Дворецкий поставил поднос на столик, снял серебряные крышки, сохраняющие тепло, с мисок и ловко накрыл на стол. По-видимому, Ахмет умел делать все на свете. Наблюдая за его точными, проворными движениями, Трейси попыталась заговорить с ним, но он покачал головой, давая понять, что не понимает по-английски. Перед тем как уйти Ахмет-эффенди показал на колокольчик, в который она должна позвонить, если ей что-нибудь понадобится. После его ухода Трейси позвала Ясемин из-под кровати, приготовила для нее несколько кусочков и села ужинать.
Ужин был вкусным и прекрасно сервирован: небольшой стейк с картофелем и бобы незнакомого Трейси вида. В этом доме понимали толк во вкусной еде. Еще бы! Ведь хозяйка была француженка. Трейси и Ясемин поужинали с большим аппетитом.
Когда Халида забрала поднос и принесла новых углей для мангала, Трейси выпустила Ясемин из комнаты, и кошка сразу же направилась к лестнице. В ванной комнате уже растопили печь, и Трейси с предвкушением наслаждения залезла в большую ванну, наполненную очень горячей водой.
После ванны Трейси Хаббард поспешила к себе, чтобы случайно не столкнуться с Майлсом Рэдберном. Она было собиралась лечь спать, но Босфор не позволил ей сделать это, он неумолимо манил ее. Она набросила на ночную рубашку пальто, выключила свет, раздвинула плотные шторы и вышла на веранду. На причале никого не было, волны с тихим шелестом бились о ступеньки. Дождь прекратился, и в тишине Трейси различила голоса, доносящиеся из деревни, расположенной неподалеку на этом же берегу. Мимо проследовал ярко освещенный пароход с громко работающими двигателями, направляющийся из Стамбула к российским черноморским портам. Над головой мчались рваные тучи, сквозь серую вату которых временами пробивался тусклый лунный свет.
В деревне запел мужчина. Трейси впервые слышала печальную турецкую песню, изобилующую монотонными повторами. Что-то в ней, несмотря на непривычный для слуха американки музыкальный строй, завораживало.
Трейси Хаббард опять охватило чувство одиночества. Сейчас все то, что было ей знакомо и на что она могла бы опереться, находилось бесконечно далеко. Она плыла по течению, которое могло вынести ее куда угодно. Итак, попробовала Трейси подвести итоги дня, что за люди ей встретились? Миссис Эрим – очень непростая дама, в ее истинных чувствах и намерениях разобраться очень трудно. А Нарсэл, с этой своей странноватой привязанностью к Анабель, которую ей не удавалось скрыть даже под маской идеальной благовоспитанности, разве она – не загадка? Интересно, каков доктор Эрим, брат Нарсэл. Но главное, что заставляло ее волноваться – вопрос, чего ждать от человека, ради которого она и приехала в Турцию – Майлса Рэдберна. А может, она все-таки сделала глупость, отправившись в Турцию? Вопросов было много, ответы не находились. Трейси оставила дверь приоткрытой, выключила обогреватель и легла в большую, удобную кровать. И усталость убаюкала ее…
Спала Трейси Хаббард, в общем, крепко, изредка просыпаясь от странных звуков, которые доносились от пролива, потом опять засыпала. Окончательно Трейси разбудил рано утром крик петуха, такой громкий, что ей показалось, будто закукарекал не один, а тысяча петухов.
3
Какое-то время Трейси Хаббард нежилась под одеялами и смотрела, как по узорам потолка из ромбов бегают тени. Через приоткрытую на веранду дверь в комнату пробрался бледный луч света. Он засвидетельствовал, что дождь закончился, над Босфором взошло и сияет солнце. Трейси еще несколько минут лежала и прислушивалась к кукареканью петухов и блеянию коз. Потом выскользнула из кровати и вышла на веранду.
