У Андрея сильные руки, большие ладони и длинные пальцы, коротко остриженные ногти. В глазах линзы. А на операции он надевает очки. Если кровь брызнет в линзу - человек может умереть. От задержки процесса. В графе "причина смерти" напишут: умер от линзы врача. Глупости. Андрей не делает их. На работе. Я глажу его по волосам. Одно название. Ежик на голове без ножек. Ему нельзя иметь волосы в пещере. Он хочет быть там один. А вши, клещи и прочие твари - это уже компания. Он красивый, состоявшийся мужчина без денег, тридцати двух лет. Признание все-таки придет к нему. Позже. А пока он будет работать за полбутылки водки. Потому что он - идиот. Фанат. Да, я ошиблась в выборе. Мне ведь без разницы кого не любить. Нужно было лучше думать. Учитывать тенденции и прогнозы.
Только очень обидно, что ему тоже все равно кого не любить.
Пойду-ка я к Игорю и попрошу его стукнуть меня головой о стену. И тогда… И тогда… Тогда - как же я поплачу! Ох.
Загородный дом перестраивался много раз. Он в этом похож на Отечество, которое лично я не выбирала. Сначала это был курятник. Дом дядюшки Груши из четырех дорогих кирпичей. Потом ему, дому, надели шапку. Получился второй этаж из сказки про Бабу-Ягу. Видимо, этот образ был дорог Игорю Львовичу. Он оставил центральную постройку и по бокам прилепил два огромных крыла. Так выглядят воробьи с лебедиными крыльями. Если таковых кто-то, конечно, видел.
Игорь Львович спал в центральной голубятне. Справа от него - Като с мужем. Слева - мы с Андреем и Юшкова с Марком. Вот как она мне доверяет. Правда, они спали на первом этаже, а мы на втором. Был еще чердак с камином и пожарной неустойчивостью. А также проходом в центральную часть. Вообще - в этом доме все дороги вели туда. В Рим. Здесь очень удобно было принимать проституток вперемежку с порядочными женщинами. Хватило бы сил.
Я поднимаюсь на чердак. И впиваюсь взглядом в мужской силуэт у окна. Очень романтично. Мужской силуэт на фоне луны. Луна бывает только в России. На Украине чаще попадается месяц. Это наше необщее мусульманское прошлое. Луна всегда выглядит как дура. В смысле, Красный Крест и Красный Полумесяц - скромная эмблема доброты - гораздо романтичнее. Я не пылинка и не привидение. Но на мои физиологические шумы он не оборачивается. Он ждет. А я этого не люблю. Я подхожу и уже знаю, что это Марк. А раз знаю, то обнимаю его сзади и прицельно целую в шею. Марк разочарованно вздыхает. Понятно: "а ты опять сегодня не пришла".
- Это всего лишь я… Не-та-Катя.
- Я понял, - он улыбается и берет меня за руки.
Я начинаю шевелиться. У Марка срабатывают рефлексы. Он так истошно начинает меня целовать, как будто кричит. Мои шорты с треском летят на пол. Его страсть огибает меня стороной. Я просто ищу приключений. И нахожу их. Мы опускаемся на пол. Я дрожу. Марк - мощный. Марк - жуткий. Марк…
- Марк! - кричу я, Марк, а не "тьфу ты, черт".
Мощные потоки мужской дружбы сливаются во мне в одну реку. Жаль ли мне Юшкову?
- Марк, тебе не стыдно? - спрашиваю я, лежа у него на плече.
- Тебе плохо со мной? - вздрагивает он и начинает ковыряться в носу.
- Разве в этом дело?
- Мы все это проходили пятьдесят шесть миллионов, - он укоризненно улыбается.
- И пятьдесят шесть миллионов один.
- Дроби не в счет. - Он гладит меня под коленкой и начинает неровно дышать.
Я расцениваю его ласку как попытку к изнасилованию. Я повизгиваю и уворачиваюсь. В борьбе никак не обретается счастье.
- Я не хочу, я больше не буду. - Я решительно вскакиваю и иду к луне.
Марку, наверное, нравится мой силуэт, он хохочет:
- Иди сюда, ты замерзнешь. Честное слово, я буду вести себя по-братски. Ты будешь Суок, а я Тутти, наследник. Вот гадость-то, не успели люди полюбить друг друга, сразу выясняется, что они брат и сестра.
