Они с Джорджио здорово меня разочаровали. Джорджио потому, что никогда не мог понять, что у него уже есть, а делал только то, что хотел, а, Стефан, потому что он недостаточно мужествен, чтобы заняться реальной работой, настоящим бизнесом. Когда я думаю о его бабах, у меня внутри все переворачивается. Так что знай, Стефан Брунос, что я все знаю о тебе и что мне это не нравится.
Стефан неловко поднялся.
- Я забуду то, что ты только что сказала, мам. Я вижу, ты совсем расстроена.
Маэв презрительно засмеялась.
- Ты всегда на все находил, что сказать. Даже будучи ребенком, ты мог заговорить зубы даже задней ножке стола. Что ж, давай все проясним, раз и навсегда. Всякий раз, когда я думаю о том, что ты делаешь, мне становится тошно, как пастору на еврейской свадьбе. Ты с Джорджио разбили мне сердце, и оно у меня теперь вот где. - Она ткнула себя в лоб, чтобы подчеркнуть свои слова. - Когда я вспоминаю, как ты говоришь о Донне, ты, двуличный чертов ублюдок, мне хочется выдрать тебе ноги.
- По-моему, мне лучше уйти.
Нуала потянула брата за руку; она была потрясена до глубины души всем, что сказала ее мать.
- О, пускай он идет, Нуала, меня мутит от одного его вида.
Нуала проводила взглядом брата, пока он шел по комнате к двери, а Маэв подбежала к порогу и прокричала вниз, по лестнице, где Стефан уже открывал парадную дверь.
- И скажи этой толстой суке, которую ты трахаешь, что это грех перед Богом. Она по возрасту в матери тебе годится!
Нуала прижала пальцы к губам, вслушиваясь в страшные слова матери. Маэв пролетела мимо дочери и ворвалась в свою крошечную гостиную.
- Ну и щеки у этой! Я собственными глазами видела, как он целовал и лапал эту старую шлюху, Бог свидетель. Я могла бы оторвать башки им обоим. Кого я воспитала, Нуала, девочка моя? Один вдали, упрятан до Страшного суда, другой - любовник бабки. Если бы это не было так печально, я посмеялась бы.
- Ох, мам!
- Иисус и Мария, это все, что ты научилась в монастырской школе? "Ох, мам". Я ведь только сказала ему правду, давно пора, чтобы кто-нибудь это сделал.
Она грузно опустилась на старый диван, и тот застонал под ее тяжестью.
- В этой комнате бывало много детишек. Я чувствовала блаженство, потому что все мои семеро детей хорошо питались, были здоровы. Каждый вечер, пав на колени, я благодарила за это Господа. И вот теперь я спрашиваю его: что случилось? Почему все пошло не так? Марио - какой-то странный, как девятитысячная купюра, Джорджио посадили на восемнадцать лет, Господи Иисусе, а Стефан… умный, красивый Стефан держит агентство шлюх и живет, как жиголо, на эти деньги. Только ты, Мария и Патрик, похоже, нормальные люди, хотя бы наполовину, хотя Мэри такая зануда, что, разговаривая по телефону с ней, можно заснуть. Она только и говорит, что о своих соседях, и о чем подумают люди, и обо всем таком. Господи, она совершенно другая!
Нуала удивленно покачала головой. За всю свою жизнь она никогда не слышала, чтобы мать ее так говорила, как сейчас.
- Ох, мам.
Маэв закурила шестую сигарету и процедила сквозь сжатые зубы:
- Если ты еще раз скажешь мне "Ох, мам", я выдеру каждый волосок с твоей пустой башки и втопчу его в ковер!
Огорошенная Нуала встала, глядя, как мать лихорадочно курит, часто и резко затягиваясь. Помолчав немного, она тихо спросила:
- Приготовить чашку хорошего кофе, мам?
- Нет, девочка, - покачала головой Маэв. - Ты только взгляни на свое лицо, от твоего вида у меня просто сердце разрывается. Сейчас мы с тобой спустимся в ресторан и откроем бутылку хорошего коньяка. И будем пить, пока не развеселимся. Но я предупреждаю тебя, детка, на это может уйти некоторое время.