Омытая дождем трава на холмах противоположного берега казалась пронзительно зеленой. Под светло-голубым небом плавно нес свои темно-синие воды Босфор. В маленьких бухточках еще клубился туман, но он постепенно рассеивался, подчиняясь мощи солнечных лучей. Трейси разглядела неподалеку на крутом берегу ветхие деревянные домишки небольшой деревни. А на противоположном берегу пролива в той стороне, где был Стамбул, виднелся массивный треугольник каменных стен, из каждой вершины которого в небо вздымалась большая круглая башня. Наверное, средневековая крепость, подумала Трейси.
Замерзнув, Трейси вернулась в комнату и быстро закрыла дверь. Ничего страшного, солнце скоро согреет все вокруг. Его свет уже поднял ей настроение, помог восстановить смелость и укрепил в решимости добиться поставленной цели.
Халида принесла поднос с булочками и густым, похожим по виду на сироп, черным турецким кофе. Трейси села на кровать, облокотилась на подушки и поставила столик между ног. Впервые ей доводилось завтракать в непривычной роскоши. Единственное, о чем она жалела, так это о чисто европейской скудости завтрака. В такое утро она бы предпочла сытный американский завтрак: оладьи и бекон с яйцами.
Комната уже не казалась ей угрюмой, белая кошка куда-то исчезла. Ладно, решила Трейси, не надо придавать большого значения всяким мелочам, надо просто привыкнуть к комнате. Современная обстановка не очень гармонировала с ней, и Трейси подумала: уж не Анабель ли выбрала вместе с золотистым ковром и мебель для того, чтобы прогнать печаль и уныние? У Трейси складывалось впечатление, что Рэдберны жили здесь как почетные гости. Очевидно, Сильвана Эрим считала себя покровительницей искусств. Судя по всему, муж-турок оставил ей большое наследство, и она могла позволить себе кое-какие прихоти.
Трейси надела все то же, без излишеств, серо-голубое платье, выгодно подчеркивающее ее тонкую талию и стройную фигуру. Единственным ее украшением и на этот раз стала золотая булавка, своего рода талисман. Трейси тщательно расчесала каштановые волосы и сложила их в тугой узел на затылке. Своими волосами она всегда гордилась, а сейчас посчитала, что и в целом выглядит неплохо. И тут вошла Нарсэл. И выглядела она так, что Трейси напрочь забыла и думать о комплиментах самой себе.
Этим утром турчанка сделала не такую сложную прическу, как вчера, и надела туфельки не на каблучках, пониже, но была не менее привлекательной и элегантной в черных брюках в обтяжку и голубом пушистом свитере. Султанам, вспомнила Трейси общепринятое мнение, нравились женщины с пышными формами, и; хотя одежда поменялась, под брюками и свитером турчанки не случайно легко угадывались линии тела.
– Миссис Эрим хочет поговорить с вами, – сказала Нарсэл. – Она ждет вас в кабинете мистера Рэдберна.
– Он… он тоже там? – с замиранием в голосе спросила Трейси.
Девушка покачала головой.
– После завтрака мистер Рэдберн всегда совершает длительные прогулки очень быстрым шагом. Мне кажется, это английская привычка, не правда ли? Он скоро вернется, но миссис Эрим сначала хотела увидеть вас.
Комната Майлса Рэдберна находилась тоже на третьем этаже в другом конце мрачного салона, только окна ее выходили не на Босфор. Нарсэл подвела Трейси к двери в кабинет и открыла ее. На кожаном стуле за большим столом из орехового дерева, заваленным книгами и бумагами, сидела Сильвана Эрим. Она пожелала гостье приятным голосом доброго утра и царственным жестом указала на стул. Потом властно повела пальцем. Нарсэл тут же исчезла. Да, миссис Эрим, безусловно, привыкла повелевать. Трейси, однако, спросила себя: а может, все дело в национальной традиции, которая велела Нарсэл покорно выполнять приказания вдовы старшего брата. Только когда Сильваны не было поблизости, Трейси замечала в Нарсэл что-то индивидуальное.
– Хорошо выспались? – осведомилась миссис Эрим у Трейси, но не стала дожидаться ответа, а развела руками. – Видите? Это, дитя мое, то, с чем вам придется мириться.