Я возвращаюсь и сажусь на шорты. Он берет мою руку и бредит о сороке-воровке. Почему ему не стыдно? А мне почему? Он подтягивает меня ближе, утыкается носом в волосы и начинает мелко-мелко и часто-часто дышать.
- Не-та-Катя, - глухо произносит он, - а давай убежим?
- Куда? - спрашиваю я.
- В пустыню к эмирам. Я продам тебя в публичный дом и буду жить на процент от твоих доходов.
- Опять сутенером?
Я получаю резкую увесистую пощечину, теряю равновесие и падаю на пол. Падаю и лежу себе грустно и пьяно. Марк тяжело вздыхает и не уходит. Он гордо всхлипывает и говорит равнодушно:
- Я очень устал.
А его подоспевшая ко времени слеза капает мне на нос. Мне, честно, все равно - устал он или нет. Я не хочу в публичный дом. Его слезы меня не трогают. Андрюшка тоже часто плакал. Но плачущий Марк выглядел увесистее и был похож на содранный в кровь кулак.
- К маме хочешь? - поинтересовалась я его сценарием.
Он покачал головой и блеснул лунными дорожками на лице.
- Давай дружить, Катя.
- В смысле, твой следующий половой контакт будет с Андреем?
Марк меня не ударил. Он проворно забрался сверху и возлег. Я раздумываю, потому что очень-очень хочу его, но принципы, кажется, дороже.
- Марк, а за какую команду будет играть Христо Стоичков?
- Я забыл, - говорит он и собирает с меня свои манатки. Руки, ноги и прочее. - Так ты поедешь?
- Куда?
- В Эмираты. Думай о хорошем, - просит он.
Я не дошла до Игоря Львовича, меня недолюбил Андрей. Все лошади ипподрома закрыты в стойлах. Можно ли устранить недоделки на Востоке? Я беру слишком большой разбег для того, чтобы превратиться в дешевку. Просто сегодня на луне висит табличка: "Сход с ума".
- Я поеду. А виза? А когда?
- А послезавтра. Доживешь?
- Самолетом? - кричу я громко и счастливо.
Я никогда не летала самолетом. Я не помню, как выглядит море. Я не знаю, на каких деревьях растут Марковы деньги. И мне все равно.
- Мы будем продолжать играть в наследника Тутти? - вкрадчиво спрашивает Марк.
- Сейчас - нет, а так - да.
Сейчас растягивается до рассвета. Марк не называет меня по имени. У него опыт. Нельзя попадаться. Хотя я могу откликнуться на любое. Я забыла, как меня зовут.
Рассвет обозначается косым лучом солнца из-за темной серой тучи. Это испарились наши грехи. Я доползаю до кровати и проваливаюсь в тяжелый короткий сон. В котором снова прелюбодействую с Геной. Он - единственный мужчина, который меня любит. У него фикса, которую не промоешь никаким кофе, стеклянный взгляд, узкий лоб. Он типичный. Для времени и для меня. С ним я - умная. Он любит меня у забора медучилища. Такого никогда не было и не будет. Я всегда соблюдала себя для рывка.
- Пойдем завтракать. - Андрей радостно целует меня в щеку.
Я рассеянно собираюсь и выхожу. Игорь Львович продолжает меня ненавидеть. К этому чувству примешивается мой обман. Я улыбаюсь запутанно и сложно. Марк пускает мыльные пузыри через трубочку для коктейля. Интересно, есть ли у нее более короткое название? Юшкова и Като спускаются вместе. У Марка и Андрея по привычке загораются глаза. Като жмурится и настороженно и виновато смотрит на Игоря Львовича. Я готова подтвердить, что она не ходила вчера на свидание. Меня никто не слушает.
Игорь Львович сухо прощается со всеми и, ссылаясь на дела, нервно садится в машину. Марк зайцем прыгает следом. Они уезжают, и я растерянно смотрю на арабский след.
Крепкий кофе оказывается лишним, и я бегу-бегу в поисках унитаза. Юшкова тащит мне полотенце и успокаивающе гладит меня по спине. Но мне не жалко, мне не стыдно, мне до чертиков обидно.
