– Какому такому муш-шчине? – удивилась учительница.
– Не к муш-шчине, а к Гению или хотя бы Таланту, – вмешалась Зина. – Женщина должна жить страстью. К Генеральному секретарю, президенту, великому ученому, писателю…
– Да?.. А если ты выйдешь замуж за алкоголика, за ничтожество? – Что-то личное, надрывное прозвучало в словах учительницы.
– Я?! – презрительно скривилась Зина. Как будто учительница литературы предложила ей съесть лягушку, или сделать такой же, как у нее, начес из сожженных перекисью волос, или примерить свою давно вышедшую из моды кримпленовую юбку с отвисшей попой.
– Да, ты!.. А что? Все может быть… Страстью они, видите ли, будут жить, гению они, видите ли, будут служить или президенту… – пробурчала учительница. – А нормальную жизнь они не желают, простая человеческая жизнь им не по чину…
– Личный неудачный опыт мешает человеку правильно оценить ситуацию, человек думает, что его личное "плохо" – это норма жизни, – сказала Зина.
– Я думаю, ты права, Зина, – взмахнув ресницами, сказала Ася.
– А может, у вас будет один Гений на двоих… – упрямо продолжала ссориться учительница.
Учительница прекрасно знала, что девочки просто играют с ней, веселятся. Знала, но все равно всякий раз велась, как котенок на привязанный к нитке фантик. Но девочки неимоверно ее раздражали, про себя она называла их всегда одинаково – "эти".
"Эти" вели себя, как будто они не в коллективе! "Эти" знали то, чего остальные не знали. Зина – о частной жизни русских писателей-классиков, о Блоке и Любови Менделеевой, о Тургеневе и Полине Виардо, была знакома со знаменитыми советскими писателями, и даже казалось, что она была знакома с Пушкиным и Гоголем. Ася могла сказать на уроке: "Меня интересует магия, мистика" или уж вовсе непонятное: "Мир – это пластическое единство материальной и духовной формы", – наслушалась дома всяких глупостей! Или рассказать, как была на "рыцарском балу" со свечами и масками… Ох уж эти художники… художники от слова "худо"!.. Вот бы их к ногтю! Но как их к ногтю, когда у Зины отец – знаменитый писатель, депутат, а у Асиного отца, по слухам, были выставки в Америке, в Италии, неофициальные с точки зрения власти, но никто его за это не сажал. Поэтому эти… эти… эти… считают, что им все можно! Избалованные порочные детки знаменитых родителей! Куда лучше было бы работать в обычной школе!..
– Дневник на стол, Мессалина Егоровна. Двойка.
– Почему только Зине двойка? А мне?.. – обиженно сказала Ася.
– Почему я Егоровна?.. – улыбнулась Зина. – Играть с именами пошло. Вы ведь знаете имя моего отца.
– А ты не спрашиваешь, почему Мессалина?..
Зина отнесла дневник, села на свое место, написала на листке бумаги, выдранном из тетрадки: "Дура!" – и тут же резко перечеркнула. Такая у нее была привычка – выражать свои эмоции письменно, исключительно для себя, и тут же, воровато оглядываясь, словно кто-то стоит позади и осуждающе покачивает головой, чиркать ручкой. Ася заглянула, приписала "бессмысленная…" и добавила нецензурное слово из пяти букв.
2005 год
Здравствуй, Ася!
Достоевский был не прав. Он говорил: "Красота – это страшная сила", а оказывается, секс – это страшная сила.
…Господи, почему "Достоевский"?! За такие вещи – неточное цитирование – я сразу ставлю двойку, не слушая оправданий. Никаких "это же почти то же самое". Потому что приблизительное знание – это худший вид невежества.
"Красота – это страшная сила" – это Надсон, стихотворение "Дурнушка", написанное Семеном Яковлевичем в 1883 году. "Ах, красота – это страшная сила!" А Достоевский: "Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки". Достоевский устами Мити Карамазова разделяет красоту на истинную и низменную. Совершенно иной смысл, нежели у Надсона.