Трейси понимала, что она имеет в виду. Девушка села сразу и бросила тем самым как бы вызов миссис Эрим. Что ж, как бы там ни было, она не намерена сдаваться без боя на милость этой властной женщине.
Огромная комната находилась примерно в таком же состоянии, как и стол. Полки, протянувшиеся вдоль стен, были завалены книгами. Одни лежали аккуратными стопками, другие громоздились пирамидами. В одном углу стоял обеденный стол, тоже заваленный горой книг, бумаг и папок. Огромное кресло, обтянутое красной камчатной тканью, содержало в себе еще одну гору книг и бумаг. Единственным оазисом в этом море беспорядка был чертежный стол с наклонной доской, который стоял рядом с дверями на веранду. К доске был приколот лист бумаги. Еще кабинет Майлса Рэдберна мог похвастаться высокой, белой печью с расписными изразцами, которая давала больше тепла, чем электрический обогреватель.
– Сейчас я вижу, что имел в виду мистер Хорнрайт, когда говорил, что здесь нужна экономка, – заметила Трейси, позволив себе иронически улыбнуться.
Миссис Эрим напряглась, словно этот полуупрек был адресован ей.
– Дело в том, что Майлс не разрешает слугам ни до чего дотрагиваться. Он кое-как терпит еще вытирание пыли, но не переносит, если кто-то хотя бы приближается к чертежной доске. Нам удается убирать потихоньку только тайком, но сами видите, что из этого получается.
Трейси все прекрасно видела. Навести хотя бы элементарный порядок здесь – отнюдь не простая задача. А так как творец и хозяин всего этого беспорядка был против любого вида вмешательства, она растерялась. Трейси нерешительно прошлась по комнате и остановилась перед чертежной доской, к которой был приколот продолговатый лист бумаги кремового цвета с декоративной надписью старинными турецкими письменами, выполненной тушью.
Миссис Эрим заметила ее интерес.
– Это старинная турецкая каллиграфия. Мистера Рэдберна очень интересуют такие надписи. Он их копирует, хотя, конечно, не знает, что там написано. Но, пожалуйста… сядьте. Майлс скоро вернется, и мы с вами должны обсудить дела. У меня для вас не очень приятные новости.
Трейси уселась и посмотрела на хозяйку. Миссис Эрим поменяла вчерашнее просторное платье на серый костюм, который был сшит наверняка в Париже, как и наряды Нарсэл. Длинные золотистые волосы миссис Эрим были собраны в пучок на затылке и перевязаны шелковой ленточкой. В утреннем свете лицо Сильваны светилось спокойной уверенностью. Несомненно, Сильвана Эрим ожидала от окружающих лишь повиновения, и Трейси приготовилась к сражению.
– Вчера вечером после ужина я разговаривала с мистером Рэдберном, – бесстрастно сообщила миссис Эрим. – Он не хочет, чтобы вы оставались. Майлс не позволит вам дотронуться ни до единого листа своих материалов, но он согласился поговорить с вами. Хоть разговор я вам устроила. Он слушать не хотел о том, чтобы вы остались на неделю. Мистер Рэдберн порой бывает довольно груб и резок. Что тут поделаешь…
Интересно, работала ли миссис Эрим против нее или наоборот на нее, спросила себя Трейси. Во всяком случае, она абсолютно не доверяла этой женщине.
– Тогда я должна сама поговорить с ним, – заявила Трейси Хаббард с демонстративной уверенностью.
Миссис Эрим несколько секунд молча разглядывала гостью. Потом неторопливо, грациозно встала, пересекла кабинет и приблизилась к двери в соседнюю комнату.
– Подойдите, пожалуйста сюда, – сказала она. – Я хочу вам кое-что показать.
Она открыла дверь, несомненно, спальни Майлса Рэдберна и сделала шаг в сторону. В комнате царили порядок и чистота. Ставни веранды были открыты, и с поросшего лесом соседнего холма лился утренний солнечный свет. Солнце уже немного нагрело комнату, а один его луч упал на кровать.