- О, мама, что случилось с нашей семьей?
Маэв с трудом поднялась.
- Ничего особенного не случилось, Нуала, милая. Просто вы все выросли.
В голосе матери слышались слезы, и Нуала прижала ее к себе, пытаясь удержаться от того, чтобы не расплакаться.
Долли постучала в дверь кабинета и тихо вошла.
- С тобой все в порядке, дорогая? Я уже начинала о тебе беспокоиться.
Донна посмотрела ей в лицо и почувствовала стыд за то, что она недавно так с ней разговаривала.
- Со мной все в порядке, Долли. Входи, налей себе черри.
Долли щедро налила себе сладкого черри и уселась в глубокое кожаное кресло возле окна.
- Мне всегда нравилась эта комната, Донна. Если я закрою глаза, то увижу Джорджио, он сидит там, где сейчас сидишь ты, что-то кричит по телефону и в то же время подмигивает мне. Какой был парень! - В голосе ее слышалась печаль и тоска.
Донна подвинулась в кресле вперед и начала внимательно прислушиваться к словам Долли.
- Ты помнишь, когда вы ездили в Блэкпул? Еще в последнюю минуту он заставил меня поехать с вами? Вот это были деньки! Хотела бы я просить Господа, чтобы они повторились. Он был великий человек, Джорджио, добрый человек.
- Долли, старушка, он еще с нами, он же не мертв!
Домохозяйка пожала плечами и отхлебнула вишневый ликер.
- Что ж, может оно и так, да только он заперт в этом проклятом "Паркхерсте". Я спрашиваю тебя, Донна, что это за жизнь для него? Такая жизнь и для тебя плоха, хотя ты на свободе.
Донна заметила, как лицо Долли проясняется.
- Слушай-ка, Донна. Ты помнишь, как мой старик приехал за мной и принялся орать, потом потащил меня к парадной двери? Ну и рожа у него была, когда к нему вышел Джорджио. Эту картину я никогда не забуду. Джорджио ворвался, как вихрь! Я до сих пор вижу, как он пнул моего старика под зад, да так, что тот вылетел на дорожку!
Донна улыбнулась в ответ на веселые слова женщины.
- Он был ублюдком со мной, мой старик. - Теперь голос Долли зазвучал печально. - Когда я была беременна моим мальчиком, он швырял меня из одного угла дома в другой. Я помню, как я поехала в госпиталь на Майл Энд Роуд. О, это, наверное, было в 1943-м. Там вовсю бомбили, по крайней мере, в Ист Энде. У меня был фонарь под глазом, губа распухла, а младенец три дня не шевелился. Я знала это наверняка. Он ударил меня в живот ногой. Так всегда заканчивал старый Джой. Пинком в живот. - Она всплеснула руками презрительным жестом.
- Но все равно я поехала в больницу, я страшно жалела себя, и они намеренно проигнорировали мой видок. Словно со мной все было в порядке или еще что. В те дни это не особенно обсуждали. Не то что сейчас, когда на всех этих шоу люди рассказывают всем и каждому, что они не могут удержаться от воровства или азартных игр. А в те дни все держали при себе. И если ты замужем за подонком, то так оно и было, и неважно, среди хороших или плохих, богатых или бедных. И поверь мне, девочка, для большинства из нас это было хуже некуда, а выхода - никакого!
Мне было пятнадцать, когда я потеряла этого маленького мальчика. Трудно представить себе, как это можно выходить замуж в пятнадцать лет, не так ли? Но в те времена, знаешь… У меня в животе было полно ручек и ножек. Старик избил его, потом мы поженились, и так оно и было всю оставшуюся жизнь. Ему было восемнадцать, и петух у него сразу же вставал, даже когда ветер шелестел по его брючине! Он был настоящим кобелем, этот клоп. Наверное, и до сих пор таким остался.
Донна вслушивалась в печальный голос Долли и ощущала, как ее омывает волна ярости: она злилась на мужа этой женщины за то, что он так по-скотски относился к ней. Ей было обидно и за многих женщин вроде Долли.
