Разумеется! Хотя, конечно, все зависит от точки зрения. Если взглянуть на происходящее цинично, мы ничем не отличаемся от двух любовников, пришедших наскоро перепихнуться в сауну. Так же мокро, так же жарко, и то же ограничение по времени. Вот‑вот постучит банщик. Наверняка, и местные мальчишки за нами наблюдают. У них сегодня праздник. Сто лир и бесплатное шоу. Негодник, смеялась она. Какой ты все‑таки циник. И все же, я прошу тебя. Чуть нежнее. Да что случилось‑то, поднялся я над ней на локти, изнемогающий. Мы так до самого утра будем бороться? У меня уже и рука затекла, и спина побаливает, а она все ломается, как будто девчонка. Так и есть, милый. Это же грот Афродиты. Она вышла из воды девственницей. Я понятия не имел, о чем она. Спустился вниз, нанес серию мелких и точных поцелуев в живот, повертел носом у лобка - пахло жарко - раздвинул щекой ляжки, змеей проверил воздух между ними. Сырой. Вот он где, настоящий грот Афродиты. Залез наверх, прижался всем телом, а снизу вломил. Дикий вопль. Судорожные спазмы. Как будто вложил руку в раскрытую рану, а та возьми, да сожмись. Не держись я крепко, мне бы не сдобровать. Но я уже из самосохранения прижимал руки Насти к камню, прикусывал шею, наваливался массой. Вырвись она, забила бы меня ногами, словно взбесившаяся кобылица. Я полежал еще немного. Она стонала, изредка выгибалась дугой - соединяясь с камнем лишь лопатками и пятками, - но сбросить меня не удавалось. Постепенно смирилась. Лишь манда обжигала частыми горячими сокращениями. Постепенно и те стали реже. Затихла. Пульсировала редко, словно остывающая звезда после взрыва. Тогда я приподнялся на локтях, осторожно отпустил запястья - остались белые следы - и стал медленно накачивать. Без изысков. Спустя каких‑то несколько минут тысячи моих маленьких "я" вошли в ее сдавшийся город. Вероятно, там реял белый флаг. Не заглядывал, сразу скатился. Она встала с камня, пошла к воде, я увидел на ляжке полоску крови, и на камне - темное пятно. Невероятно. Настя спустилась в воду по колено, зачерпнула в ладонь, поднесла, дала мохнатке попить. Потом еще глоточек. Вода между ног становилась розовой. Потом просто прозрачной. Море в гроте Афродиты выпило всю кровь моей девственницы. Настя вылезла, встала на колени, наклонилась за платьем. Да нет, не может быть, не верил я. Подскочил сзади, схватился покрепче за бедра. Нет, нет, нет, запричитала она, но уже поздно, я уже впихивал. Бинго! Снова крик, на этот раз злее. Снова бьется подо мной лошадь. Я накачиваю! Спускаю прямо в нее, раз уж у нас такие чудеса. Кончая, оглядываю пещеру, задираю голову, она кружится, я едва не падаю, хлопаю руками, словно большая летучая мышь, нашедшая свою жертву в коридорах грота. Настя жалобно стонет, идет подмываться. Я лишаю ее девственности еще три раза, пока мне не надоедает. В конце‑то концов, это как совать в не разогретую толком женщину. По прозрачному дну мечутся белесые креветки. А может, это мои сперматозоиды скачут, выискивая матку? В таком случае, принять их придется самой Афродите. Последний раз Настя отказывается подмываться, говорит, что с нее хватит. С нас обоих хватит. Падаем, задыхаясь, на камень. Взявшись за руки, ложимся на спины, смотрим на потолок. Настя показывает свободной рукой, объясняет. Вот тут - фигурка Афродиты, нарисованная древними племенами, у которых еще и имен‑то для богов не было. Обратите внимание, какая толстая. А вот уже - поздний период. Этой нарисовали двенадцать грудей. Можете себе представить? Ну, разве что на рисунке. Замечаю, что мы снова на вы. Спрашиваю о причинах. Настя краснеет, смущается. Говорит, что когда я не в ней, она