Трейси окинула спальню беглым взглядом и задержала его лишь на картине, которая висела на стене над резной спинкой широкой кровати. Это был портрет молодой женщины в мягких серебристых тонах. Все, кроме лица, было выписано нечетко и находилось как бы в дымке тумана. Но черты лица были даже несколько преувеличенно четкими. Трейси едва не покачнулась от захлестнувшего ее потока чувств. Трейси всегда знала, что такой момент когда-нибудь наступит, и вот он пришел. Со стены на нее смотрело лицо сестры, ускользающее, таинственное и все же необыкновенно милое, именно такое, каким его помнила Трейси. Оно казалось абсолютно реальным, почти живым. Переведя дух, Трейси стала подробно рассматривать картину.
На полотне была изображена стройная девушка в кружевном белом платье. Лицо было повернуто к зрителю на три четверти. Белокурые волосы несколько небрежно зачесаны назад и собраны на затылке серебристой лентой. Тонкая шея казалась высеченной из мрамора, лицо выглядело одухотворенным. Выразительно очерченный рот художник сделал бледным, подчеркнув прежде всего глаза, хотя они и были полуприкрыты веками. На бледных щеках лежала тень от черных ресниц, глаза едва виднелись. На ее лице можно было прочитать одновременно следы трагедии и радости. Молодость девушки была осмотрительной, а не опрометчивой. Туманная хрупкость лица как бы противоречила темным глазам.
– Это Анабель, – сказала миссис Эрим, – жена Майлса Рэдберна.
Трейси смотрела на картину и ждала, когда комната перед ее глазами перестанет качаться. Она догадывалась, что такое сильное чувство придет, но не подозревала о существовании портрета и не подготовилась к встрече с ним.
– Вот вам одна из причин, по которой его книга никогда не будет закончена, – спокойно сообщила хозяйка. – Вам, наверное, уже известно о трагической смерти миссис Рэдберн три месяца назад. Тень ее самоубийства тяжелым грузом лежит на всех нас. Ваш мистер Хорнрайт рассуждает как прагматик: сколько страниц в рукописи, сколько копий нужно будет сделать с набросков мистера Рэдберна и так далее. Для того чтобы убедить Майлса Рэдберна взяться за книгу, он много тут слов произнес о целебной силе работы, но мистер Хорнрайт не знает жестокой правды о тени самоубийства.
Трейси внезапно отвела взгляд от картины. Комната перестала качаться.
– Что вы имеете в виду, когда говорите "правда"? – поинтересовалась она.
– Это вас не касается, – грубовато ответила миссис Эрим. – Ваша обязанность – вернуться домой и убедить мистера Хорнрайта, что книги не будет. Все остальное, что здесь происходит, вас не должно интересовать.
Трейси поняла причину, по которой миссис Эрим пригласила ее в яли. Если ей и разрешат остаться, то с одним условием: она должна будет плясать под дудку хозяйки.
– Вы настроены против книги, миссис Эрим, – парировала Трейси. – Но объясните, пожалуйста, почему?
Француженка пожала плечами.
– Как я уже сказала, я реалистка. Для человека, который был прекрасным художником, эта работа – просто способ зарыть себя заживо… Это даже смешно, что решать такую серьезную проблему прислали почти ребенка.
Трейси вновь посмотрела на картину.
– Вы хотите сказать, что он очень сильно любил жену и не может теперь жить без нее? Что искусство потеряло для него всякий смысл?
На мгновение лоск показного спокойствия дал трещину, и розовые щеки миссис Эрим вспыхнули ярким румянцем.
– Что за абсурд! Вы же ничего не знаете и не понимаете. Конечно, в последние годы семейной жизни Майлс не любил ее. Миссис Рэдберн обладала скверным характером и была сверх всякой меры порочна. В конце концов мистер Рэдберн начал даже презирать жену, хотя ему трудно признаться в этом самому себе. Поэтому он и предпочитает смерть жизни. Он похоронил себя как художника в этой бессмысленной работе задолго до смерти жены.