Если бы я нашла презервативы, я не перепутала бы Надсона с Достоевским! Если бы я нашла презервативы – это было бы прекрасно!
Ты говорила: "Никогда не знаешь, что может случиться, поэтому человек всегда должен иметь при себе хотя бы один презерватив. Но лучше – пачку, потому что никогда не знаешь, что может случиться".
Если бы я случайно уронила куртку своего мужа и из карманов высыпались бы на пол ключи, бумажник, записки, и зажигалка, и пачка презервативов!.. Или кружевная подвязка, наручники… что там еще бывает… порнографические открытки!
Это было бы забавно! Илья – главный культурный идеолог страны, а значит, наш Илюша – самый культурный человек в стране! Его знаменитое обаяние льется отовсюду: с экрана телевизора, со страниц всех газет и журналов. И вдруг такая пошлость – презервативы!..
Я бы выкинула эти презервативы – не из кармана Ильи, а из головы. И не стала требовать объяснений. Ты знаешь, что Илья сможет объяснить все. Например, скажет, что купил презервативы, потому что собирается осветить в прессе проблему безопасного секса… Я шучу… Не смешно?..
Если бы я нашла презервативы, это было бы прекрасно!
Но то, что я нашла, – это как будто взрыв, как будто конец света!
Не хочу я ни Надсона, ни Достоевского. Я хочу умереть.
Ася! Не бойся, я не умру, – у меня завтра доклад на заседании кафедры.
Ася, я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь: "Ну что ты там нашла, поду-умаешь… Ты доктор наук, профессор, а такая дура!.."
С кем еще мне поговорить об этом, кроме тебя? Измена мужа – это пошлость. С тобой любая пошлость еще и смешна, а без тебя измена – просто пошлость и горе.
Знаешь, где находится душа? Душа – это комок в горле.
Зина.
Зина!
Подумаешь!
Ты доктор наук, профессор, а такая дура! При чем здесь "культурный идеолог"? Самый культурный человек на свете – тоже человек.
Зина! Презервативы – это прекрасно!
Человек прожил с тобой столько лет! Какая разница, что ты у него нашла! Может быть, можно оставить ему хотя бы немного собственной жизни?!
Что же ты такое страшное у него нашла – хлыст, наручники, фотографии мальчиков?!
…А кстати, зачем вообще искала?
Ася.
Здравствуй, Аська!
Как это "зачем искала"? Я не искала!
…Ну, если честно – я искала, потому что хотела найти ничего. Ничего не найти, чтобы убедиться, что нет никакой болезни, долгов, неприятностей. Думала, вдруг я пойму, почему он в последнее время такой отстраненный.
Я просто случайно увидела на его письменном столе…
Господи, Аська, ты что, не поняла?! Это не были презервативы! Это было хуже, гораздо хуже! Это было – все, что вы не хотели знать о сексе.
Моя первая мысль была – какой великолепный текст!
Так написаны эротические тексты французских авторов восемнадцатого века: изысканный поэтичный язык, тонкие иносказания перемешаны с грубыми выражениями. В то время эти выражения не считались грубыми, и, кстати, – какой прекрасный перевод!.. Вот только одна странность: эротика того времени – это совершенно чистая эротика, не имеющая никакого отношения к личности персонажа. Впервые секс, изменяющий личность, секс как спасение от личностных проблем, от одиночества, секс как способ понять самого себя описан в "Любовнике" Лоуренса, – леди Чаттерлей после встречи с лесником становится совершенно другим человеком, не тем, которым она была до любви с ним… Но это уже двадцатый век, другой язык. Странно.
Я восхищалась стилем, пока не поняла, что я читаю как филолог, а я – обманутая жена.
Это не француз восемнадцатого века. Это Илья. Он описывает свою связь.