- А почему ты не ушла от него, Долли?
- Сложный вопрос, девочка. Вопрос на шестьдесят четыре тысячи фунтов. - Она склонила голову в сторону и задумалась на несколько минут. - Во-первых, потому что мне некуда было идти. Я не могла вернуться к матери. У нее дома еще шестеро детей оставались на руках, и все они моложе меня, хотя она и была замужем. И, во-вторых, я его любила, как ни странно. Знаешь, я долгое время любила его. Я понимаю, что в это трудно поверить, но ты должна понять, во время войны браки совершались поспешно, потому что никто не знал, что ждало тебя за углом, да? Тебя могло убить бомбой, взорвать, все что угодно. И вот ты делала вещи, которые в обычной жизни не совершила бы. Ну, вроде того, чтобы позволить восемнадцатилетнему парню потащить тебя на задний двор и повалить у сарая, где хранится уголь. Это была самая волнующая ночь в моей жизни. Он ведь мог подцепить любую девчонку, а выбрал меня. Все за ним бегали! Долли фальшиво усмехнулась.
- Мне хотелось бы трахнуть тех, что заполучили его. Сэлли Ланкастер так ревновала, когда я вышла за него замуж, что навсегда перестала со мной разговаривать. После войны она вышла замуж за страховщика, и они переехали в Пендж. Я тогда думала, что это миниатюрное воплощение изощренности. Пендж! Она всегда так прекрасно выглядела, правда, и дети у нее были всегда безукоризненно чистенькими. А в те дни это было словно мерка.
Донна подлила ликер в стакан Долли.
- Ну а сейчас-то ты счастлива?
Долли кивнула.
- Не обращай на меня внимания, дорогая, я просто соскучилась по большому парню. Вы с ним всегда прилично обращались со мной, оба. У меня тут небольшая норка, а я никогда не думала, что она у меня будет. Тут моя маленькая квартирка, моя работа и вы двое. Это больше чем то, о чем я могла мечтать, и я часто думаю, что даже не заслуживаю всего этого.
Донна заглянула в глаза Долли и почувствовала огромный прилив любви к ней.
- И нам очень повезло, Долли. Повезло, что у нас появилась ты.
- Повезло? Что ж, может, и так, девочка. Если бы ты знала женщин, которые вынуждены жить той же жизнью, что я прожила со своим стариком, ты была бы по-настоящему шокирована. По крайней мере, Джорджио любит тебя - это по нему видно. Это просто светится у него на лице. Я завидую тебе, конечно, белой завистью, но все равно завидую.
Донна поглядела в свой стакан и вздохнула.
- Я так скучаю по нему, Долли. С тех пор, как его увезли, мне кажется, что все покатилось под гору. Я так по нему соскучилась.
Долли почувствовала, какое одиночество звучит в голосе Донны.
- Как только твой муж вернется домой, мы все вернемся к нормальной жизни, да? - нежно произнесла она.
Донна откинулась в кресле и отбросила густые волосы с лица.
- А как ты думаешь, Джорджио виновен? Только честно. Как ты думаешь, он заслуживает то, что получил?
Долли энергично затрясла головой.
- Какого черта ты меня об этом спрашиваешь? Конечно, он этого не заслуживает! Он невинен, как новорожденный. Что это на тебя нашло, Донна Брунос, что ты задаешь мне такие вопросы? Просто ушам своим не верю.
- О, Долли, успокойся. Я же спрашиваю твое личное мнение. Я хочу узнать, думаешь ли ты, что Джорджио вовлечен во все то, в чем его обвинили?
Долли еще более яростно покачала головой.
- Никогда. Ни за что. У него есть грехи, но, в конце концов, он был не так уж плох в своей основе. Он ни за что не приказал бы тем людям убивать охранника или что-то в таком роде. Он плакал, когда умерла собака. Разве ты на самом деле можешь представить себе, чтобы он замыслил нечто подобное? Возможно, он предоставлял машины, это бы меня не удивило, но остальное? Никогда, ни за миллион лет.
Донна протянула ей сигарету.
- Ты говоришь очень уверенно.
