- Отложи, придумай что-нибудь, сошлись на дела. Я вижу, у тебя с Левоном нет кармической связи, он не твой человек. Делай медитацию, осталось пятнадцать занятий. Если к февралю ничего не изменится, тогда будем рассматривать текущее положение. Синица и так у тебя в руках.
Она верила подруге, потому что хотела верить. Но, оставаясь наедине со своими мыслями, Марьяна слишком отчетливо понимала, что не вернет Георгия, пока не снято заклятье похоти, пока он во власти своего порочного влечения. По рекомендации подруги каждый день она начинала с мысленного обращения к нему: "Доброе утро, любимый! Почувствуй мою заботу, прими мою нежность, поверь в мою любовь". Но от себя всякий раз добавляла: "Не верь этой твари, не люби его, освободись от него навсегда".
Вилла мистерий
Среди гурий прекрасных я пьян и влюблен.
Омар Хайям
В новогодние праздники Георгий позволил себе передышку. Был Париж, походы по магазинам, ужин с праздничной программой. Потом двухнедельный отпуск у теплого моря с каждодневной выпивкой и послеобеденным сном в шезлонге у бассейна. Но после опять навалилась Москва.
Утверждая новые проекты, Георгий снова убедился в том, как мало значит слово Владимира Львовича и как быстро тот меняет решения. Глеб Румянцев и Феликс блокировали его предложения одно за другим, и политик неожиданно поддержал их. Прокурорская проверка, которую должны были прекратить через пару недель, продолжалась, захватывая все новые сегменты холдинга. Георгий уже не исключал, что эта история закончится для него тюремным сроком или отъездом из страны.
Только недавно Георгий начал осознавать, что авторитет Володи не подкреплен ничем, кроме страсти рабов к лакейству. Он и сам пока не мог побороть постыдный метафизический трепет перед властью - главным содержимым души политика, пустотелой, как высохшее яйцо. Разрушить магию могла лишь потеря могущества, политик был насажен на этот стержень, как кольцо на палец. Но Владимир Львович цепко держался за власть, хотя был болен, истощен душой и равнодушен к жизни. Иногда старинный друг представлялся Георгию Максимовичу посланцем инопланетной расы, возможно, бессмертной или паразитирующей на смертном человеческом теле. Володя даже как-то приснился ему в виде огромного желеобразного червя.
Кольцо всевластия ковали для хозяина услужливые гномы. Став одним из них, Георгий словно начал отдавать червю часть своей мужской силы. Он вдруг ощутил, что начинает стареть. Однажды ночью в лондонской гостинице, после тяжелых переговоров с отвратительным, пожилым и очень влиятельным американским финансистом, на него обрушилось осознание, что сам он уже очень скоро и неизбежно сделается стариком. Он лежал в темноте и представлял, как его послушное сильное тело согнется, иссохнет мышцами и разбухнет животом. Он начнет терять волосы и зубы, и собственная память будет играть с ним в детские игры.
Его охватил душащий ужас перед будущим инвалидом, который готовился пожрать его силу, разум, а затем и право на жизнь. Дальнейшее путешествие души, в которое он готов был верить, не отменяло этой данности. Телесная немощь означала потерю себя, уничтожение той личности, которой он привычно был, с этим нельзя было сделать ничего, и осознание этой беспомощности превращало человека в крысу под опрокинутым ведром.
Арзамасский ужас продолжался по ночам и в Москве, в эти минуты даже близость Игоря становилась источником раздражения. Мальчик лежал рядом - юный, бессмертный, и Георгий вспоминал тот вечер, когда черт его дернул заехать в офисный центр. Парень выскочил к нему горячий и растрепанный, от него за два метра разило сексом. Узнать, с кем он трахается на стороне, не представляло труда, но это бы значило конец их отношений. Георгий осознавал, что не вправе винить Игоря за то, что его тянет к таким же молодым и полным жизни. Но рассуждения не отменяли установленных правил, носить рога Георгий не хотел. Оба знали, что в следующий раз Игорю придется собрать вещи и уйти.
