Все это время у подъезда дома ее ждало такси. Она попросила водителя отвезти ее на Монпарнас, к отелю "Литтре" и, не выходя из машины, отправила его узнать, есть ли там свободные номера. Конечно, можно было из клиники зарезервировать себе гостиницу ко дню выписки, но Кате следовало быть осторожной и осмотрительной во всем, аккуратно сжигая за собой мосты. Так, чтобы если кто-нибудь вознамерится идти по ее следу, он всякий раз терял бы этот след.
Водитель вернулся с портье, катившим впереди себя бронзовую тележку для чемоданов. Через четверть часа она уже входила в свой шикарный двухкомнатный номер. Прикрыв за собой дверь, Катя упала навзничь на широкую кровать, раскинула руки и блаженно зажмурилась. Настал, наконец, тот момент, когда можно было подвести жирную черту под прошлой жизнью, отныне более не существовавшей – она искренне в это верила. Ее многоступенчатый план был блестяще реализован, нигде не дав сбоя. Она превратилась в другого человека. В другую женщину! С новым именем, с новыми документами, с новым телом и лицом и с вполне приличными средствами к существованию.
Не открывая глаз, Катя начала медленно раздеваться. Ей хотелось сорвать с себя разом всю одежду, но вещи, которые она теперь будет носить, слишком дорого стоили, чтобы позволить себе такое. Поэтому она осторожно расстегнула перламутровые пуговочки на тонкой кашмировой блузке, стянула с себя узкую юбку, а затем и нижнее белье. Полностью обнажившись, она подошла к большому зеркалу в золоченой раме и приступила к изучению своих новых "владений". Последний раз она производила подобную "инвентаризацию" в Москве. То было скорбное занятие, порождавшее одно лишь желание - удавиться. Сейчас это было нечто совсем иное – триумфально-апофеозное шествие по самой себе. Ей безумно хотелось сделать это еще в клинике. Но там она не чувствовала себя уединенно. В любую минуту в палату могла зайти медсестра или доктор и испортить пиршество души. Теперь же можно было предаваться самосозерцанию хоть сутки напролет, не боясь, что ее побеспокоят.
"Итак, приступим! - сказала себе Катя, поближе придвигаясь к зеркалу. – Сколько тебе лет, прекрасная незнакомка?"
Она правильно выбрала возраст для документов. Двадцать три и ни годом больше! Идеально гладкая кожа. Ни единой морщинки на лице, ни одного грамма жира на теле. В естественном виде она была шатенкой, этакой серой мышью. Сейчас волосы ее приобрели цвет подсолнуха, с темными подпалинами в глубине. Послушные и блестящие, они обрамляли лицо крупными локонами, как лепестками. Брови, искусно выщипанные, изгибались изящными дугами. Ее извечное позорище нос теперь был прямым, почти классическим. Она долго разглядывала его, ища швы или изъяны. Но над ним хорошо потрудились.
Катя откинула назад волосы – таким величественным жестом и с таким торжествующим видом, будто это были не волосы, а театральный занавес. За месяцы, проведенные в клинике, она щупала свои уши, навер-ное, сотни, если не тысячи раз. Даже просыпаясь среди ночи, тянула руку к голове, чтобы еще и еще раз удостовериться, что это не сон. Уши ее больше не торчали в разные стороны, как ручки у сахарницы. Теперь они скромно лежали параллельно вискам, почти касаясь черепа. Можно было безбоязненно открывать их, украшать экстравагантными серьгами делать любые прически.
Ее губы стали полнее, обретя недостававшую им чувственность. А зубам, полностью замененным, теперь вполне можно было присвоить банальное сравнение с жемчужным ожерельем. Катя широко улыбнулась своему отражению, сверкнув искусственной белизной безукоризненно ровных зубов. "Нужно будет ежедневно тренироваться перед зеркалом, - решила она. – Улыбке, как и многому другому, придется учиться заново."
