– Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными.
– Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав.
– И ты в это поверил?
Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка.
– Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца.
– Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще.
– В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери?
Снова я почувствовал жжение внутри.
– Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери!
– Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле.
– Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой!
– Но что ты мог сделать?
– Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь.
– Ты уже пытался.
– Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь.
Я повернулся к Элизабет.
– Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой.
– Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее.
По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне.
– Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался.
Динамик над нами снова взревел: "Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!" Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость.
– Это нам.
– Я тоже так думаю, папочка.
Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась.
– Тебе придется снова привыкать к этому слову.
– Это будет нетрудно.
Мы двинулись внутрь здания аэропорта.
– Ты дашь мне знать, когда приедешь?
– Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег.
– О чем я должна тебе сообщать?
Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась.
– Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься.
– Обещаешь?
– Обещаю.
К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет.
Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно.
– Прямо и направо, мистер Кэри.
Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка.
Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода.
Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство?
Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами.
Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому.
Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы.
Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной.
– Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена.
– Когда я смогу увидеть ребенка?
– Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка.
Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери.
– Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать.
Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку.
Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова.
Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок, являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах.
Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор.
Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их.
– Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж.
С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону.
– Только недолго.
Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб.
Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись.
– Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее.
– Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась.
– Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи.
Кивнув, я снова пожал Норе руку.
Странное выражение ужаса исказило ее лицо.
– Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня!
– Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк.
Внезапно глаза ее открылись.
– Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон.
Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны.
– Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке.
– Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто!
– Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон.
Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась.
– Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту.
– Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя.
Но Нора не пошевелилась. Она уже спала.
Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому.
Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне.
– Это действие лекарства.
– Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор.
Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско.
Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же.
1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море.
Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности.
Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет.
Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза.
Молю тебя, Господи, верни мне время.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
О НОРЕ
1
Это банальность, но правда. Время сообщает перспективу вещам и явлениям. Когда вы захвачены страстями и эмоциями, то не можете ясно отдавать себе отчет в них, потому что вы, как сорвавшийся лист, которого отчаянно треплют осенние ветра. Но время ползет себе, и случается, что демоны любви и ненависти умирают, оставляя по себе только слабую память, так что можно сквозь замочную скважину взглянуть на свое прошлое и увидеть много того, что тогда было скрыто. Самолет уже описывал широкую дугу над городом, чтобы выйти на глиссаду посадки, и я посмотрел в иллюминатор. Подо мной блистали огни города и жемчужные нити, на которых висели его мосты, и внезапно я почувствовал, как боль и страх, которые возникали во мне, когда я думал о возвращении, исчезли. Трупы их остались в прошлом вместе с остальными демонами, которые когда-то владели мною.
В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины.
Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление.
Зайдя в контору "Херца" я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели.
Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает.
Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить.
– Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв.
Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить.
Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась.
Раздался щелчок домашнего интерфона, и она услышала голос дворецкого.
– Вы уже проснулись, мисс Хайден?
– Да, – ответила она, продолжая полулежать на кровати.
– Ваша мать хочет поговорить с вами.
– Скажите, что я позвоню ей через несколько минут, Чарльз. И принесите мне кофе и несколько таблеток аспирина.
– Да, мэм. – Интерфон отключился, но через секунду снова ожил. – Мисс Хайден?
– Да?
– Ваша мать говорит, что ей необходимо немедленно поговорить с вами.
– Ох, ну ладно, – раздраженно ответила она, снимая трубку. – И, Чарльз, поторопитесь с кофе и аспирином. У меня просто ужасная головная боль. – И затем в телефон – Да, мама.
– Нора, ты проснулась? – четким настойчивым голосом спросила мать.
– Уже да. – Она не понимала, как это удается матери. Ей было уже далеко за семьдесят, но голос ее звучал так, словно она уже несколько часов была на ногах.
– Уже половина седьмого, Нора. Мы ждем тебя к семи. Мистер Гордон уже здесь.
– И Люк тоже?
– Нет. Но он будет.
– Ты так уверена в этом, – сказала Нора. – Откуда ты знаешь? Ты что-то слышала от него?
– Нет.