- Настя, - кричит мой Андрей, - помощь не нужна?
- Нет, - отвечает Юшкова, - отдыхайте, я сейчас. - Она усаживает меня в мое любимое кресло и подходит к столу.
Андрей внимательно всматривается в ее глаза. Она улыбается и предлагает ему несуществующие блины.
- Я мигом, - уговаривает она.
Като непонимающим взглядом обводит присутствующих. Андрей расслабленно и умиротворенно смотрит вслед Юшковой. Я могла вчера многое пропустить. Като не перехватывает Андрюшкиного внимания и царственным жестом поправляет волосы. Она молчит. Андрей не поворачивает головы. Я болею похмельем. Запах пожара из кухни никого не удивляет. Юшкова - мастер-технолог.
- Като, попробуй у Андрея пульс, - пытаюсь я надругаться над великим.
Они переглядываются и понимающе улыбаются друг другу. Като - счастливица, ей с Андреем не освоить науку ревности. Вот поссорилась правая рука с левой. Глупо. Она отказывается от блинов и дальнейшего пребывания на даче. Она прощается со всеми. Мне персонально:
- Держись, Катюха.
И отбывает. Юшкова проведет неделю на даче. За нами вскоре пришлют машину. Юбилейные торжества закрыты. Ждем вас через пять лет на том же месте. Это если не наступит эпоха признания врачебного таланта моего мужа. Мое мерзкое поведение не будет оплачено. Оно выдано в кредит.
Следующим утром квартирный телефон доносит голос Игоря Львовича:
- Я сейчас приеду.
Он не проходит в квартиру и в дверях подает мне конверт.
- Ты не умеешь держать слово, - говорит он равнодушно.
- Нет, но почему. Я исправлюсь.
- А вот и шанс. Пообещай, что позвонишь.
- Кому? Когда? - Я тупая.
- Мне. Только мне, - он резко захлопывает дверь.
Андрей сонно спрашивает: "Кто приходил?" Потом вскакивает и уматывает на работу. А через час за мной заезжает Марк и восторженно хватает меня за ноги. Он приподнимает и носит меня по квартире. Мне не стыдно за бедность. Я никак не могу проснуться.
- Суок, мы улетаем. Вещи можешь не брать. Где мужнин завтрак? Я доем. - Он возится на кухне.
Я думаю, что бы такое написать в записке Андрею.
В белом от страха "боинге" я вспоминаю, что обещала позвонить Игорю. Я боюсь высоты. Не хочу, чтобы со мной разбились люди. Если мы нормально сядем, я позвоню. Позвоню обязательно. Я вступаю в детскую сделку с Богом и авиакомпанией "Эр Франс".
2
Игорь Львович в аэропорт не поехал. Он не любил провожать самолеты, поезда и корабли. Игорь Львович поехал в офис, который упорно называл конторой. Его новые партнеры всегда нервно передергивались, наиболее наглые просили подбирать выражения. Игорь Львович с удовлетворением замечал, что время "крышевого" бизнеса проходит. Все снова боятся милиции-конторы. Он усмехался. Но тяжело и натужно. Игорь Львович был лишен чувства юмора. Начисто. То есть он отмечал, что логическое построение истории, именуемой анекдотом, приводит к нелепому финалу. Но ему не было смешно. Пятачок приходит к Винни-Пуху: "Завтра меня будут показывать в программе "Смак". Увидишь шашлык из свинины - это я". Ну и что хорошего, что наивные и доверчивые существа в этом мире годятся только на шашлык? Но Игорь Львович был умен и знал, что отсутствие чувства юмора - это недостаток. В компаниях он безошибочно определял самого тонкого ценителя глупых историй и внимательно следил за выражением его лица. Игорю Львовичу удавалось всегда рассмеяться на сотую долю секунды раньше. Он слыл светским человеком.
"Согласись, Софа, смех - это физиологическое действо, свойственное человеку как биологическому виду. А юмор - это ссылка на обстоятельства". Игорь Львович мысленно беседовал со своей покойной женой. А раньше обращался за советом только к маме. Обычная еврейская трагедия: она любит его, он любит свою маму. А мама всегда не любила Софу, потому что она была гойкой. А чаще - хазерючкой. А Софа все ждала, когда же, наконец, она станет для Игоря самым важным человеком. А мама обещала, что его дети сделают что-нибудь похуже.