Взгляд ее соскользнул с лица и отправился в обзор по телу. Плечи и шея, к счастью, изначально не нуждались в реконструкции, которую вряд ли можно было бы и осуществить. Зато ниже! Не существовало больше убожества, лишь условно называемого грудью. Сияя от удовольствия, Катя нежно погладила шикарный бюст – самое ценное свое приобретение. В меру полный, упругий и высокий, он не нуждался в искусственной поддержке. Привыкнув стыдиться своего безгрудья, она не могла поверить, что новым бюстом можно гордиться, умело демонстрировать его как приманку, как изысканное деликатесное блюдо. Жаль, не удалось уговорить хирурга удалить пару родимых пятен – одно на животе, другое – ромбовидное – на груди. Хирург убедил ее, что их лучше не трогать во избежании возможных перерождений.
По меткому определению безжалостных одноклассников, прежняя фигура ее и впрямь походила на гладильную доску или лыжу. Плечи, бедра, талия – всё одной ширины, если смотреть в фас, и всё плоское при обзоре сбоку. Но умело добавленные силиконовые выпуклости округлили ее формы, придав им недостающую женственность, и выделили талию. Катя до изнеможения вертелась перед зеркалом и не могла заставить себя поверить, что видит собственное отражение, что это юное создание и она – один и тот же человек.
Она отошла, наконец, от зеркала. Мысли ее мгновенно разбежались сразу в нескольких направлениях – ее подстегивало неоплаченными долгами прошлое, ее будоражило и волновало будущее и ей хотелось просто наслаждаться жизнью, каждым днем, каждым мигом, жизнью, которую она заставила-таки улыбнуться ей. А стоило Кате уйти в свои мысли, отвлечься, как она тут же становилась прежней.
Облачившись в розовый атласный пеньюар, купленный накануне, она забилась по-привычке в уголок дивана, сложившись как перочинный ножик. Но ощутив упругое сопротивление, не позволявшее как прежде прижать колени к грудной клетке, улыбнулась и приняла свободную, даже можно сказать картинную позу. Ей о стольком предстояло подумать. Завершен первый, самый сложный этап ее безумной затеи. Неказистая уродина, с которой она от рождения привыкла себя отождествлять, исчезла навсегда. Ей придется изменить не только походку, манеры и тому подобное, но и образ мыслей. Ей придется менять свою психологию, самоощущение, отношение к вещам и к людям, к своему месту в жизни, что было совсем не просто.
Катя прекрасно отдавала себе отчет, что для достижения своей цели ей пришлось пойти на открытое преступление, похитив у босса крупную сумму денег. И хотя сам Ломов, жонглировавший сегодня миллионами долларов, приобрел свое состояние весьма сомнительным путем, пускал в ход авантюры и махинации, он конечно же не проглотит столь наглого предательства своего "супернадежного биоробота". Наверняка его люди давно уже сбиваются с ног в поисках утерянного следа, в поисках похищенных денег. Такие штучки никому и никогда не прощают. За такое расплачиваются, как правило, жизнью. Да только как им дотянуться до нее, если зовут ее теперь Katrine Grig и грудь у нее увеличилась сразу на три размера.
Затянувшись сигаретой, Катя продумывала ходы и варианты, призванные оградить ее от всякого рода случайностей. Допустим, Ломову удастся вычислить, что она в Париже, удастся выйти на Клинику, в которой она лежала, и даже на человека, снабдившего ее новыми документами. Что тогда? Вся ее конспирация летит к чертям собачьим? На этот случай Катя запаслась координатами еще одного специалиста по фальшивым паспортам, проживающего в Брюсселе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ощущение пустоты в животе заставило Катю вернуться к дню сегодняшнему. Она оделась, привела себя в порядок и направилась по длинному коридору к лифту, отметив попутно, что идет так, как привыкла ходить – семенящей походкой, сутулясь и наклонив вперед голову, чтоб не привлекать к себе внимания. "Ты мне это брось! - прикрикнула она на себя. – Изволь отныне ходить не как уродина Катя, а как красавица Кэтрин." Вспомнив уроки, полученные в клинике, она распрямила плечи, откунула назад голову и пошла размашесто-независимым шагом, выбрасывая вперед длинные ноги. Но осталась собой недовольна. Легкости изящества и естественности ей явно недоставало.