Для меня шок не то, что у него любовница! Мне все равно, сколько у него было любовниц, может быть, две, три, а может быть, без счета. Если бы его любовницы знали!.. Наверное, каждая из них надеялась, что она та самая "разлучница" и "уведет мужа из семьи". Если бы они знали!..
Но сейчас! Но это! Что он опять начал писать!
"Я ждал этого всю жизнь… в тебе все женщины мира… духовный и физический экстаз… ты единственная, кем я наслаждаюсь, со всеми остальными я просто спал… оргазм с тобой – это выход в гармонию с миром".
Неужели он может так думать, так чувствовать, так писать!
Знаешь что? Я хочу сделать ему больно, так больно, чтобы он… Я сделаю ему нечеловечески больно – за себя и за тебя!
Зина.
P. S. Ася!
А кто она, как ты думаешь? Кто вызвал эту его любовную бурю? Женщина-вамп, из тех, у кого Евангелие вместе с Камасутрой? Восторженная студентка, которая лепечет: "Ах, какой вы умный"?
Сила страсти ведь совершенно не связана с самим предметом страсти. Может быть, для Ильи "все женщины мира" в какой-нибудь простенькой продавщице, может быть, его вдохновляет веселая парикмахерша, бойкая молочница?
З.
Дорогая Зина!
Для тебя ведь самое важное, что ты не сделала ничего плохого. А ты хорошая девочка: слушаешься маму, и все твои аспиранты вовремя защищаются.
Люблю, скучаю.
Ася.
Здравствуй, дорогая Ася!
Сегодня Старый Новый год.
Я собираюсь поговорить с Ильей. Холодно скажу: "В твоем эротическом произведении стиль не соответствует психологическому подтексту".
Я люблю Старый Новый год больше, чем сам Новый год. Новый год нужно "хорошо встретить", а Старый Новый год ни к чему не обязывает. У нас будут гости, а когда все разойдутся, я скажу Илье: "В твоем эротическом произведении стиль не соответствует психологическому подтексту".
У него там есть фраза, что их любовь (он использовал другое слово) – это как будто "ангелы играют золотыми шарами". Я понимаю, в этом сексуальный смысл. Но я не понимаю, почему с ней ангелы играют золотыми шарами, а со мной нет.
А знаешь, мое самое сильное сексуальное впечатление – это твои мимоходом сказанные слова, о которых ты давно забыла.
Это было в седьмом классе. Мы шли из кино – смотрели "Зеркало".
– Любой Чебурашка лучше этой многозначительной зауми, – сказала ты.
Я задохнулась от возмущения, стала говорить, что Тарковский – это великое искусство.
А ты сказала:
– Успокойся, великое искусство обойдется без тебя. Тебе ведь тоже больше нравится простое кино про любовь. Просто я свободный человек, а ты нет. Положено восхищаться Тарковским, ты и восхищаешься. Монтаж у него, конечно, гениальный… А ты занимаешься мастурбацией? Я – да, а ты?
Ты сказала это так легко, будто спросила: "У тебя бывает насморк?"
– Я нет, а ты… часто? – выдохнула я, чтобы показать, что я тебя не осуждаю.
Ты сказала – иногда несколько раз в неделю, а иногда совсем нет, как захочется, – и заговорила о теории монтажа.
Это было мое самое сильное эротическое впечатление. Что ты сказала об этом мимоходом, словно это самое естественное в мире.
У меня ушел целый год, чтобы об этом забыть и перестать думать, как ты торопишься домой, чтобы поскорее начать себя трогать.
Глупо, да?
Люблю, скучаю.
Зина.
Здравствуй, Зина!
Твое нормальное давление – 110 на 70, а у тебя 140 на 90, Зиночка.
Чем думать о мастурбации в седьмом классе, лучше померяй давление.
Ася.
Ася!
где моя дочь сейчас три часа ночи Ася где моя дочь
абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети
абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети
Здравствуй, Ася!