- Чем что, кто? - раздраженно спрашивал Игорь.
- Чем ты. А подумал о чем? - отвечала мама, поджимая усы.
У мамы всегда, сколько Игорь помнил, были усы. Она их совершенно не стеснялась. Она всегда жила так, как ей удобно. И поэтому всегда была права. Игорь это ценил. И Софа ценила. Со временем она смирилась с неравными условиями борьбы и тихо заболела. Софа заболела не из-за мамы, а потому что у нее не было совести.
- Она забыла свой долг перед семьей, - заявила свекровь.
Игорь молча согласился и отправил Софу в Нью-Йорк. И сыновей, и внуков, и маму. Для Софы это уже не имело значения. Она просто умерла в хороших комфортабельных условиях. А мама осталась. Чтоб она еще сто лет прожила. Пусть дети там будут присмотрены. И внуки. Только кому теперь сказать "прости"? Софа добилась своего. Она стала главным человеком в его жизни.
"Я же смеюсь от щекотки? От радости? Когда сделка хорошая и сам у себя украду? Софа, ты помнишь?" Софа, конечно, помнила, ее жизнь прошла под Игорем. В хорошем смысле. На похороны он не поехал. Дела.
- Ей уже все равно. Ко мне тоже можешь не приезжать, я таки, оказывается, выродила вонючку, да? - кричала мать по телефону.
- Мама, ты успела ее полюбить? - устало поинтересовался Игорь.
- А когда я кого-нибудь не любила? - живо возмутилась мать.
- Да, мама, я понимаю.
Когда Софа уезжала, она сказала мужу:
- Поживи для себя немножко.
Это было три года назад. Три года назад Игорь Львович понял, что солнце уже норовит присесть за горизонт. И еще он понял, что не любит петрушку. Только не активно - до ненависти, а просто не любит, и все. Он готовил себе салат и, нарезая зелень, вдруг подумал, что без нее ему будет вкуснее. Хотя до того - и так было хорошо.
Но Софу не вернешь, небосводу не заплатишь, зато расставание с петрушкой не принесло сожалений. Наверное, это и значит, "пожить для себя".
Секретарша вскочила со стула, едва не сломав ногу:
- Игорь Львович, вам звонили из Нью-Йорка. И вот - вам подписали документы на линию полиэтиленовой упаковки. И еще…
- Да, - сказал Игорь Львович и запер кабинет. Каждый его день начинался со звонка матери. Ей не спалось. Правнуки выходили из-под контроля. Чужие дети - чужие проблемы.
Он отзвонил по делам и стал думать о Марке. Игорь Львович любил думать. Он наслаждался, когда одна мысль плавно перетекала в другую и неожиданно прерывалась накопленными за жизнь образами. Игорь мог бы составить из них сонник. Сонник для грезящих наяву. Но он не занимался бесплатными проектами и поклонами в пользу нищих. Игорь Львович полагал, что если каждый мужчина будет зарабатывать деньги и кормить только своих, то в мире наступит долгожданное благоденствие. А эфемерным сонником можно пользоваться, только плотно прикрыв двери кабинета.
Мысли о Марке текли по двум противоположным направлениям. Марк ему нравился. Он умел удивлять. Удивлять ежедневно и неорганизованно. Марк, казалось, не впадал в депрессии, не рефлексировал. Он перся по жизни. И перся как танк, с другой стороны, Марк, конечно, был подлецом. Наглым, но очень талантливым. Он не мог не знать, что Игорь будет осведомлен о поездке уже в тот день, когда Марк только соберется отвезти документы. Но страна пребывания вызывала восхищение. Марк мог поехать куда угодно. Деньги были - Марк рискнул и крутанул убийственный (потому что за это часто стреляли) контракт с металлом. Но куда угодно уперлось в простое название - Объединенные Арабские Эмираты. "А в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али". Логика у паршивца блестящая - там, где под пальмами сидят "али", нет места обрезанным по правилам иудейской веры. Поэтому Игорь Львович не поедет на лихом жеребце через семь морей водворять блудного сына на нужное место. В паспорте на выезд, конечно, не указывается национальность. Но Игорь Львович вполне привык к золотому правилу о том, что бьют не по паспорту, а по морде. А от этого арабами брезговал. Лучше не связываться. Ай да Марк! Только вот зачем так активно плевать против ветра? Если на одежде не хватает жидкости, то можно стать под душ, и все будет красиво.