Зарезервировав у администратора отеля один билет на поезд до Брюсселя, она решила сделать первый выход "в свет". Зал ресторана был почти пуст. Две-три пары и небольшая группа пожилых мужчин занимали всего несколько столов. Следуя за метрдотелем, Катя из-под приспущенных ресниц наблюдала за их реакцией на ее появление. Ведь она сейчас совершала, так сказать, свой первый выход в свет в новом качестве. К ее огромному разочарованию, сидевшие лишь рассеянно скользнули по ней взглядом, не прерывая ни беседы, ни процесса поглощения пищи.
"Это еще ни о чем не говорит, - попыталась успокоить себя Катя. – Мир полнится привлекательными женскими особями. И представителям противоположного пола совсем не обязательно пялиться или бросаться на каждую."
Сев за столик, Катя внешне погрузилась в изучение меню. На самом же деле она не видела там ни строчки. Ей хотелось вскочить на стол и завопить: "Да взгляните же на меня, черт вас подери! Заметьте меня! Ведь я так старалась. Ради этого момента я прошла через столько мучений – физических и моральных. Неужели ничто для вас во мне не изменилось? Не будьте такими равнодушными и жестокими. Мне многого от вас не нужно. Лишь один восхищенный или хотя бы заинтересованный взгляд..."
- Вы готовы, mademoiselle? – склонился над ней симпатичный, хорошо вышколенный официант.
Катя взглянула на него с радостной благодарностью. Он назвал ее "мадемуазель". Вот оно – первое признание ее победы! Официант был высокий и стройный, кареглазый, с набреалиненными темно-каштановыми волосами и тонкими губами. Чем-то он немного смахивал на манекен. Возможно – своей лакированной прилизанностью.
- Нет, mosieur, не готова, - тоном светской дамы отозвалась она. – Накормите меня по своему вкусу и усмотрению. Но только чтобы это была настоящая cuisine francaise. – Ей хотелось показать, что она знает толк во французской кухне.
Понимающе кивнув, он растянул в улыбке сразу обезгубившийся рот и удалился, довольно надолго оставив ее одну за пустым столом. Но Катя не скучала. Она снова погрузилась в свои мысли. Наконец официант вернулся с никелированным подносом на ладони и принялся расставлять перед ней закуски – в основном разных сортов сыры, аппетитные румяные булочки, пару салатов и пиалу со знаменитым не только во Франции луковым супом. Катя с детства не переносила лук ни в каком виде, и уж тем более не в виде "борща", заправленного одной луковой стружкой. Ее начинало мутить от одного его запаха и вида.
- Soupe a l’oignon! Унесите это отсюда, дружок, и как можно скорее, а не то уносить придется меня! – С гримасой отвращения на лице, никак не вязавшейся с избранным ею обликом "светской дамы", Катя шумно отодвинулась вместе со стулом от пиалы, подставленной ей под самый нос.
- Называется "угодил", - расстроился официант, почти обиженно забирая со стола гордость французской кулинарии.– А как насчет грибного чедар-пюре?
- Это совсем другое дело. С грибами я дружу.
Излучая плакатное обаяние, он был угодливо-предупредителен. То ли из чувства вины, что оплошал с заказом, то ли по долгу службы.Так или иначе, его обходительность доставляла удовольствие Кате, изнемогавшей от одиночества и жажды признания своих вновьобретенных достоинств.
- Ты работаешь здесь каждый день, Жан?- спросила она, когда он ставил перед ней пиалу с грибным супом. Имя официанта было крупно отпечатано на карточке, прикрепленной к его груди.
- Через день, mademoiselle.
- Значит, завтра ты свободен. А если я попрошу тебя оказать мне, не входящие в твои обязанности, услугу?
- Я весь внимание, mademoiselle.
- Понимаешь, я проездом в Париже и никого здесь не знаю. Не мог бы ты на завтрашний день стать моим гидом?
Замешкавшись совсем ненадолго, официант широко улыбнулся:
- С превеликой радостью, mademoiselle. Провести день в вашем обществе большая честь для меня.
Ей очень хотелось попросить его повторить последнюю фразу, но она лишь сказала сдержанно.