Поэтому, получив с курьером два приглашения на праздник Масленицы, Георгий выбросил картонную открытку на имя Игоря Воеводина в корзину. Но после был звонок из приемной Владимира Львовича. В офис Игоря тоже прислали приглашение, и парень из одного упрямства заявил, что хочет наконец увидеть роскошный загородный дворец, о котором он читал в интернете.
- И что там пишут?
- Поместье, две сотни человек прислуги, в ливреях и на лошадях, как опричники при царях. А еще там полк охраны в нацистской форме, все блондины с голубыми глазами. В доме унитазы из золота и бани, как у римских императоров. Там устраивают оргии, на которых выступают Филипп Киркоров и Дима Билан. За это им дали ордена Андрея Первозванного.
- Звучит заманчиво, - согласился Георгий.
- Значит, решили?
День был ясный, морозный. Георгий Максимович сам сел за руль. Поехал не привычной дорогой, а через кольцевую, пропустил нужный съезд, по навигатору нашел дорогу к заповеднику и только километров через двадцать понял, что ошибся поворотом.
Пустынный проселок лежал через лес, запорошенный снегом, сказочно красивый. Нужно было возвращаться, но машина словно почувствовала его растерянность - мотор заглох внезапно, без всякой причины. Ключ поворачивался в зажигании, но двигатель молчал.
Георгий вышел, заглянул под капот, сам не зная зачем, разве что полюбоваться на логотип, украшающий защитную панель. Он вспомнил свою первую машину, "девятку", где можно было выкрутить свечи зажигания и почистить контакты перочинным ножом. Как оживить заупрямившийся "мерседес", он не представлял даже в теории.
Игорь ни о чем не спрашивал. Он тоже вышел из машины и теперь стоял у обочины, отхлебывая сладкую газировку из банки, смотрел на деревья. Георгий сообразил, что, пока они ехали лесной дорогой, расчищенной то ли пару часов, то ли пару дней назад, им не попалось ни одной встречной машины. Их окружала чуткая тишина, припорошенные снегом ели словно подкрадывались ближе. Из леса раздавался то ли скрип, то ли плач какой-то птицы.
- Придется, наверное, звонить в аварийную службу. Не хватало еще тут замерзнуть…
Запрокинув голову, мальчик допил газировку:
- А кто важнее, член консультативного совета по инвестиционной политике или председатель инвестиционного комитета?
- Смотря какой совет, - пожал плечами Георгий. - Почему ты спрашиваешь?
- У тебя на визитке написано. Там, в машине.
- С форума, наверное. У меня этих должностей целая простыня.
Георгию захотелось курить, но сигарет не было. "Зачем, куда я его тащу, - подумал он внезапно, глядя, как Игорь настраивает навигатор в телефоне. - Зачем исполняю чужую недобрую волю?"
- Нам надо на Чигасово или на Иславское?
- А, вот мы куда заехали, - Георгий понял, что сделал небольшой крюк. - А давай вернемся? Если отсюда налево, к Ильинскому мосту, по дороге будет шашлычная. Столы деревянные, кормят вкусно. По шашлыку - и домой.
Игорь поставил пустую банку на снег:
- А что, у твоего политика, там не кормят?
"Еще как. Обратно лезет", - Георгий выругался про себя и сел за руль. Машина завелась так же неожиданно. Они развернулись на дороге и уже минут через двадцать подъезжали к первому посту охраны.
На ступени барского крыльца навстречу им высыпали ряженые, кто в наизнанку вывернутом овечьем тулупе, кто в цветастой юбке и с соломенной бородой. Похабные рты, размалеванные гримом, вразнобой заорали встречальную:
- К нам приехал, к нам приехал Георгий Максимыч дорогой!
Придворный шут Семенков, обвязанный поверх штанов цыганской шалью, в кое-как нахлобученном черном парике, тряс бубном:
- Эх, барыня, барыня, барыня-сударыня, какая барыня ни будь, все равно ее е…!