Не в первый раз Трейси Хаббард слышала жестокие и резкие слова о своей сестре. Но даже несмотря на то, что Трейси перестала быть обожающей старшую сестру малышкой и достаточно хорошо понимала жизнь и людей, чтобы признать, что Анабель была далеко не совершенством, она отказывалась верить в порочность сестры. Что-то тут было не так, и эта загадка мучила ее наряду с вопросом, не могла ли она сделать больше того, что сделала? Не могла ли предотвратить финал трагедии?
– Почему она умерла? – наконец отважилась задать вопрос Трейси. – Зачем молодой женщине, у которой все было, кончать жизнь самоубийством? Да к тому же еще и такой красавице!
Как только эти слова слетели с ее губ, Трейси прикусила собственный язык, поняв, что зашла слишком далеко и никогда не получит ответ на столь однозначно поставленный вопрос. Она забыла об осторожности, что дало закономерный результат: в глазах миссис Эрим неожиданно вспыхнуло подозрение.
– Проводить параллели между красотой и счастьем типично детская манера, – ответила Сильвана Эрим. Только она, казалось, не обратила внимания на тот факт, что ее собственная жизнь опровергала это утверждение. – Вы поступите мудро, если займетесь тем, ради чего, собственно, приехали сюда. Вынуждена снова вам напомнить, что личные проблемы мистера Рэдберна вас не касаются. Я права, мисс Хаббард?
Настало время сделать шаг назад и вернуться за линию, которую Трейси только что так неосмотрительно переступила.
– Конечно, его личные проблемы не мое дело, – покорно согласилась она. – Просто портрет произвел на меня сильное впечатление.
– Я показала вам портрет только для того, чтобы вы поняли всю неуместность и бессмысленность своей миссии. Вы поступите очень мудро, если не проговоритесь мистеру Рэдберну, что видели его.
Трейси чувствовала, как горят ее щеки. Она вновь ощутила себя маленькой девочкой, которая получает нагоняй от взрослых и боится сказать хотя бы слово в свое оправдание. Прежде чем она смогла что-нибудь ответить, в дверь постучали. Послышался взволнованный голос Халиды, говорившей, естественно, по-турецки.
Миссис Эрим немедленно вывела Трейси в кабинет и закрыла за собой дверь в спальню.
– Он идет. Я представлю вас и уйду. Если захотите заказать билет домой, скажите мне. Я с радостью помогу.
Трейси пожалела, что у нее так мало времени, чтобы прийти в себя после впечатлений от портрета и разговора с Сильваной Эрим. Ей казалось, будто на нее наклеили ярлык с именем и фамилией. Сейчас она с радостью воспользовалась бы любимым трюком Анабель, которая умела смотреть на людей из-под опущенных век и никогда никому не открывала своих мыслей.
Дверь в кабинет внезапно распахнулась, и на пороге появился высокий, худощавый человек. Прямая осанка и разворот плеч свидетельствовали о том, что он когда-то служил в армии. Но это и все, что было в нем бодрого. Выражение лица у него было, как у человека, давно потерявшего всякий интерес к жизни. Его нельзя было назвать красавцем, но мужественные черты его лица несли в себе определенную привлекательность. Он выглядел старше своих тридцати восьми лет, в глазах его читалась неизбывная тоска.
– Ты хорошо выглядишь, – похвалила его, однако, миссис Эрим. – И хорошее сегодня утро для прогулки. Майлс, эта молоденькая девушка – мисс Хаббард. Ее прислали из Нью-Йорка, чтобы поторопить тебя с книгой. – В ее глазах вспыхнули огоньки интриганства. – Я оставляю вас наедине, чтобы вы обо всем договорились, – добавила Сильвана и направилась к двери.
Майлс Рэдберн молча проводил хозяйку и закрыл за ней дверь. Потом повернулся и посмотрел на Трейси невидящим взглядом.
– До сих пор не пойму, зачем Хорнрайт послал вас! – резко начал он, и Трейси заметила, что годы, прожитые в Америке, все же не погасили его британский акцент. – Еще мне непонятно, почему вы приехали сюда после того, как я написал вам в отель. Пожалуй, вам лучше присесть и объяснить мне, что стоит за всей этой ерундой.