Не волнуйся, Мася нашлась.
Ты хочешь узнать, что случилось? О-о, это – рассказ. Рассказ, новелла, набросок для романа "Супружеская жизнь", первая серия сериала "Наши соседи"…
У нас были гости, три пары: две пары – наши старые друзья, и одна пара – наш старый друг с новой женой. Новая жена моложе старых жен на двадцать лет и впервые в гостях в новом качестве. Была любовница-разлучница, стала жена. Ей бы вести себя поскромней, но она не обращала внимания на явную недоброжелательность старых жен, не поглядывала на часы, прикидывая, когда будет прилично уйти, в общем, "чувствовала себя как дома".
– Илья, а можно я заодно возьму у вас интервью? – спросила новая жена и, не дождавшись ответа, заторопилась: – Скажите, Илья, как можно оставаться в таком долгом браке?
Старые жены покосились на нее неодобрительно, но она не смутилась.
Новая жена – журналистка, пишет для глянцевых журналов. Неприлично прийти в гости к публичному человеку как к частному лицу и тут же попросить об интервью! Илья предъявляет свое остроумие, распахнутые от счастья глаза и чуть нервную манеру говорить "об интересном" каждому журналисту, и каждый журналист ловится на это.
Вот и эта, новая жена, решила, что именно с ней Илье особенно приятно поговорить.
– Я имела в виду – что происходит с людьми в таких долгих браках, – сказала она. – Свежесть чувств и… все такое.
– Деточка, я вам объясню, в чем прелесть долгого брака, – сказала одна старая жена. – Ваш муж в юности любил стихи Вознесенского, фильмы Тарковского, песни Окуджавы, а вы всего этого не знаете.
– А зачем нам вместе петь песни? – удивилась новая жена. Дурочка!..
– А и правда, зачем? – вступился Илья с интонацией Фрейндлих из "Служебного романа", дурочку нужно было спасать, даже ее собственный муж смотрел на нее как на безнадежную идиотку.
– Скажите нашим читательницам, что главное в браке? – кокетничала новая жена.
– Хорошо, я скажу, – вежливо кивнул Илья, как будто ведущий на передаче задал ему глупый вопрос, но ладно уж, он на него ответит. – Главное в браке – любить.
– Люби-ить? – разочарованно протянула новая жена.
– Да, люби-ить, – необидно передразнил Илья. – Любить себя.
За это его и ценят, за это его и рвут на части – телевидение, радио – за умение парадоксально ответить на самый глупый вопрос, за то, что он придает тупым передачам хотя бы немного интеллектуальности, как будто присаливает пресный суп.
– Когда вы с Зиной поженились, вы удовлетворяли условиям, необходимым для брака? Общие интересы, цели? – настаивала новая жена. – И чего вы ожидали от брака – вечной любви или понимания, тепла?
– Мы не удовлетворяли ни одному условию, которые так ловко формулируют психотерапевты в глянцевых журналах. К тому же мы были из разных социальных слоев: я мальчик из питерской коммуналки, а Зина – дочь знаменитого советского писателя. Мои ожидания от брака были – "любовь с интересом".
Илья улыбнулся, и все послушно заулыбались. Только он может позволить себе сказать такое, и чтобы все улыбнулись.
– Тогда тост: за вас, Зина и Илья, за то, что вы случайно так блистательно подошли друг другу, – вывернулась новая жена.
А она не такая дурочка, как кажется.
– Я так и напишу: в этом доме все прекрасно – и душа, и одежда, и мысли… Все так красиво, гламурно, просто идиллия!
Нет, все-таки такая.
Ну что же. В нашем доме все прекрасно, все гламурно, общую идиллию нарушают лишь измена мужа и запертые в шкафу ботинки. Разве бывают семьи без запертых в шкафу скелетов, разве бывают семьи без запертых в шкафу ботинок?