Георгий узнал козла отпущения, номинального директора сомнительных фирм, который вечно ходил под следствием и раза три отбывал сроки за чужие хищения. Он, кажется, приходился родственником Масе, покойному финансисту семьи. Плясал среди ряженых и высоченный угрюмый толстяк, первый телохранитель Владимира Львовича, бывший гимнаст, когда-то поражавший красотой рельефных мускулов.
Семенков бросился к Игорю:
- Позолоти ручку, красавица, всю судьбу скажу! Муж у тебя богатый, видный, да больно гордый!
Игорь брезгливо отстранился от бренчащего бубна, оглянулся на Георгия. "Сам напросился", - ответил Георгий взглядом, но, сделав шаг вперед, раздвинул ряженых, освободил дорогу.
- Хобяка, черт веревочный! Ты где опять пропадал? - затрубил над их головами иерихонский глас.
Дебелая сестра хозяина Алена возвышалась на верхних ступенях лестницы, как статуя Свободы над Гудзоном. Наряд ее пошел бы скорее Хеллоуину, чем доброй Масленице. С торчащей мочалкой бороды, в китайском колпаке, в собольей женской шубе и с дворницкой метлой вместо посоха, она изображала не то Деда Мороза, не то Вия из украинской сказки.
- Не целуй, простыла! Фуфел под носом вскочил! - Алена замахала на Георгия руками, выставила из бороды криво накрашенный глаз. - А это кто? Твой?
- Игорь, это Алена Львовна, она тут хозяйка и главный человек, - представил Георгий.
- Пери, гурия, цветок страсти! - взвыл пляшущий вокруг Игоря Семенков.
- А ты не бухыкай, - оттолкнула шута Алена и поманила Игоря пальцем. - Водку пьешь, гурия?
- Смотря с кем, - задиристо ответил мальчик.
- Со мной-то выпьешь, куда ты денешься!
- Алена Львовна, не спаивай мне парня. Он меня обратно повезет.
Алена сделала разворот всем килем в сторону Георгия:
- Сложный ты человек, Измайлов. Эгоист! Но вот люблю я тебя, безсоромная баба…
Забыв о своей простуде, она обхватила Георгия ручищами. Ряженые закудахтали, застучали скалками и разделочными досками, прихваченными с кухни.
Два великолепных дога выскочили на крыльцо, затесались в гущу ряженых, радостно облаивая скалки, бубен и дикие рожи. Георгий, Игорь, а за ними вся процессия вошли в дом. Посреди холла все еще стояла наряженная ель; два парня в черной униформе, с серьезными лицами ангелов Мемлинга, наблюдали за ужимками ряженых.
- Стих, стих! Мальчик должен прочесть стих! - кричал Семенков. Кто-то уже тащил золоченое, обитое бархатом кресло.
- Читай стих! Читай стих! - вопили ряженые, стуча по доскам скалками.
Георгий придержал Семенкова за плечо, сдернул парик с его маленькой плешивой головы:
- Раз мальчик должен, пускай читает.
Смекалистые ангелы-охранники переглянулись, подхватили Семенкова под мышки, помогли Георгию водрузить его на кресло.
- Да, я тоже был мальчик в поисках бога! - стареющий шут взмахнул руками, удерживая равновесие.
Игорь переводил по кругу тяжелый потемневший взгляд - на юродствующего Семенкова, на великаншу Алену, на золотоволосых ангелов и размалеванных бесов с козлиными харями. Георгий отдавал себе отчет, что напрасно привез парня в змеиное логово, но после той истории в офисном центре его не покидало желание провести с ним какое-нибудь воспитательное мероприятие.
- Сусальным золотом горят / В лесах рождественские елки! / В кустах игрушечные волки / Глазами страшными глядят!..
Герман, личный охранник Володи, враз превратившийся из тоненького, как стебелек, подростка в матерого, начавшего жиреть придворного лакея с оловянными глазами, подскочил к Георгию:
- Владимир Львович вас ждет.
- О, вещая моя печаль, / О, тихая моя свобода…
- Побудь здесь, я недолго, - обратился Георгий к Игорю, повернулся к Алене. - Присмотришь за парнем? Водки не давай, он буянит во хмелю.