чувствует в отношении меня некоторую робость. Я не против? Конечно, нет! Мне даже нравится! Я только и мечтаю о должном уважении, которое окажет мне женщина. Моя женщина. Настя задумчива. Так всегда после соития, утешаю я свою бывшую девственницу. Если, конечно, она и в самом деле забыла о прошлом. Я тоже не очень могу вспомнить - лица, детали, даты. Сколько мне довелось заплатить за квартиру в прошлом месяце? Каковые суммы сбережений, которые я должен сделать ради достойного поступления в университет старшего сына? Средний чек после похода в магазин? Какое лицо было у одного из моих работодателей на прошлой службе? У какого острова затонула подводная лодка "Комсомольск"? Почему я должен не принимать себя таким, каков я есть, почему должен стыдиться себя, смущаться, отказываться упорно от своего "я"? Заниматься тем, чем не хочу заниматься? Есть у меня хотя бы одна причина быть добропорядочным членом общества, каким так хочет видеть меня жена, и если да, то каковы эти причины? День рождения друзей семьи? Дата крестин еще одних друзей еще одной семьи? Цвет волос? Средняя температура в комнате? В какой стране впервые появилась печатная пресса? Я не помню. Я ничего не помню. Я даже не думаю об этом. Я просто лежу бездумной тушей рядом с женщиной, которую только что брал. Это вовсе не значит, что я отказываюсь от тебя и не хочу тебя видеть лежащей здесь, рядом, пусть и вместо нее. Я хочу. Я протягиваю тебе руку, как Бог Микельанджело на фреске - своему творению. Моя ладонь раскрыта, в ней нет камня. Этот комок - мое сердце. Я протягиваю тебе руку открыто, честно, с любовью. Это все, что я могу дать, не так много, но и не так уж и мало. Я предлагаю тебе занять место на орбите, стать небесным телом, кружащим вокруг меня. А я - вокруг тебя. Все перевернется вверх дном, мы будем счастливы, и пусть у нас не будет точки опоры, пусть не будет пола и потолка, это не имеет значения, когда у меня есть ты, а у тебя - я. Но я хочу быть счастлив. С тобой или без тебя, я буду полон гармонии, как это побережье - Солнцем. Так отринь свои страхи, свои иллюзии, свое "я". Растворись во мне, как соль в этом море. Ляг рядом, перестань думать, как и я. Я вовсе не изменяю тебе, лишь хочу познать мир, как он есть - без рефлексии, ужаса, сопротивления. Мы не в еврейской адвокатской конторе, а смерть - не нотариус. Ее не запугать, не купить, не нанять. Я хочу познать множество вещей до тех пор, когда она придет ко мне вежливым напоминанием уплаты долга. Я достану смерть из почтового ящика, она будет в конверте. Я разорву его, пробегу глазами письмо. Здравствуй, здравствуй, сладкий, пора, пора, пора, будет написано там. Я стану читать, зная, что когда дойду до точки, то упаду замертво. У твоих ног. Я не буду спешить, но и медлить не стану. Я часть этой планеты, падающая водопадом вода, тикающие на кухне часы, шелестящий в ворохе лист, замерзающая на зиму божья коровка, плачущий над ней мальчик, смеющаяся на плече отца девочка… Я отец, я мать, я богиня, я весь этот горький воздух сентября, я паук, и моя седина разлетелась по кустам, я и ты, и твоя недоверчивая улыбка, и твои страхи и сомнения, так оставь их, отставь, отринь… С потолка пещеры каплет, каждая капля оставляет на поверхности воды настоящую атомную воронку, атомный взрыв. Настя дремлет. Я глажу ее лицо, я так нежен сейчас к ней. Настя раскрывает глаза. Я люблю вас, говорю. Я знаю, отвечает она в полусне. Снова забывается. Оглядываюсь, пытаясь запомнить грот на всю жизнь. Конечно, забуду его спустя минуту, шагнув лишь раз по жесткой траве, по камням, под солнцем. Помню лишь воспоминание. Украшенные струящимися камнями