней были врагами, и каждая из нас искала, не находя, уязвимое место другой. На самом деле оно было, и было одно на двоих, но ни я, ни она не могли им воспользоваться, ибо звалось оно Камиллой.
До того как выяснилось, что Анни стала проституткой, я не обращала на немцев никакого внимания. Я смотрела сквозь них с высокомерным презрением, когда они обшаривали наши сундуки, забирая все подряд. Да и бывала я теперь лишь в тех местах и у тех людей, которые отвечали моим критериям чести, достойного поведения. Не могу назвать это борьбой с захватчиками - нет, это было пассивное противостояние.
Но после первой встречи с Анни я стала посещать немецкие праздничные вечера, выставки - например, экспозицию Арно Брекера, - концерты во дворце Шайо и даже устраивала дома званые ужины. Разумеется, это было недопустимо, но я боялась, как бы Анни не завлекла своими прелестями какого-нибудь немецкого офицера, чтобы с его помощью заполучить Камиллу. И к обороне следовало подготовиться заранее. То есть завести себе среди немцев влиятельных покровителей, полезные знакомства. Ради победы над моим личным врагом мне пришлось капитулировать перед нашим общим. Если я хотела сохранить Камиллу, нужно было перейти на сторону неприятеля. Да и чего бы я не сделала, лишь бы она осталась со мной. Сколько бессонных ночей я провела над ее кроваткой, задыхаясь от любви - такой горячей, такой ненасытной любви, что она мешала мне спать!
Поль так и не понял этого, а я так и не сумела перед ним оправдаться. Ну что ж, по крайней мере, я дала ему удобный повод объявить, что он больше меня не любит. Его жена - предательница, коллаборациониста. Как я могла так поступить по отношению к нему? К нему, который в это время был в плену. Да я вообще понимаю, что это значит? Как я могла якшаться с врагами? С такими же зверями, как те, что арестовали Софи. Даже это меня не остановило? Значит, мысль о предательстве не приходила мне в голову?
Все, что угодно, только не этот вопрос!
Я холодно посмотрела ему в глаза, в этот момент я была готова к тому, что мы скажем другу все до конца. Он хочет говорить о предательстве? Что ж, поговорим о предательстве. Но Поль кружил вокруг меня, обезумев от ярости и думая только о своем.
- Ну признайся, с кем из них ты спала? С одним или со многими?
Да как он посмел! Я развернулась, поскольку он стоял у меня за спиной, и с размаху, не колеблясь, дала ему пощечину - жестокую, меткую, сильную; моя рука попала в цель так безошибочно, словно я долгие годы рассчитывала траекторию этого жеста.
Поль вернулся 20 августа 1942 года. Камилле было чуть больше двух лет. Я не ждала его. Внезапно раздался телефонный звонок. Поль находился во Франции, его поезд только что прибыл в Компьень. Голос Поля… Для меня он звучал так же нереально, как желание начать жизнь заново рядом с ним. Обмен. Эта инициатива принадлежала Лавалю, но она ничего не дала - кроме того, что вернула мне Поля. Одно везение - или невезение - на тысячи других. Я не опасалась его приезда - немцы отпускали в основном крестьян. Я давно привыкла к мысли, что буду любить его отсутствующего, и часто рассказывала о нем Камилле. Это был третий угол в нашем треугольнике, создававший равновесие, наш ангел-хранитель - невидимый и потому безупречный, достойный прощения. Но, видимый, присутствующий, он уже был отнюдь не безупречен и прощения недостоин. С его приездом все осложнилось. Мы обе долго плакали - я оттого, что он снова возник в моей жизни, Камилла - оттого, что он впервые возник в ее жизни.
- Почему папа тут?
- Так полагается, моя радость, папы всегда живут вместе со своими детьми, как и мамы.
- Нет! Мамина кроватка моя! А папа пускай спит на войне.
Какое блаженство спать рядом со своим ребенком, пребывая в безмятежности от сознания, что можно просто спать, не опасаясь вторжения мужчины. Вторжению верного мужчины уступаешь, и порой это бывает хорошо, но если он неверен, то закрываешь глаза и чувствуешь, что тебя неудержимо клонит в сон - или тошнит, трудно разобрать.