- Да не съедим твою гурию! Иди, иди к нему, - Алена показала наверх взмахом бороды. - А после у нас блины, народные гулянья! Тройки с бубенцами и сани, как у Михалкова. Масленицу будем жечь.
- И неживого небосвода / Всегда смеющийся хрусталь!
Володя лежал на кровати наряженный, как покойник, - в смокинге, лаковых туфлях, с гримом на лице. Он прятал озябшие руки под покрывалом из мягких шкурок. Не сразу открыл глаза.
- Представь себе, сегодня слушал "Реквием". Казалось бы, страшно затасканная вещь, а приходит новый дирижер и… Словно реставратор отмыл картину от слоев вульгарного опереточного исполнения. Пушкин, конечно, извратил непосредственное восприятие. Тут ведь не про собственную смерть, а про высокую трагедию. Чума, апокалипсис, гора черепов и триумф войны. Вот что я называю космическим сознанием. Придвинь кресло.
- А что ты думаешь о войне? - спросил Георгий, усаживаясь. Второй год вокруг говорили только об этом. Удержится ли пожар на лоскутах украинской карты или начнет расползаться, пожирая соседние территории?
Володя сбросил на пол меховое одеяло:
- Я думаю, мир неизбежно вернется к идеям коммунизма. Как ни странно это сейчас звучит. А война - такая же иллюзия, как и все прочее в человеческой жизни. Всего лишь один из видов смерти, которой никто не избежит. Один вздох вселенной, и мы разлетимся по ветру, как семена одуванчика.
- Образно, - кивнул Георгий. - Меня, признаться, больше волнуют земные материи. В частности, финансовая проверка. Ты в курсе, что они теперь трясут и банк?
В спальню бесшумно вошла азиатская девочка с тугими косами на затылке. Георгий никак не мог отделаться от несколько неприязненного любопытства к этому существу, искалеченному природой. Всякий раз глядя в лицо с опущенными утолщенными веками, с обкусанными губами и смуглым румянцем на щеках, он ловил себя на том, что мысленно заглядывает полудевочке под юбку и воображение послушно рисует ему маленькие сдвоенные половые органы - наполовину женские, наполовину мужские.
- Я могу организовать тебе встречу с людьми, которые принимают решения, - предложил Володя.
- То есть ты сам не можешь это решить? - вскинулся Георгий, чувствуя досаду.
- Разве я обещал?
Он снял пиджак. Девочка достала из шкафа аппарат для измерения давления, деловито села на кровать. Володя не глядя протянул ей руку. Георгий едва сдерживал зреющее внутри бешенство. Конечно, обещал и, конечно, будет это отрицать.
- Говори прямо, - потребовал Георгий уже без церемоний, - ты устраняешься и предлагаешь мне одному решать проблему?
Он прикрыл глаза, на лице появилась тень желчного недовольства.
- Ты не один. Поговори с Глебом, с Феликсом. У них тоже есть влияние.
Георгий засмеялся:
- Отлично! Ты мне поручаешь закрыть счета в офшорах, Глеб с Феликсом возражают, и ты поддерживаешь. Я готовлю инвестпроекты, их блокируют. Хочешь, чтобы Глеб с Феликсом все развалили, распилили, слили активы в помойку? Я не возражаю. Но я не буду ждать, пока прокурорские намотают мне срок. Мне тоже на все наплевать. Поеду жить на Каймановы острова.
На одутловатом, прозрачно-бледном лице человека-медузы изобразилось что-то вроде любопытства. Он разглядывал Георгия, словно букашку, которая заползла к нему на палец и пытается укусить. Девочка аккуратно записывала в блокнот показания прибора.
- Ты знаешь, что с шиншиллы сдирают шкурку живьем? Для лучшего качества меха.
Еще пару месяцев назад Георгий стерпел бы его иносказания, сидел бы и молчал, стараясь не выдать своего липкого страха. Но теперь он даже почувствовал облегчение; по крайней мере, Володя прямо давал понять, что церемониться с ним больше не будут.
- Пойду блинов поем.
Он поднялся и вышел, хлопнув дверью.