Долли встала. Допив остатки черри, она с горечью заметила:
- Что ж, мы обе в этом уверены, разве нет? Только на слух кажется не так, как ты думаешь. Я дам тебе небольшой совет. Не слишком много думай, Донна Брунос, это тебе вредит. Как только ты начинаешь о чем-то слишком задумываться, ты начинаешь цепляться, пережевывать, а это ведет к беде. Поверь моему слову.
Вот если бы ты была замужем за моим стариком, я могла бы это понять. Но только не с Джорджио. Этот мужчина боготворил тебя, и я всегда думала, что и ты боготворишь его. Я знаю, так оно и было. Так что не начинай сейчас в нем сомневаться. Это убьет его. Он не мертв, тут ты права, но, как я сказала, если он будет сидеть в "Паркхерсте", то вполне может стать мертвецом.
Все, что ему нужно или о чем он когда-либо заботился, находится в этом доме, не забывай об этом. Если он потеряет тебя, он потеряет все. Он зависит от тебя, чтобы пройти через все это, чтобы ты давала ему веру и уверенность. И помни об этом, молоденькая леди.
Донна проследила, как Долли практически вылетела из комнаты. "Похоже, это слово в последнее время постоянно у меня в подсознании. Зависит. Джорджио зависит от меня, они все зависят от меня, которая может сохранить все для него. Это вроде похоронного звона".
Она посмотрела на свой стывший кофе и прикусила губу. "Жизнь несправедлива. Все годы, что я жила с Джорджио, я любила его, следила за его домом, заботилась о нем и эмоционально зависела от него. А теперь, похоже, он зависит от меня". Ей было трудно принять это.
После многих лет существования просто ради него, ради его каприза, ощущение новизны от того, что ей пришлось стать сильной, что-то организовывать, начинало улетучиваться. Да, он в ней нуждается, он по-настоящему зависит от нее, но только потому, что в конечном итоге нет никого, кому бы он мог доверять.
И именно это раздражало ее.
Долли уже говорила о нем в прошедшем времени, и большинство людей тоже. Все разговоры касались времени до его ухода, и никто никогда не говорил о настоящем. А разговоры о том, когда "Джорджио выйдет", становились все реже и реже. Даже среди его родных.
Он зависел от нее, которая должна выдернуть его из самой охраняемой тюрьмы страны. Он просил ее взять свою жизнь, даже собственную свободу в руки, потому что если ее поймают, то тоже посадят в тюрьму. И все же она понимала, что он знает, и остальные тоже, что она обязана сделать это для него. "Он зависит от меня". После того, как она послушала сегодня Алана Кокса, безумие просьбы Джорджио окончательно добило ее.
Это шло вразрез всему, во что она верила. Она всегда была законопослушной, порядочной гражданкой, и никогда в своей жизни она не имела никаких дел с полицией. И теперь она молилась, чтобы все оставалось по-прежнему. Мысль о том, чтобы ей пойти в тюрьму, приводила ее в ужас, но все же разве была иная альтернатива?
"Он никому больше не может доверять, или что-то в этом роде сказал Джорджио. И все же он доверяет Алану Коксу". На самом деле, как Донне не было противно это признавать, но она сама тоже доверяла Алану Коксу.
И теперь она уже настроилась, и ей больше не о чем было думать или говорить.
"Дорога наша определена. В пятницу я поеду в Шотландию, чтобы переговорить с человеком по имени Джимми Мак, вместо того, чтобы сделать прическу и поехать, возможно, в Вест-Энд за какими-нибудь покупками. Весь мой мир перевернулся, и я зашла слишком далеко, чтобы сдаться без борьбы. Джорджио никогда не простит мне, если я подведу его. Он зависит от меня".
Она в последний раз затянулась сигаретой, потом аккуратно затушила ее и встала. "Мне надо принять таблетку и пораньше лечь спать. И выбросить все из головы до утра".
Однако Донна не заснула, несмотря на проглоченную таблетку. И вряд ли ее успокоило, если бы она узнала, что Маэв Брунос также лежит без сна и в таком же состоянии.
Обе женщины чувствовали, что их подвели те, кого они любили и кому доверяли.