Камилла не подпускала его ни под каким предлогом, и стоило ему появиться, спасалась в моих объятиях. Поль страшно огорчался. Она не желала гулять с ним, а когда он уходил из дому, ее маленькая ручка дергала меня за юбку и она спрашивала с надеждой:
- Папа пошел на войну?
- Нет, моя радость, вечером он вернется.
- Пускай лучше Софи вернется!
Меня не отпускала тревога: опасность снова стала реальной. Пока еще отказ Камиллы от прогулок с отцом играл мне на руку, но в конце концов она привыкнет к нему, смягчится и между ними установится согласие. В один прекрасный день она захочет пойти с ним качаться на качелях, и что будет, если Анни, как всегда затаившаяся где-то поблизости, увидит их вдвоем? Она бросится к Полю, упадет на колени и начнет умолять его поверить, что Луиза - ее дочь, а Поль спросит: "Какая Луиза?", и Анни укажет на Камиллу, которая, летая взад-вперед на качелях и радостно болтая ножками, уже начинает думать, что папа хороший, вон как сильно он ее раскачивает - до самого неба, гораздо выше, чем мама. И тут Поль увидит, что Анни стала еще красивей, и не захочет ничего слушать, когда она попытается ему сказать, что работает в "Ранней звезде", а будет только любоваться ее улыбкой, так похожей на улыбку Камиллы, - странно, что он сразу этого не заметил, ведь их сходство бросалось в глаза. И они уйдут - втроем, взявшись за руки.
А потом был тот ужасный вечер. Через несколько недель после приезда Поль объявил мне в своей обычной манере, что прошлое не умерло.
- Я сегодня ездил в "Лескалье". Жак поддерживает там порядок, ты хорошо сделала, что велела ему там остаться.
Я тотчас поняла, какой вопрос он сейчас задаст. Еще не услышав его, я знала, как он прозвучит. Слово в слово.
- У тебя есть какие-нибудь новости об Анни?
Значит, он ездил туда искать ее. То, как он произнес это имя - Анни, - говорило о многом: он ее не забыл, он готов начать все сначала. И даже то, что тело этой девки осквернено сотнями немцев, ничего не изменило бы. Мне вспомнились сцены, которые я наблюдала из-за портьер, и стало ясно: она снова околдует его. И тогда я прибегла к уже опробованной уловке - так извлекают детское платьице из старого чемодана:
- Она вышла замуж.
Я повторила ему свою выдуманную историю о солдатской крестной. Раз она подействовала на того влюбленного паренька, то должна подействовать и на Поля - никакого другого средства у меня не было, нужно было убедить его в том, что Анни полюбила другого. Только совсем уж бесхребетные, лишенные гордости мужчины продолжают цепляться за надежду отвоевать у соперника сердце женщины, все прочие отступаются, а Поль был человеком очень гордым. Я встала и направилась в свою комнату со словами:
- Да, совсем забыла: Анни просила меня передать тебе это, когда ты вернешься.
И я протянула ему револьвер. Вот когда я впервые почувствовала, что он смутился. Ему пришлось оправдываться:
- Мой "деринджер"! Я его потерял… Какое счастье, что он нашелся… А я все думал, где он может быть. Теперь понятно… Наверное, в комнате без стен?
- Да, наверное.
Поль вертел в руках маленький револьвер, взвешивая это вещественное доказательство измены Анни. Я видела, что ему больно, что он пытается понять. И мне тоже стало больно: сколько лет прошло, и ничего еще не кончено, и мне снова предстоит борьба. Они ведь могли встретиться где угодно, я же не в силах все предусмотреть, а уж случайность - меньше, чем все другое. Мне было страшно, опасность подстерегала со всех сторон. Господи, ну почему я не убила Анни?!
И скорее всего, мне бы это сошло с рук. В Париже только что завершился громкий процесс, я с самого начала следила за ним. Во время массового бегства некоторые медсестры убивали больных, не способных передвигаться самостоятельно. Их адвокат в суде рассуждал о коллективном психозе, охватившем Францию: если этот психоз и не извинял их безумные, преступные деяния, то по крайней мере объяснял их. И судьи согласились с его доводами, признав наличие смягчающих обстоятельств и приговорив этих женщин - хладнокровных убийц - к условным срокам. При таком раскладе и я могла бы сделать Анни смертельный укол морфия и не понесла бы за это наказания, а сегодня была бы спокойна. Господи, как мне был нужен покой! А с угрызениями совести я бы уж как-нибудь справилась.