стены. Древние богини на потолке. Такие далекие. Кажутся выдуманными, игрой фантазии. Словно созвездия - небесные фигуры, которых, на самом деле, нет. Есть лишь звезды. Это мы их на карте соединили. Изумруды света в воде. Белесое дно. Инопланетная капсула. Чаша заседаний из фильма про инопланетян. Подземная капсула, полная призраков ушедших людей. Здесь служили еще древней праматери. Это ее мохнатка. Слюнявый передок. И плещется в нем не вода, а смазка. Я снова восстал. Пожалел спящую Настю. Перевернул набок, глядя на бедра - жалобно застонала во сне, - ожесточенно схватил копье. Метнул в небо, метнул в бога. Глядя на тело на камне, - будто похолодевшая уже жертва, - оросил белыми каплями море. Семя, - расплываясь Вселенной после Большого взрыва, - постепенно растворилось в воде. Забурлил новый мир. Это вода поднималась из‑за прилива. Я разбудил Настю и мы выбрались на Землю.
…По дорожке, мощеной битой плиткой - все, решительно все идет здесь в дело, - возвращаемся к купальне. Пытаемся определить "своих" туристов среди глиняных фигурок, сохнущих на солнце. Да‑да! Они загорают, вывалявшись в грязи, как свиньи. Определенно, это самая фантастическая спа‑процедура, которую я видел. С учетом того, что это единственная спа‑процедура, мной виденная. Пора расширять кругозор! Спускаемся к бассейну, оживленно болтаем, изображаем радость. Хотя я вижу - она устала. Я тоже едва на ногах держусь. Вспоминаю неприличный анекдот про Цезаря и тысячу девственниц. Рассказываю. Анастасия даже не смеется. Отволакиваю ее в кафе по соседству, опускаю на кресло, на всякий случай приковываю - смазливые официанты так и вьются около, - перебегаю к душевой. Тщательно мою всю свою группу. Они так обмазались глиной, что и пошевелиться не могут. Совершенно! Стоят, как болваны, только глазами ворочают. Ради забавы, пытаюсь сосчитать их всех. Конечно, сбиваюсь постоянно. Все дело в том, что я их не помню. Уверен, и они меня. В лицо мне тут никто не смотрит, я же "представитель компании". Попросту, функция. Что же! Меня устраивает! Хочу быть ничем, бумажкой с печатью, удобным мини‑кассовым аппаратом, просто‑напросто мобильным телефоном, который носят с собой не потому, что любят его. Хотя некоторые… Опять сбиваюсь. Кого‑то не хватает, или я прихватил лишнего туриста из чужой группы? А, плевать. У кого один ребенок, тому и сто не страшны. Бардака, беспорядка и бессмысленных вопросов от них - что от одного, что от тысячи. Да, от туристов. Мою их тщательно. Выволакиваю под струю душа по одному. Чмокают ртами. Вдыхают воздух прочищенными ноздрями. Редактор журнала едва не задохнулась. Она ела кусок глины, чтобы прочистить себе кишечник, виновато делится она, и не заметила сама, как подавилась. Резко вдохнула воздух носом, а он же в грязи тоже! Ноздри залеплены, рот. Пришлось дышать со свистом, дышать еле‑еле. Ну и дела! Споласкиваю ее, заворачиваю в полотенце, отправляю по направлению Насти. Та уже пьет чай. Медно‑красный, совсем как кровь на ляжке. Как все похоже в мире, как скачут символы. Чайки танцуют по морю галочками, море шелестит листьями, листья падают камнями, камни сереют мышами, мыши шуршат листьями, впрочем, мы так замыкаем круг. Все похоже. Мир создан плагиатором, воровавшим у самого себя. Бог - исписавшийся писатель. Ха‑ха! Вот я тебе и отомстил, думаю с обидой. Есть за что ненавидеть его. Писатель из меня никудышный, последние года три только и пишу, что буклеты об "аутентичных туристических маршрутах, пролегающих в живописных местечках и незабываемых, колоритных, турецких деревнях". Теперь‑то мы квиты. Ты меня обгадил, я тебя обгадил. Правда, ты и туристов моих обгадил. Глиной. Беру