Перед приходом гостей разразился скандал – с криками, хлопаньем дверьми, битьем тарелок. Кричал, хлопал дверьми, бил тарелки конечно же не Илья.
Я не отпустила Масю гулять, потому что у нее завтра семинар по истории правовых и политических учений.
Она кричала: "Я могла бы тебе не говорить про семинар, я сама тебе сказала как идиотка!"
Я кричала: "Ты и есть идиотка, не понимаешь, что важнее – правовые и политические учения или посидеть с подружками в кафе!"
Она заплакала от обиды, я заплакала от злости и от жалости к себе и… я выбросила в окно ее ботинки. Мася взвыла, как раненый зверек.
Интересно, когда я стою на кафедре и читаю лекцию или принимаю экзамен, мои студенты могут представить, что я – тоже человек и кидаюсь ботинками?
Я действительно это сделала – схватила ее ботинки и выкинула в окно, затем рывком вытащила ее из кровати и начала трясти, как куклу. Она убежала в пижаме на лестницу, я бросилась за ней и закричала: "Вернись немедленно, ты простудишься!"
И в этот момент пришел лифт, и из него вышел Илья с ботинками в руках. В любой драме есть элемент комедии и даже фарса.
– Девочки! Почему ботинки летают по воздуху! А почему вы выкатились со своим скандалом на лестницу… – сказал Илья. – А почему меня никто не предупредил, что мы теперь итальянская семья?
Илья вошел в дом, снял ботинок, замахнулся на меня ботинком и, бешено вращая глазами, закричал: "Женщина, где мои спагетти?!" Мася фыркнула и сказала:
– А я все равно не буду готовиться к правовым учениям.
– Нет, будешь! – заорала я. – История правовых учений – это основа для понимания современного права!
Кончилось все тем, что я заперла в шкафу эти ее несчастные ботинки…Не то чтобы у нее одни валенки и ей больше не в чем выйти. У нее целый шкаф обуви, но без новых любимых ботинок она никуда не уйдет. Посердится, пожалуется на меня подружкам по телефону, а потом начнет готовиться к семинару по истории правовых и политических учений.
Илья ворковал с журналисткой, я улыбалась и думала: гости уйдут, и я поговорю с Ильей.
Гости разошлись в три часа ночи, как в настоящий Новый год. Я подошла к Масиной комнате – свет потушен, Мася спит. Она подходила ко мне пожелать спокойной ночи.
Когда я представила себе Масину золотую головку, склонившуюся над учебником по истории правовых и политических учений, я тут же растаяла от умиления, буквально превратилась в варенье. Это совсем не обидно – чувствовать себя вареньем. Для всего остального мира я вовсе не варенье, а профессор, доктор наук, автор монографий.
Мася всегда спит как убитая, и я не боялась ее разбудить, – стояла над спящей Масей и проговаривала вслух свое беспокойство, методично перечисляла все ее грехи, как будто читала лекцию:
– Ты опять опоздала на первую пару, не обедала дома, нельзя каждый день есть в кафе нездоровую пищу… Ну ладно, спи, моя маленькая, мой котеночек…
Я наклонилась ее поцеловать, поправить одеяло, а там…
А там не Мася, а тюк! Кукла из подушек и одеяла! Я читала лекцию кукле из подушек.
…Мася не отвечала на звонки. Мы с Ильей обзвонили всех подружек, все больницы. Мася пришла домой под утро, в шесть сорок три: "Ой, мамочка, папочка, вы не спите… А я телефон забыла включить…"
Облегчение – слава богу, жива, желание убить на месте, недоумение – как же можно так?.. Чтобы я в юности хоть раз задержалась на десять минут – хоть пожар, хоть наводнение, – никогда, папа будет волноваться! А она?! Илья смотрел на Масю таким беспомощным взглядом, что, кажется, любой бы на ее месте устыдился. Но она совершенно искренне не понимает: "Я же сделала куклу из подушек". И все.