К обеду были допущены не все. Часть ряженых отправилась в столовую для персонала, остальным пришлось привести себя в пристойный вид. Появились новоприбывшие: муж Алены Феликс Курышев, пресс-секретарь Володи и еще пара его приближенных.
Стол был накрыт в парадном зале. Царский обед - крахмальные скатерти, черная икра на серебре, стопки румяных блинов, хрустальные лебеди. Игорь, оставленный в сомнительной компании, пока что держал удар. Он, кажется, уже выпил водки, которую разносили на чеканных подносах, и лицо его горело изнутри. Огонь этот яростно высвечивал лепную красоту его лица, и когда Володя вошел в зал, он, как пиявка, присосался взглядом к мальчику.
"Ну что, ты этого хотел? - мысленно спросил его Георгий. - Унитазы из золота и бани, как у римских императоров?"
Здороваясь поочередно с гостями, Володя протянул Игорю ладонь - тыльной стороной, словно для поцелуя или для того, чтобы уцепить за брючный ремень. Их руки задержались вместе на несколько секунд дольше, чем следовало, и Георгий почувствовал беспомощность и злость. Игорь старательно делал вид, что ничего не замечает.
За столом тоже спорили о войне.
- Они воюют за свою территориальную целостность, а мы - за какой-то мифический русский мир, - рассуждал рыночник и либерал Глеб Румянцев. - Я не верю ни в какую дружбу народов, особенно на нашем участке суши. Нас нигде не любят, нигде не ждут. Лезем в чужой огород, а когда бьют по морде, поднимаем крик о правах мирного населения.
- Допустим, крик о правах населения всегда значил ничего, - бубнил из-под вечно сгорбленного плеча номинальный директор. - Эту аларму поднимают со времен завоевания гроба Господня.
Феликс сидел развалившись, нагло поглядывал на Георгия, облизывая с пальцев сметану.
- Украина, гей-браки, сколько можно все это мусолить? У нас своих проблем хватает. По мне, так хоть бы они все перебили друг друга. За свою дурость надо платить.
Собаки носились вокруг стола. Алена время от времени ловила их и целовала в морды, бросала куски ветчины в розовые пасти.
- Люди не умеют любить. Только собаки, - жаловалась она Георгию.
Володя задумчиво жевал, брезгливо осматривая каждый кусок и время от времени впиваясь глазами в Игоря, словно хотел пригвоздить, как бабочку, иголкой. Игорь сидел с прямой спиной и опущенными ресницами. Георгий подмигивал Алене, смеялся над шутками, сам отпускал иронические замечания, но икра не лезла в горло, ледяная водка обжигала.
- А блины-то хороши! Как на поминках, - забавлял хозяина Семенков.
- Масленица и есть поминки, праздник почитания предков, - пояснил образованный пиарщик Володи.
- Все это насчет плодородия. Мертвые лежат в земле и могут способствовать богатому урожаю.
Алена шумно вздохнула:
- Испортили праздник. Блин - символ солнца. А теперь каких-то мертвых кормить.
- Говорят тебе, плодородие! - грубо перебил жену Феликс.
- Совершенно верно, - кивнул пиарщик. - На Масленицу были игрища парней и девок, целовальный обряд. Когда дочку или жену хозяина могли целовать все гости.
- Пусть меня целуют все гости, особенно некоторые, - заскулил Семенков, раскисший от жирной еды и водки. - Я превращусь из жабы в принцессу!
Глеб Румянцев, презиравший Семенкова избыточно и демонстративно, поморщился:
- Может, тебе лучше поступить карликом в цирк?
На другом конце стола шел нескончаемый разговор о деньгах.
- Когда таки рухнет этот проклятый доллар? - жаловался кособокий директор. - Мне десять лет обещают, я вкладываю свои деньги в рубли и жду краха американской экономики. Когда уже это случится?
Расслышав реплику, Володя проговорил:
- Ты будешь ныть про доллар, даже когда труба Гавриила выдавит тебя из задницы гигантской улитки.
За столом на секунду повисло молчание, только Семенков затрясся в приступе шакальего смеха: