Мы гуляем по базару возле "Интерконтиненталя". По уму это называется "торговый центр Дубаи". По всему остальному мы встречаем Лауру, которая торгуется за майки "Найк". Она хочет купить их по четырнадцать дирхамов. О чем и кричит на русском языке. Это выглядит так:
- Нет, мистер, мы так не договаривались. Слышь, мистер, - она сует улыбающемуся продавцу под нос калькулятор "Электроника", - четырнадцать. Как это по-вашему, фортин. Ферштейн?
Продавец счастлив. Так много одной женщины и эмоций. Я вижу, что он уступит непременно, но не скоро. Ему дорого общение. Он, можно сказать, гурман.
- Мистер, ты не лыбься, - кричит она, - я в Томске их больше пяти долларов не продам. А дорога? Давай, дорогой, по-хорошему. Фортин, да? Ты вот подружке моей отдал, а мне не хочешь.
- Вам помочь? - вежливо спрашивает Марк.
- Да скажи ты этой сволочи, что я отсюда просто так не уйду. Пока не отдаст.
Марк тарахтит, обращаясь к лавочнику. Тот шепелявит в ответ. У них разный английский. Но они понимают друг друга. Улыбаются.
- Лаура, он хочет с тобой выпить кофе. Ты как?
- Ах, кофе, - понимающе улыбается Лаура. - Так скажи - запросто. Только пусть потом не обижается. А маечки сейчас отдаст. А вы заберете? А?
Марк быстро переводит. Араб согласно кивает, и мы, нагруженные маечками, отбываем в отель "Интерконтиненталь". Негр-портье сладко улыбается. В городе - повышенная влажность. У меня мокро везде. Я тоже улыбаюсь. Я хочу негра. Мне нравится слово "истома". Истома… Я выворачиваюсь из-под руки Марка и смотрю ему в глаза. Ждет. Но не меня. В душе он не трет мне спинку, потому что мгновенно засыпает, едва коснувшись головой подушки. Я мечтаю о жизни. О маечках. О лошадях. О холодном шампанском. О негре в ресепшн. Марк не ворочается. Он лежит на спине и уже полчаса что-то бормочет во сне. Вдруг начинает орать:
- Нет! Нет! Нет! Не хочу! Мамочка, как мне больно.
Он вздрагивает всем телом и открывает глаза. По лбу струится холодный пот.
- Воды, водки, - тихо просит он.
Он достает пару таблеток, запивает их водой. Долго держит стакан с водой в руках:
- Может, ты тоже выпьешь?
- Давай, пива.
Как это по-русски. По-европейски. Я радуюсь выбору.
- С водочкой? Ершик?
Я киваю. Боевой медицинский напиток. Для среднего медперсонала. Мы молча, не чокаясь, выпиваем.
- Что за таблетки? - осторожно интересуюсь я.
- Так. Транквилизаторы.
- Релашка? Может, с водкой не надо? - Меня охватывает чувство брезгливости.
Это не те страсти, на поводу у которых нужно ходить.
- Дело в навыке, - улыбается Марк.
Я со страшной силой хочу негра. Приходится брать Марка. Секс - хороший релаксант.
- У меня послезавтра день рождения, - устало сообщает Марк.
- А завтра? - мне почему-то обидно. Я - не подарок.
- Поедем на море. Хочешь? - спрашивает Марк. - А вечером я по делам.
- Оружие продаешь? - Я так и знала, что вляпаюсь в историю.
- Покупаю, - улыбается Марк.
Я выхожу на балкон. "Нич яка мисячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай". Месяц висит надо мной, как долька арбуза красовалась бы на тарелке. По-другому здесь все. В моем небе он выглядывает как из-за угла. Здесь - хозяйствует. Арабы не накидали иголок. Собирать нечего.
Утром в холле Лаура рассказывает теще "махровой футболки", что такси нужно брать желтенькие, потому что они со счетчиком. А если такие не попадаются, сразу говоришь, сколько заплатишь. Женщины сходятся в мысли, что дурят везде, и вздыхают. Мы едем на желтеньком такси на пляж отеля "Чикаго". Марк не признает бесплатных удовольствий. Мне все равно. Я ему верю.
На пляже нам выдают белые полотенца и зонтики. Кроме нас с Марком, здесь еще два русских дурака. Жарко.
Мы лежим на топчанах, повторяющих изгибы тела. Моего, во всяком случае. Почти у ног плещется Персидский залив. Похожий на карте на предмет особой мужской гордости. Вода в нем соленая и выталкивает всех, как мячики. В Персидском заливе полно правоверных трупов, зачем ему чужаки? Жара распекает и размаривает.
- Тебе нравится здесь? - спрашивает Марк.
- Да, все хорошо.
- А жить? За всю историю Эмиратов только одному неверному дали гражданство. Он спас шейха, когда перевернулась лодка. Мусульманам не положено плавать.
- Побежали, - лениво говорю я.
- Куда?
- Топить шейха. Сначала я утоплю - ты спасешь. Потом ты утопишь - я спасу.
- Это будет не гражданство, а минус две смертные казни.
- Давай попробуем, - мне больше нравится молчать.
Молчим. Не спим. Потеем. На коже высыхает соль. Марк похож на маскхалат. Умные туристы не купаются в заливе. Для этого существуют бассейны. Али Гуссейн - человек-бассейн. Здесь все улицы "али". Али Мохаммед, Али Джафар. Будет улица "Али Марк".
- Уяк, издык, - говорю я медленно.
- Это что? - лениво спрашивает Марк.
- Вообще - матюки. Но можно приспособить их для новых арабских названий. Река Уяк впадает в озеро Издык. Скажи, я хорошо придумала? - мне, например, смешно.
- Ничего, - соглашается Марк и идет за коктейлями.
Я выбрала баккарди. Лучше отравиться неизвестно от чего. Романтичнее.
Днем мы спим. А вечером Марк прощается со мной у Британского банка. Я бегу вслед за Лаурой с криками:
- Возьми меня с собой.
Мы мотаемся по лавкам. Отчаянно торгуемся и матюкаем иноземцев. Она ведет меня за духами. Я долго разнюхиваю, а продавец все снижает и снижает цену. Когда цена доходит до десяти долларов, я начинаю сомневаться в их французском происхождении. Но я хочу запомнить запах истомы.
- Араби парфюм? - спрашиваю я.
- Мадам, - у меня в руке оказывается картонная коробочка. Сделано в ОАЭ.
- Заплати, Лаура. Марк отдаст.
Лаура нехотя расстается с деньгами и участливо спрашивает:
- Он твой любовник? Я весело киваю.
- Бедная ты, бедная, - сокрушается она, - я-то своего во как держу.
- Пусть и он ездит, - предлагаю я.
- Отъездился уже. Второй инсульт. Он у меня теперь как Ленин. Только "мама мыла раму" и может. Побежали еще в трусах пороемся. Мне надо с сотню.
Мы бежали, а гордые, одетые в белое арабы пасмурно смотрели нам вслед. Мне расхотелось им нравиться. Достоинства у них на миллион долларов. Что на один меньше, чем у нас с Лаурой.
- А как ты все это понесешь? - интересуюсь я, потому что помогать не собираюсь.
- Бой, - кричит на всю улочку тетка-гигант. Из-за двери выныривает грязный старый мужик. Лаура неторопливо вручает ему сумки и строго наказывает: - "Интерконтиненталь", холл.
Мужик согласно кивает.
- Не боишься? - спрашиваю я. - Не донесет ведь?
- С этим тут строго. Руки отрубают.
Налегке мы возвращаемся домой. Лаура усаживает меня в кресло, расплачивается с посыльным, торгуясь громко минут пять. Потом приносит белые пластмассовые стаканы и стыдливо наливает в них водку из бутылки кока-кола.
- За знакомство.
- Ага, - соглашаюсь я и удивляюсь тому, как быстро пьянею.
Сегодня портье - индус. Он меня не привлекает. Он холодно переживает свою карму.
- Лаура, а тебе негры нравятся?
- Какая все-таки молодежь развратная пошла. Давай еще по одной. А ты знаешь, что от них дети черные родятся? Вот, - она настороженно оглядывается по сторонам и шепчет: - А грузин у меня был. Затейник, - хихикает она и заливается краской.
Мне бы тоже пришлась к лицу стыдливость. Лицо есть. Стыдливости нет. Лауру тоже забрало быстро и крепко.
Марк проносится мимо нас, не замечая. Его взгляд похож на брызги шампанского. Капли оседают на мраморном полу. Жаль, что он ходит в трусах.
- Марк, - кричит Лаура и машет рукой, ее глаза блестят нехорошим морозным светом. Еще рюмка - и песня об этом разольется по всем Эмиратам.
Марк резко оборачивается. Меняет несколько улыбок и подходит к нам:
- Катя, давай пригласим Лауру на мой день рождения. И начнем отмечать его прямо сейчас. Плавно перейдем в тридцатитрехлетие.
- Давай, - соглашаюсь я.
Мне не нравится Марк. Он пышет здоровьем и веселится. Все чрезмерно. Истерика. Знакомо. Пить на брудершафт не будем.
- Не, - Лаура качает головой и телесами. Наверное, уже танцует. - Здесь все до двенадцати. Завтра. Спасибо. - Она пытается подняться и тяжело опускается в кресло.
- Девочки набрались, - констатирует Марк.
Мы провожаем Лауру до номера и прислоняемся у стены в коридоре. Волосы Марка щекочут мне шею. Руки резко сдергивают юбку. Мне некого стесняться. Я обхватываю Марка ногами. Поезд приходит к станции назначения в три качка. Я задыхаюсь. Это выпивка, Лаура и Марк.
- Давай, мы еще не знали, что мы - брат и сестра, - шепчет он, - полюби меня.
- Отдай Лауре десять долларов за духи, - говорю я и опускаюсь на колени.
Марк хватает меня за волосы и поднимает.
- Нет, не так. Полюби меня любовью.
Я недоумеваю. Он больно толкает меня в объятия противоположной стены и уходит. Я поднимаю юбку и злюсь. Вернется со слезами. Пьяный и несчастный. Прости, Не-та-Катя. Научите меня выбирать мужчин. А я со временем привыкну их любить.
Ошибочка вышла. Или вошла. Я лежу на кровати. И руки мои там, где нельзя. Папа обещался еще в детстве отрубить, если еще раз… Зачем меня тогда отдали в медички? Все для здоровья. И это для здоровья. Я лично не переводила часы. Время, уважаемые, время. Теперь такие все. Марк совпадает с половиной первого. Он счастлив. Рецепт его, личный. Не рекомендую. Из этого плаванья возвращаются не все дальнобойщики. Он снова снимает аптекарскую резинку. Ритуал, что ли? Он подбирается к моим ногам, резко дергает их. Теперь я лежу на животе. Марк гладит меня по спине и мурлычет.
- Я Като звонил, - сообщает он.
- Это как раз понятно, - я сильно злюсь, подтягиваю под себя колени и почти не специально бью Марка затылком в лоб.
Нам больно и смешно.
- Ее не было дома. Подождем, - заливается Марк.
- Под дождем? - не слышу я.
- Тут вода только в душе, - Марк тянет меня "принимать ванны".
Сил больше нет. Вялое сопротивление завершается бурным взрывом остатков чувств. Марк, кажется, плачет. Я чувствую слезы пупком. Одна, две, три горячих слезы. И взмах ресниц. Дожили… Пусть кто-нибудь другой скажет ему: "Не надо". Я буду спать.
Еще пара дней - и я привыкну к его ночным крикам: "Не хочу. Ой, мамочка!" Я не мамочка. Водку этой ночью пусть нальет себе сам.
К рассвету он затихает, дышит мерно и глубоко. Я придвигаюсь и укладываюсь ему под живот. Мы встречаем утро, как котята в корзинке.
- С днем рождения, - вежливо говорю я.
- Спасибо, - отвечает он, - завтрак проспали? Есть хочу - умираю.
Я тоже. Вчера мы прогуляли ужин. Я постеснялась признаться Марку. Сегодня праздник. Я умру от обжорства, и тогда мне никогда не придется качать живот. А Игорю Львовичу я позвоню потом. Пусть родина немного подождет.
- Куда пойдем вечером? - с набитым ртом спрашивает Марк. - Здесь наверху полно ресторанов. Ты какую кухню предпочитаешь?
- До сего момента я всегда оценивала кухни по метражу. Нравились большие, - скромно отвечаю я.
- Тогда именины по-французски. Я пошел за добавкой.
Официант-филиппинец проводил Марка взглядом "ну вы и жрете!".
- Черт, молочка забыл, - громко кричит Марк по дороге к столу.
- Я схожу. - Я хочу ему сделать приятное. Пусть уже. Он правда именинник. Я посмотрела паспорт.
Мы расстаемся на весь день. Я брожу по центру и подолгу стою у русских кафе. Мне нравится кириллица. Томатный сок. Пельмени с мясом. Но говядина - это не мясо, и я не хочу есть. Мне не встречаются кошки, но запах мочи в переулках напоминает о родине. Не только в Одессе писают в скверах.
Я возвращаюсь в номер. Фиеста. Или сиеста? Сплю. Вечер не виден из-за темных штор. Возбужденный Марк кричит:
- Ну что же ты спишь? Одевайся!
Я послушно вползаю в шорты, он смотрит на меня укоризненно. Ах да. Последствия похода за европейской модой в шкафу. Игорь Львович может пойти со мной в ресторан. Марк пристально рассматривает свои волосы на груди.
- Катя, я поседел. Старость, - он улыбается мне виновато.
Я кладу ему руки на плечи. Он разворачивает меня спиной и пригибает к трюмо. Я решаю смотреть на себя в зеркало. Я отвлекаюсь на глупости, а Марк недовольно пыхтит сзади. Я случайно вдыхаю пудру и громко чихаю. Из глаз катятся слезы, и я становлюсь его половинкой. Нас качает, качает. Нам грустно. Мы медленные. Я не хочу без него. Я ничего не хочу без него. Бедная Юшкова!
Нас обслуживает официант-француз. И опять - филиппинец. Когда-то он работал в Москве. В аэропорту. Он знает "Столичную" водку. Слова "утюг" и "баклажан". Врет, наверное. Я выбираю лягушачьи лапки. Лаура уже пробовала их в Турции. Там они стоили десять долларов за пару. Еще Лаура была в Париже. Занесло по глупости. Очень все дорого и только на худых. Зато там вкусное мороженое. Для нас Марк заказывает "Шато". Официант настойчиво просит нас заказать аперитив. Я слышу, как Марк соглашается:
- О'кей. Ту дабл водка. Ноу айс. Ты будешь водку? - спрашивает он у Лауры.
Та скромно кивает. Я в водку не попадаю.
- Аперитив? - уточняет филиппинец.
- Да. Йес, - кивает Марк.
- Может, это, вино не надо? - спрашивает Лаура. - Я водочки, а?
- За тебя, Марк. Пусть все получится, - говорю я с надеждой войти в его годовой план. Мне нравится такая жизнь. Немного страшно. Но не скучно.
- "Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам", - затягивает захмелевшая Лаура. Это наша здравица. Филиппинец не удивлен. Может, правда жил в Москве?
- А кто такой салмон? - вдруг спрашивает Лаура Марка. - Что это он лепетал тут "салмон, салмон". Соломон?
- Это лосось. - Взгляд Марка мутнеет. Сейчас начнется ария раненого зверя. Лаура толкает меня под столом и шепчет:
- Ничего, бывает. Бог управит.
Марк втыкается в нее тяжелым черным взглядом:
- Что ты мелешь, от какого бога? Где ты его видела? В церкви на картинке? Сказки для дураков.
Лаура бледнеет, и ее огромный кулак с треском опускается на стол:
- Заткнись, поганец.
Мне становится смешно. Не перевелась в народе сила. Вера. И мораль. Как это будет по-русски?
- Тебя как по отчеству? - успокаивается вдруг Марк.
- Лариса Александровна, - смущается она. - Лаура - это для красоты.
- Прости, Лариса Александровна, - он смотрит на меня и шепчет, улыбаясь: - А мы все подохнем, и кости наши сгниют, и ничего там нет. Только земля и черви. Ни прощения, ни возмездия, только разложившийся труп.