- Отлично. Я остановилась в 301 номере. Позвони мне прямо с утра.
- Непременно, mademoiselle.
- Меня зовут Кэтрин. Кэтрин Григ.
- Я запомню.
Он снова улыбнулся ей и, собрав пустую посуду, понес ее на кухню.
Не дожидаясь счета, Катя оставила на столе деньги и вышла из ресторана, "забыв" на спинке стула свой жакет. Вернувшись в номер, она приняла душ и, облачившись в атласный халатик, подошла к окну. Затаившийся по ту сторону двойного стекла Париж призывно подмигивал ей огнями и неоновым хаосом реклам. Обжигающе горячий, как жаренные каштаны, город манил ее своей таинственной ночной жизнью, что кипела в его, скрытых от глаз, подвальчиках, в кабаре, кабаках, ночных клубах и притонах, куда ей не было доступа, но куда жуть как хотелось проникнуть. Странное, неведомое ранее чувство вседозволенности овладевало ею, опьяняя и будоража. Наверное вот так же чувствует себя выпущенный на волю заключенный, проведший полжизни в одиночной камере, думала она. Ей хотелось оголтело и безрассудно бросаться в любые развлечения и удовольствия, наверстывая упущенное. А вместо этого она стоит одна в красиво меблированном номере из четырех, обтянутых шелком стен и уныло смотрит на Жизнь, отгороженную от нее оконным стеклом. Так что же изменилось? Неужто в очередной раз она стала жертвой самообмана?
В дверь тихонько, неуверенно постучали. Катя встрепенулась и, заставив себя не спешить, открыла. Перед ней стоял официант с ее жакетом в руках и смущенно улыбался.
- Вы забыли это, mademoiselle, в ресторане. И я рискнул... – Он протянул ей жакет.
- Очень мило с твоей стороны, Жан. – Брось его на кресло.
Он неуверенно шагнул в комнату. Она закрыла дверь, выжидательно глядя ему в спину.
- Твоя смена кончилась? – поинтересовалась Катя, стараясь побороть нервозность и чувство неловкости. Она знала, чего хочет, но не знала, как следует себя вести в подобной ситуации, как создать естественность и непринужденность, которая раскрепостила бы не только ее, но и его. Ведь если над нею все еще довлел комплекс не просто дурнушки, а еще и дурнушки советского разлива, то над ним, наверняка – комплекс официанта.
- Oui, mademoiselle...
- Забыл мое имя?
- Oui, Katherine.
- Хочешь выпить со мной? Составь компанию. Сегодня мне особенно грустно и одиноко.
- Oh, due non, mademu... Katherine! Такая девушка, как вы, не может, не должна быть одна! – Он больше не сомневался в намерениях скучающей путешественницы и в том,что жакет был забыт ею не случайно. Это придало ему уверенности в себе. – Вы позволите мне поухаживать за вами? - Жан сам открыл небольшой бар-холодильник, имевшийся в номере, и выжидательно посмотрел на Катю: - Что предпочитаете?
- Бренди, - наугад сказала она, усаживаясь на диван и закидывая ногу на ногу.
Он налил ей бренди, а себе плеснул виски и, держа оба бокала в руках, лакейски склонился перед нею. Залпом осушив свой бокал, Катя потребовала повторения. После третьего, основательно с непривычки захмелев, она сказала:
- И долго ты намерен бегать между мной и баром?
- Укажите мне мое место, и я в миг там окажусь, - ответствовал расхрабрившийся официант.
- Место мужчины у ног женщины, - брякнула Катя, слушая себя и не веря, что это она.
Не успела она докончить фразу, как Жан уже сидел на ковре перед диваном и, улыбаясь, выжидательно смотрел на нее снизу вверх. Его лицо было совсем близко. Она заставила себя протянуть руку и погладить его по щеке. В ответ он поцеловал ее колено.