Тиски разжались с головокружительной быстротой. Несколько дней спустя после этого разговора мне позвонил человек, которого я наняла, чтобы следить за Луи. Это был его коллега, некий Морис, неплохой парень, но нуждавшийся в деньгах. Он не видел ничего плохого в этой слежке и сообщил мне, что Анни внезапно опять заявилась на почту и Луи, увидев ее, "прямо обалдел".
- Спасибо, я пришлю вам гонорар письмом "до востребования". Держите меня в курсе, если они снова встретятся.
Это не могло быть случайностью. Анни явно что-то задумала, она бы не пришла к Луи просто так. Что, если он узнает от нее о моем обмане и поймет, что она не замужем? Что, если они придут вдвоем и заберут у меня Камиллу?
На следующий день новый звонок.
- Здравствуйте, мадам.
- Слушаю.
- Луи бросил свою подружку; вот я и подумал - может, вас это заинтересует.
- Я вам плачу, чтобы знать, встречается ли ваш друг с Анни, а вовсе не для того, чтобы сообщать мне всякие мелочи из его личной жизни. И не пытайтесь тянуть из меня деньги по пустякам.
И я резко повесила трубку.
Значит, вот оно как! Стоит этой девке появиться где-нибудь, как всем другим дают отставку. Может, и меня это ждет, если Поль ее отыщет?
Я ждала. Несмотря на внешнее спокойствие, я знала, что последний акт этой трагедии еще впереди и что я бессильна изменить ход событий. Я не заблуждалась: это было затишье перед бурей, которая все сметет на своем пути. Нужно было найти какой-то выход из положения. Любая история требует развязки, так уж устроена жизнь. Я казалась самой себе часовым на крепостной стене, который мечется от башни к башне, смотрит то на север, то на юг, то на восток, то на запад, чтобы враг не застал его врасплох. Я не хотела, чтобы меня застали врасплох, нужно было готовиться к обороне.
- Алло?
- Вчера вечером Луи ужинал с вашей Анни в ресторане, а потом их застукал патруль и отправил на ночь в тюрьму. Но утром их отпустили, они вернулись домой, позавтракали и куда-то ушли. Алло!.. Алло!..
- Да-да, я слушаю, но говорите быстрее, я не могу часами стоять у телефона.
- Анни живет на улице Тюренна, в доме № 17. И работает в галерее, где торгуют картинами. Она красотка каких поискать, верно?
- Это вопрос вкуса, но не информация. Лучше скажите, что они делали вчера ночью?
- Да говорю же вам, они забыли о времени и наткнулись на патруль после наступления комендантского часа.
Неправда. Я-то знала, что они собирались сделать, - заявить на меня в полицию, обвинить в похищении младенца, явиться и забрать Камиллу. Я повесила трубку. Наверное, я слишком долго стояла, не отрывая от нее руки и глядя на "деринджер", который теперь висел на стене, среди другого коллекционного оружия.
- Кто это звонил?
В дверях стоял Поль; я резко обернулась, отдернув руку от телефона.
- Да так, никто.
Я видела, что он мне не поверил. Ну и бог с ним, какая разница. У меня было мало времени. Нужно готовиться к защите, ведь они могли прийти с минуты на минуту и отнять Камиллу. Я побежала за пальто.
- Куда ты?
- В магазин.
- Но мы ведь сегодня обедаем у Пасто.
- К тому времени я вернусь.
И я ушла - вместе с Камиллой. Только не расставаться с ней, только не это!
Я ничего не понимала: Анни вовсе не жила на улице Тюренна, в доме № 17. Она жила в "Ранней звезде". И мне нужно было в этом убедиться. А если я выдам себя, ничего страшного. Ничего, если ей опишут даму с маленькой девочкой на руках, которая ее разыскивала, и она поймет, что это была я. Ничего, если я столкнусь там с ней самой, лицом к лицу. Я чувствовала, что главная опасность не в этом. И еще я чувствовала, что у меня очень мало времени для действий.