следующего. Просто армия китайского императора какая‑то! Думаю, я бы мог их просто‑напросто испечь сейчас в золе, как рыбешку. Это Сергей. С вечной своей улыбочкой объясняет, что и не думал, не гадал, какая эта глина густая. Раз, и окаменел. Теперь он понимает, как умирали все эти рыбы и пауки в мезозойскую эру, ха‑ха. Сбиваю с него керамику. На одном куске изнутри - отпечаток пальцев. Вижу, как юркий турок из обслуги маленьким птеродактилем бросается на окаменелость, бьет крыльями, пытается стащить. Сергей не дает! В чем дело‑то? Турок всего лишь хочет поместить кусок с отпечатками человека на фасад своего дома, повесить табличку, с надписью "Отпечаток руки доисторического человека, 10 век до нашей эры". Они обожают круглые даты. Надпись сделает школьный учитель, за парочку баранов. Сам‑то турок - безграмотный. Конечно, у них тут всеобщее среднее образование, но ведь еще и всеобщее право на труд. Порой одно другому противоречит… Так или иначе, для бедняги эта глиняная табличка просто кусочек счастья, вечный источник дохода. Небольшого, но ведь он и работать не собирается. Просто маленькая коробочка для чаевых. "Тип‑бокс". Щелочка, монетка. Скромная улыбка. Сигаретка. Чаек. Чаек даровой, он тут развозится по стране самоварами на сто литров и раздается в каждый дом. Продают по две лиры глоток. Навар - сто тысяч процентов. Отстегиваешь государству восемьдесят процентов чистейшей, как афганский героин, прибыли, и живешь спокойно. Забыл отстегнуть, взорвали, как курдского террориста. Живи сам. Дай другим. Восток. Да‑да, дело тонкое, кивает растерянно Сергей. Я‑то знаю, что у него вид только растерянный. А на самом деле он - змея. Взгляните на питона. У него строение пасти таково, что Змей будто улыбается. А на самом деле он машина. Аппарат для кассового убийства. Будьте добры, оплатите. Получена сумма? Получите убийство. Сергей таков. Даже если он никого не убил, я знаю, что он - убийца. Такова его сущность. А я, даже если половину планеты перебью, навсегда останусь травоядным. Я не хищник. Разве что, в сексе. Но ведь и в сексе особая чувствительность, ненасытность - скорее, признак травоядных, корма, а не того, кто им питается. Чем ты беззащитнее, тем быстрее и больше и чаше надо размножаться. По всем признакам я кролик, а Сергей - питон. Так что я на всякий случай сую глину с отпечатком его пальцев в карман, сунув турку десять лир. Парнишка плачет от счастья, умоляет позволить ему сфотографироваться с ним и его семьей, звонит дедушке, бабушке, невесте. Вырываюсь, еле успеваю отогнать группу к причалу, погружаю на корабль, отвязываю канат, машу рукой. Из‑за кактусов уже несется облагодетельствованный мной официант, его семья, семья каждого члена его семьи. Уф! Утираю пот, ложусь на скамью, закрываю глаза, хочу отдохнуть хоть немного. Солнце скачет комариком по водам Дальяна, все ускользает от взгляда, как от прожорливой лягушки. Тонет порыжевшей от древности монеткой. Надеюсь, я никого не забыл. Оглядываю группу. Все сидят довольные, наконец‑то отдохнули. Одна лишь подружка новосибирской Агаты Кристи, сама из Новосибирска, так и не пожелала смыть с лица глину. Сидит, словно на лицо тарелку напялила. Руки на коленях, спину согнута, свалилась набок. Видать, крепко притомилась. Ну, спи, спи, моя старушка. Закрываю, глаза, как вдруг оживает скрипучий голос. Несется от штурвала. Глянуть на право, там висеть старинный лестница. Пойти на ней - получать вид прекрасная на самая незабываемое лес с твоя жизнь. Копать‑колотить! Анекдот знать? Ехать турок через река, видеть грека в реке черепах. Вскакиваю. Иду к капитану. Рядом сидит счастливый, улыбающийся