Все внутренние и внешние заслоны были преодолены. Катя не сразу осознала, что он раздевает ее – осторожно и не слишком уверенно, не исключая, видимо, возможности, что в любой момент может получить по рукам и быть изгнанным. Но ни того, ни другого Катя не сделала. Чувствуя приятное головокружение, она откинулась навзничь и прикрыла глаза. А он уже устроился рядом с ней на диване, покрывая поцелуями ее тело. Жан добросовестно "работал", исполняя то что от него ждали. Поскольку диван не слишком подходил для этой цели, он на руках перенес ее в спальню.
Случайный парижский официант преподал Кате урок изысканной, детально продуманной "любви" со всем набором предварительных и последующих ласк. Но она ни на минуту не потеряла контроль над собой. Она наблюдала за всем, что с ней происходило, как бы со стороны, желая удостовериться, что действительно может нравиться мужчине, что тело ее с искусственно округленными формами, наконец, представляет из себя какую-то ценность. А главное, что оно воспринимается как ее собственное тело.
Позже, когда все это свершилось, Катю позабавила озадаченность, застывшая на лице Жана.
- Что-нибудь не так, ma petit?
- Оh, la-la! – воскликнул "детка".– Неужто мне выпала честь лишить тебя невинности?!
- Пусть тебя это не тревожит, - успокоила его Катя. И по-русски добавила: – Это всего лишь еще одна – последняя – из запланированных мною операций.
Достав из чемодана цифровую фотокамеру, купленную накануне, она изъявила желание сфотографировать своего первого любовника – еще тепленьким, в постели.
– Продавец сказал, что это One touch камера. Всего одно нажатие кнопочки, и никаких хлопот. Я хочу испробовать ее на тебе, Жан, если не возражаешь.
Жан не возражал. Подождав, пока она разберется с новой техникой, он поочередно принимал непринужденно-картинные позы: сидя, лежа и в обнимку с подушкой, позволив ей запечатлеть себя "на долгую память".
По завершении съемок Катю словно подменили. Она стала холодной, отчужденной и надменной. Он снова был для нее всего лишь официантом.
Жан рассчитывал остаться у нее до утра, тем более что следующий день планировалось провести вместе, но Катя заявила, что ему следует уйти. Он тотчас начал одеваться. И уже у двери решил уточнить:
- К какому часу мне подъехать за тобой, Кэтрин?
- Не утруждай себя, - небрежным тоном отозвалась она. – Нам нет больше нужды видеться. Ты выполнил свою миссию. И, можешь гордиться, справился с этим великолепно. Вот. Возьми. – Она протянула ему деньги.
- Mademoiselle!!!– опешил француз, меньше всего ожидавший такого поворота событий.
- Мadame! – с усмешкой поправила его Катя. – Знаешь анекдот? Студент изучает французский язык. Учитель, желая проверить его знания, спрашивает: "Как вы поздороваетесь, придя в гости к девушке?" "Я скажу ей: Bonjour, mademoiselle!" "Правильно,- кивает головой учитель. – А что вы скажете ей, уходя?" "Au revoir, madame!" - бойко отвечает студент.
Жан весело рассмеялся. Анекдот ему так пришелся по душе, что он без лишних препирательств сунул деньги в карман.
- Ну что ж. Au revoir, madame! Вы самая удивительная девушка, какую я когда-либо встречал.
- Повтори это еще разок, - попросила Катя.
Он охотно исполнил ее просьбу.
- Это именно то, к чему я стремлюсь – быть "самой-самой". А теперь прощай. Постарайся стереть из памяти меня и все, что со мной связано.
Бесцеремонно выпроводив за дверь своего одноразового любовника, она вызвала ночную горничную, потребовав сменить ей постель. А потом долго стояла под душем, несколько раз намылив себя с ног до головы.
Весь следующий день Катя одна гуляла по Парижу. Она побродила по аллеям Тюильри, обошла по периметру его круглый пруд, не только наслаждаясь весенними ароматами и сочной зеленью молодой листвы, но и зорко наблюдая за реакцией прохожих на собственную персону. Никто из них, увы, не "отвешивал челюсть" от восхищения, не рвался навязаться ей в друзья, возлюбленные или хотя бы в провожатые. Встречные приветливо и рассеянно улыбались ей, иные желали "доброго утра", и исчезали.