Но одна из женщин желала поставить на карту все, что у нее было, свою свободу и доброе имя ради единственного человека.
Потому что Донна Брунос любила своего мужа, несмотря ни на что, что бы он ни сделал.
И как бы это ни показалось забавно, но она даже в этом была солидарна с Долли.
Джорджио также провел беспокойную ночь.
Лежа на своей койке и зная, что над ним затаился Чоппер, он прислушивался к жалобному всхлипыванию молодого двадцатиоднолетнего парня, который приговорен к пожизненному заключению за грабеж и попытку убийства. Мучительные, тоскливые рыдания парня вызвали слезы на глаза Джорджио, потому что стенания юноши эхом отзывались в его собственном сердце.
Эти звуки разносились по коридорам и камерам. И повсюду в крыле мужчины ставили себя на место этого юнца. Большинство из них уже пережили сложный период приспособления. Но после того, как мать навестила парня, перед ними всеми вновь предстала перспектива долгого заточения.
"Плохо или хорошо, но мы в ловушке. В западне".
Чоппер шумно перевернулся на верхней койке.
- А, это тот бедный паренек. Интересно, а та старуха, которую он ограбил, тоже ревет без сна?
- Он здесь не из-за того, что ограбил старуху. - Голос Джорджио прозвучал напряженно.
Чоппер мерзко рассмеялся.
- Может, и нет, но можешь поставить доллар на свою задницу, что где-то какая-нибудь старая шлюха вспоминает о нем. Все мы с этого начинали.
Джорджио взбил свою подушку, которая, казалось, была набита кусочками кремния, и сказал:
- Это ты о себе говоришь, дружище.
Чоппер захихикал довольный, что от его слов у Джорджио волоски встали дыбом.
- О, это так, Джорджио. Так. Я убил бы свою сестру, мать ее, если бы мне за это дали бы хорошую цену. Давай сразу с тобой все выясним.
Джорджио закрыл глаза, понимая, что что-либо делать бесполезно. После слов, сказанных Чоппером, меньше всего он сможет думать о сне.
Теперь плач парня действовал ему на нервы. Он как-то зловеще звучал в темноте камеры. Через пять минут, похоже, всем стало казаться так же. Какой-то мужчина заорал: "Заткни этой заразе рот носком, а?"
И в тюрьме снова стихло. Если не считать хрипов, стонов и громких ударов ветра, привычных в любой тюрьме.
Глава 19
Джорджио проснулся задолго до ударов колокола. Ранним утром он лежал в тишине, прислушиваясь к собственному нервному дыханию. На койке прямо над его головой слышался негромкий и ритмичный храп Чоппера. Тот спал. Джорджио с удовольствием представил себе, как хорошо было бы тихо подняться и долбануть Чоппера металлическим тюремным ведром, но тут же прогнал эту шальную мысль, чтобы она не застряла накрепко у него в голове. Что бы он ни сделал плохого Чопперу, все потом вдвойне отозвалось бы ему самому. Уж в этом-то сомневаться не приходилось.
Он ведь знал, что человека, что сейчас храпит над ним, подсадил Левис. Левис с самого начала этого не скрывал. Джорджио также понимал: если он хочет сохранить свою жизнь, ему не следует перечить Левису, а заодно и Чопперу, и прочим шестеркам, которых использовал Левис.
Одно хорошо было у Чоппера: он регулярно принимал душ, стирал носки и аккуратно складывал книги и бритвенные принадлежности, а это уже шаг вперед после разгильдяйства и неряшливости Тимми. Хотя теперь Джорджио порой скучал по Тимми, несмотря на вонь и отвратительные привычки бывшего сокамерника.
Чоппер зашевелился на койке, и этот незначительный шум вызвал сильное эхо в замкнутом пространстве камеры. "Огромный детина, что лежит там наверху, может убить меня, повинуясь элементарному капризу. Капризу Левиса". - Именно это и беспокоило Джорджио.
Услышав в отдалении хлопанье дверей и другие привычные утренние звуки тюрьмы, он расслабился… Дни еще можно было как-то пережить, но ночи грозили превратиться в постоянную пытку.