мальчонка лет двадцати. Конечно, взгляд его давно уже тонет в складках Настиных ляжек. Неважно, что говорить. Поток сознания. Он смотрит женщине в манду, и становится Джойсом. Путешествует в складках малых и больших половых губ, как Улисс по Дублину. Бедный, бедный Одиссей. Не заплутал бы. Спрашиваю у капитана ответа. Все просто. Племянника выгнали из школы, надо поработать, вот он и устроился на корабль гидом. Будет проводить экскурсию! Когда? Да она уже, собственно, идет. Интересуюсь образованием племянника. Я что, тупой? Среднее незаконченное. Но он много читал. Брошюр, всяких буклетов. Пусть бей‑гид не волнуется. Практика местных гидов на откуп широко распространена, я получу свои двадцать процентов. Пусть заткнется, велю я. Нет? Сорок процентов! Пятьдесят! Пятьдесят, если он прекратит пялиться на мою подругу, или я ему яйца оторву и черепахам скормлю, рычу я. Уж очень меня все происходящее расстроило, ведь ни о каком таком местном гиде мы не договаривались. Господи! Да тут скоро черепахи будут предлагать свои услуги по проведению пешеходных и подводных экскурсий! Возвращаюсь на скамью, ложусь поодаль от Насти, хотя так хотел бы к ней. Нет. Надо соблюдать остатки приличий. Солнце погрузилось в Дальян наполовину. У меня странное чувство, что мы плутаем вокруг реки, словно околдованные, привязанные. Решаю проверить это, и рвануть завтра подальше. Скажем, в Эфес. Пацан тарахтит какую‑то несусветную чушь. Несет про среднее образование в Турции, про то, как они, на самом деле, уважают туристок, а не считают их всех проститутками, - проститутки он произносит, причмокивая, раза три, все становится ясно, - потом сворачивает на производство хлопка, я понимаю, что он участвовал в сборе урожая… В общем, обычная экскурсия. Человек рассказывает о себе, своей нелегкой жизни, "в призме экономических трудностей страны". Аминь! Лодка причаливает. Капитан делает маленькое объявление. Только что иметь экскурсий. Группа платить. Сколько желать. Сумма не фиксированная. Просто показать уважений. Скажем, сто доллар каждый персона? Хохочу, как безумный, ночь падает на Дальян, Солнце окунается в воды с головой, и плывет между корней камышей крокодилом, оставляя золотой песок, горящие даже в воде искры. Конечно, уважений не оказывает никто. Группа выходит с корабля, мрачно насупившись. Гид даже и не расстроен. Он ведь посмотрел на бабу в купальнике! Будет что рассказать в кишлаке! Но расстаться просто так ему не позволяет гордость. Триста турецких спартанцев торговались до самого конца! Как же так, бей‑гид. Был уговор. Пытаюсь поднять старушку из Новосибирска, она явно провалилась в глубокий сон, прижимаю к себе одной рукой галантно, как вампир жертву, а другой - отмахиваюсь от капитана и его незадачливого племянника. Как же так? Я должен гиду конверт! Еще я должен конверт сестре гида, жене гида, брату гида. Конверт - стране гида! Конверт - конверту гида! Рядом причалил корабль с французами. Капитан хватал их по очереди, переворачивал и сильно тряс. Помощник подставлял под туриста сачок. Кошельки, часы, мелочь, ключи. Все собирали. У кого нет денег на добровольные пожертвования, тот снимает кольца, серьги. Одна старушка замедлила, видно, серьги ей подарила бабушка, дороги, как память… Ухо отрезали! Брызнула кровь. Я ударил своего капитана ногой, прыгнул с борта, вытаскивая старуху, потащил за собой. Вдалеке синел автобус. Дотащился до него, завалился на заднее сидение, махнул рукой, помчались. Я переполз с багажное отделение, чтобы проверить ужасную догадку. Так и есть! Старая сука задохнулась, чересчур густо обмазав голову глиной! Проверил пульс. Потрогал сердце.