– Может быть, он и не приедет.
– Приедет, – уверенно ответила мать. – Он сказал, что будет.
– Ты всегда верила ему больше, чем мне, не так ли? – Голос ее был полон обиды.
– Это не имеет значения. Ты моя дочь.
– В этом все и дело, – едко закончила фразу Нора.
– Совершенно верно, – резко оборвала ее мать. – И если ты до сих пор этого не поняла, то и не поймешь.
Раздался осторожный стук в дверь, и появился Чарльз. Он нес маленький серебряный поднос.
– Мистер Гордон хочет, чтобы ты была одета просто и скромно. И никакого грима, только бледная губная помада.
– Мистер Гордон подумал обо всем.
Чарльз поставил поднос на маленький столик у постели. Налив кофе в чашку, он протянул ее вместе с тремя таблетками аспирина на тарелочке.
– Ты должна благодарить Бога, что он у нас есть, – продолжала ее мать.
– Неужели мне нужно приходить? Я себя просто ужасно чувствую. У меня такая страшная головная боль…
– Нора! – потрясенным голосом воскликнула мать.
– Что я там могу толком сделать? Я не вынесу, если мне с утра снова будут задавать те же вопросы. И там опять будут репортеры…
Теперь голос матери был холодным и жестким.
– Сегодня же утром ты вместе со своей дочерью отправишься в молодежный суд. Это единственное, что я не могу сделать вместо тебя. Будет ее отец и будешь ты, нравится это тебе или нет.
Нора почувствовала, как головная боль сжала ей виски.
– Хорошо, буду.
Бросив трубку, она взяла аспирин. Положив на язык все три таблетки, она запила их глотком кофе.
– Как мисс Даниэль? – осторожно спросил Чарльз, и на его круглом лоснящемся лице застыло вопросительное выражение.
Она с удивлением посмотрела на дворецкого. Сама она этим не поинтересовалась. Но в этом не было необходимости. Если бы с Даниэль что-нибудь случилось, мать сказала бы ей об этом.
– Прекрасно, – автоматически ответила она. Чарльз стоял, ожидая продолжения.
– Мать сказала, что она все еще спит, – добавила она, соврав. Теперь Нора разозлилась на себя. Никаких объяснений давать она не обязана. Чарльз всего лишь слуга. И не больше. И неважно, сколько времени он у нее служит.
– Вели Виолетте приготовить мне ванну, – резко бросила она.
– Сейчас же пошлю ее к вам, мэм.
За ним закрылась дверь, и она допила свою чашку кофе. Чтобы налить еще одну, пришлось вылезти из постели. Когда повернулась, поймала свое отражение в большом зеркале туалетного столика и, держа в руке чашку, подошла к нему.
Она внимательно изучала самое себя. Нора не выглядела на свои тридцать восемь. Она оставалась такой же худощавой и стройной. Ни на груди, ни на бедрах не было отложений жира, и, хотя формы ее не отличались размерами, очертания их были округлыми и твердыми.
Не спуская с себя взгляда, она допила кофе. Ей нравилось, как ее плоть просвечивает сквозь белый шелк блузки или халата. Она склонилась ближе к зеркалу, изучая лицо. Под глазами лежали легкие голубоватые тени, но кроме этого ни следа того, что ей пришлось перенести. Глаза были ясными, белки не покраснели, а кожа на высоких скулах была тугой и блестящей, без следов припухлостей.
Теперь она почувствовала себя несколько лучше. Сегодня вряд ли нашелся бы человек, который, видя ее, поверил, что Даниэль в самом деле ее дочь.
За дверью ванной послышался шум воды. Она быстро покончила с кофе и, поставив чашку на комод, поспешила в ванную.
Цветная горничная подняла голову от большой мраморной ванны.
– Доброе утро, мисс Хайден. Нора улыбнулась.
– Доброе утро, Виолетта.
– Вы хорошо спали, мисс Хайден?
– После того, как доктор Боннер дал мне успокоительное, я ничего не помню.
– А я не очень хорошо. Этот полицейский полночи мучил меня вопросами.
Нора с любопытством взглянула на нее.
– И что ты им рассказала?