- Здравствуйте, я хотела бы повидать Анни. Блондинка в меховом боа откинула дверную портьеру.
- Не знаю я никакой Анни.
- Ну как же, молодая девушка, которая здесь работает…
- Да мало ли девушек, которые где-то работают! Вы, мадам, поточней ее опишите. Какая у вас девчушка хорошенькая! Если бы моя мамаша знала, кем я стану, глядя на меня в таком возрасте, она бы, наверно, меня…
Я грубо перебила ее:
- Я знаю, что Анни здесь работает, но она украла у меня деньги, поэтому либо вы ее сейчас же вызовете, либо я пожалуюсь капитану Шиллеру, нашему другу, а мне кажется, это сильно повредит репутации вашего заведения, если вообще можно говорить о репутации борделя!
- Ладно, ладно, только нечего так нервничать, мадам. Насчет денег вряд ли смогу чем помочь… Я не знаю, куда она делась, ваша Анни. Хотите верьте, хотите нет, но она смылась вчера, не предупредив, даже не дала мне времени найти ей замену. Вы только подумайте, в каком я дерьме из-за нее оказалась! Что я скажу постоянным клиентам? Они такие капризные - чуть что не так, сразу ищут заговор против них. Вот вчера, к примеру, когда я сказала, что ее нет на месте, они смотрели на меня так подозрительно - мол, мы здесь хозяева, а вы не хотите с нами сотрудничать. Не миновать мне из-за нее беды, чует мое сердце… И почему такое бывает с девчонками, на которых меньше всего подумаешь?!
Я не стала слушать дальше. Итак, партия начата, Анни двигает пешки. Как она нашла в себе мужество бросить это занятие? Почему? И ради кого? Только не ради себя - на это ни у кого мужества не хватает. Ради Луи? Наверняка. Ради Камиллы? В этом я не сомневалась. Значит, они придут и отнимут у меня Камиллу.
Я пошла по адресу, указанному моим "информатором", - в дом № 17 на улице Тюренна. Там на углу стоял мальчишка - продавец газет. Покупателей у него не было, и я послала его пройти по всем квартирам дома № 17. Вернулся он совсем запыхавшийся. Значит, так: в первой квартире живет пара стариков. Дверь открыл муж, а старуха сидела в кресле, и в углу комнаты стояла клетка с кроликом, на вид таким же дряхлым, как хозяева. Похоже, они так и не решились его съесть. В следующей квартире живет мать с тремя детишками; он, правда, видел только двоих, но слышал третьего - тот звал маму, чтобы она ему подтерла попку. В третьей квартире он никого не застал, по крайней мере ему никто не открыл. Дальше был парень, не очень-то вежливый, видно, он ждал кого-то другого. Это, значит, на четвертом этаже. А на самом верху - девушка, красивая такая, она была одна…
- Какого возраста девушка?
- Чуть постарше меня. Во всяком случае, сиськи у нее попышней, чем у моих подружек. Но очень милая, даже газету у меня купила, чтобы я не напрасно бегал по лестницам, - так она сказала, и еще сказала, что газета поможет ей скоротать время…
- Молодец, спасибо тебе, вот держи.
- А на самом верхнем этаже был еще…
- Нет-нет, достаточно, ты уже сообщил все, что я хотела узнать, спасибо.
Мальчишка отправился на свое место у перекрестка, но я догнала его.
- Ну-ка, дай и мне газету.
Как же за это взяться? Мне требовались ножницы и клей. Пройдя чуть дальше по улице, я увидела будку сапожника, и он дал мне то и другое, предупредив: "Только держите ребенка подальше, мадам, это ножницы для кожи, они острее бритвы!" - "Спасибо, месье, вы очень любезны"…
Медлить было нельзя, я знала, что Анни скоро отправится в парк.
В ожидании мальчишки-газетчика я пряталась в подвале дома № 17 - дверь была отперта, в это время все подвалы служили бомбоубежищами. Вот туда-то я и вернулась. У сапожника я купила еще уточку на колесиках, чтобы отвлечь Камиллу, но, разумеется, мое занятие интересовало ее гораздо больше, и она мешала мне орудовать ножницами так быстро, как я хотела. И все же я успела справиться со своей задачей вовремя.