- Твой? - улыбаюсь я.
- Мой, - соглашается Марк.
- Закусывайте, ребята, - приглашает Лаура, налегая на телятину. Ничего не случилось.
Они мирно попивают водку. Я травлюсь "Шато".
- Может, потанцуете? - спрашивает Лариса Александровна.
Марк говорил, а я знаю. Здесь в ресторанах не танцуют. Марк садится за рояль и играет турецкий марш. Шеф-повар приносит торт и ставит его перед Марком. В зале гасят свет, и бравурные звуки становятся неприличными. Марк неторопливо перебирает клавиши и находит другую мелодию. О любви. А я люблю турецкий марш. Я играла его в детском саду на свистках. Была солисткой. Лаура вытирает слезу. Свечи догорают и воск смешивается с кремом. Шеф-повар стоит скрестив руки и смотрит на Марка не отрываясь. Торт меняет филиппинец. Я чувствую себя лишней и тихо ухожу.
В ресепшн сидит мой негр. Я делаю озабоченное лицо и зову его следом за собой. Он спокойно поднимается ко мне в номер. Я беру его руки и бережно укладываю в вырез платья. Он больно стискивает мою грудь и целует лицо нижней губой. Я лихорадочно раздеваю его и сравниваю с цветом простыни, у меня захватывает дух. Я сажусь на него сверху и давлюсь, давлюсь, давлюсь этим негром. Как давеча проклятым "Шато". На шее у негра болтается крест. Он - католик. С нами - Бог.
- О'кей? - спрашивает он, прикрывая дверь.
Я киваю и пытаюсь упасть в сон. Я шепчу удовлетворенно:
- С днем рождения, Марк.
Марк приходит ночью, копошится в баре. Допивает. Льет воду в ванной. Садится, гладит меня по волосам. Кажется, целует. Может быть, сон. Утром Марка нет. На тумбочке у кровати лежат сто долларов. Обо мне позаботились. Марк? Негр? Перевод от Андрея?..
Честь и совесть заставляют меня подняться. Я куплю телекарту и позвоню Игорю. После завтрака. После моря. После… После…
5
- Ты сердишься? - Настя обняла Андрея за плечи.
- На тебя - нет, - Андрей посмотрел в окно. Следил за сумерками.
- На Като злишься?
- Настя, оставь меня. Правда, - Андрей сбросил руки и зябко передернулся.
"Кто придумал меня таким? И так ли уж мне к лицу поза героя-неудачника?" Като давно уже стала частью тела. Пока не гниет. Ампутировать не нужно. Острую ревность давно прошли-проехали. Просто ревность тихо миновала. Осталась целесообразность. И ощущение, как будто идешь по карнизу на пятом этаже.
Это нужно почувствовать. Почувствовать, чтобы оценить - совсем не страшно. Ты сам отвечаешь за себя. Никого рядом нет. Ты, карниз, высота и небо. Андрей узнавал: так чувствуют себя рожающие женщины. Формулируют по-разному, а чувствуют так. Многие идут на второй круг. На третий. Значит, не страшно. Он ходил по карнизу однажды. Отмечали шестнадцатилетие Марка. Като искрилась и парилась с девчонками на кухне. Марк наяривал на фанере "Купите бублики!". Андрею стало тоскливо. Потому что скучно. С самим собой скучно. Он вытолкнул себя на балкон и бесстрашно вступил на карниз. Руки моментально вспотели и начали скользить по плиткам, которыми был обложен Марков дом. Внизу зияла улица, похожая на пропасть. Карниз был твердым. Каменным и достаточно широким. От кончиков ног по телу пробежала радость: сделаю, могу. Тоска улетучилась, руки высохли. Он продвигался мелкими, но четкими шагами и гордо ввалился в окно на кухне.
- Андрей, зачем? - Като всплеснула руками.
Тогда он впервые подумал, что просто намечтал себе Като, а она намечтала его. Настоящие они были другие. Но другие нравились разным людям. А придуманные все-таки тянулись друг к другу. Это устраивало.
Из тщеславия, наверное, Като подтянула Андрея к себе и сладко поцеловала в губы. Обозначила: мое. Марк вдохновенно продавал бублики.