В этот раз Марк перегнул палку. Нет, сломал. Перегнул он ее еще при первом знакомстве. Но сейчас в Игоре Львовиче взыграла кровь обиженных предков. Марк неожиданно для самого Игоря Львовича наступил, оказывается, на очень большую мозоль. Даже на инфицированную растертость.
- Галочка, - встрепенулся вдруг Игорь Львович, - Марк вернул нам кредит?
- Да, - нежно ответила телефонная трубка.
- Давно?
- Еще на той неделе.
Игорь Львович рассерженно огляделся. Он сам отслеживал поступление денег. Он помнил об этом кредите так долго, что вдруг забыл. Марка не упрекнешь в финансовой нечистоплотности. И бойцов посылать не из-за чего. Мысли Игоря Львовича неожиданно пронеслись над картинами жестокой расправы и пышных похорон Марка.
- Жаль-жаль…
Игорь Львович вздохнул. Марк не тянул на заказное убийство. Он наплевал в душу, но если бы за это убивали, планета вымерла бы еще при неандертальцах. Интересно, у них была душа? Если нет - значит, вымерли бы позже. Но это лирика. А Настя на даче? Вот тогда начнется бытовая трагедия и стоны по разбитой любви. Настя… Игоря Львовича начало знобить. Он становился очень уязвимым, когда речь шла о семье вообще и о Насте в частности. Настя была красивой доброй девочкой. Бесхитростной. Значит, глупой. Игорь Львович просмотрел. Или Софа? Но Настя была, и этого достаточно, чтобы у Игоря сладко сжималось сердце. Он увидел ее впервые, когда ей только исполнилось десять лет. Мама была права: его старший сын сделал "что-нибудь" похуже. Он привел в дом разведенную женщину с ребенком. Не считая того, что женщина была старше сына на шесть лет. А "бесплатное приложение" Настя не могла родиться у двадцатидвухлетнего папы.
- Это что? - строго спросил Игорь Львович, глядя на парочку новых родственников.
Мама сидела в кресле и удовлетворенно улыбалась.
- Я повторяю: это что? - закричал Игорь.
- Это когда у нашего папы болит голова, он начинает заговариваться. Сейчас дадим таблетку, и все пройдет. Сережа, ты рассказал бы о нашем папе своей девочке. - Софа нежно вывела Игоря в коридор, втолкнула в ванную и закрыла за ним дверь на крючок. - Когда нужно будет полотенце - позовешь, - сладко пропела она и пошла успокаивать будущую невестку.
Настя на носочках вышла из гостиной, где все уже целовались, и присела у двери в ванную.
- Тебя выпустить? Или ты еще глупый? - спросила она.
- Почему глупый? Это как проверить? - Игорь уже успокоился и не хотел выходить. Ему было стыдно быть таким похожим на свою маму.
- Вот ты мне скажи - то, что у свиней спереди, едят?
- Голову? - удивился он. - Не то чтобы едят, но холодец варят, точно.
- Нет, не голову, а как у меня и у мамы, только перец, - едят? - Настя из-за двери не так стеснялась, просто хотела узнать.
- Я не знаю. Нет, наверное.
- Значит, ты глупый. А кричишь. Хочешь, я тебя заговорю?
- Как?
- Заговором, как же еще? - Настя уже не сомневалась, что этот новый дедушка давненько не гулял во дворе с девочками. - Ты точно не знаешь? Уверен? Не кивай, вслух говори.
- Точно.
Настя затянула замогильным голосом:
- Как только ты узнаешь эту тайну - ты сразу умрешь. Никогда и ни у кого не спрашивай об этом, не смотри телевизор и не читай книги, не слушай разговоров на эту тему, не заказывай это в столовой - и ты проживешь долго-долго!
Игорь расстроился - в дом привели больную девочку. Теперь она стала нашей, и ее необходимо повести к врачу. Боже, а что сказать-то ему: "она меня заговорила свинячьим писюном"? Мама родная…
- А ты всех так заговариваешь? - спросил Игорь Львович.