- А это означает, ослиная задница, что я хорошо знаком с Левисом и всей его местной шайкой. Он получил поддержку почти у всех мойщиков сортиров среди тюремщиков категории "А" в этом крыле, а также у большинства рабочих. Я знаю: по его наводке тебя порезали в тюрьме "Скрабс". У него длинные руки, Джорджио, и он очень горяч, а с каждым годом, что он проводит здесь, он становится все злее. Это ограбление как-то коснулось и его, и ты верно сказал, вам долго предстоит идти вместе. Теперь не потребуется даже претендента из "Мастермайнда", чтобы выудить из тебя, что ты - плохой мальчик. Левис это разнюхал. Пока ты у него в черном списке, никто - ни ты, ни твоя семья - не может быть в безопасности. Хочу сказать, что и я сам в опасности хотя бы потому, что мы с тобой соседи по койкам. И когда он решит спалить тебя, то есть шанс, что сгорим мы оба. Короче, если у тебя есть с ним кое-какие делишки, то я должен все об этом знать.
Джорджио понимал тревогу этого человека. Где-то в глубине души он до смерти боялся того, что могло произойти. Однако у него в запасе был план. И послезавтра он готовился проверить, сработает этот план или нет.
- Послушай, Тимми, я устал. Завтра я увижусь с Левисом. Так что кончай забивать свою безобразную башку этим. Идет?
Тимми потер рукой лицо, и его щетина откликнулась на этот жест скрипучим звуком в тишине камеры.
- Мать твою за ногу, я предупредил тебя, Джорджио. Мне известно: ты - тяжеловес, я это уважаю. Но, в конце концов, все мы тут - крепкие орешки в том или в ином отношении, даже гомики. Через несколько лет особо тяжкие отделят мужчин от сопляков, и давай будем смотреть правде в лицо: ты ведь до этой отсидки не сделал еще ни одной птички. Поэтому держи меня в курсе всего, что происходит. Если уж попадешь на сковородку, парень, то ведь меня-то с собой не захочешь потащить. Дошло?
Джорджио перевернулся на бок. Подложив сложенные ладони под щеку, он ровным тоном громко и ясно сказал:
- Спокойной ночи, Тимми!
Тимми посидел у него на койке еще несколько секунд, а потом полез к себе на второй ярус.
Джорджио слышал, как под огромным телом застонали пружины. Закрыв глаза, он мысленно содрогнулся. Вот уже целый месяц он не мог нормально выспаться. Мысли о Левисе пугали его до потери пульса: "Но завтра, если я разложу карты правильно, все пойдет нужным путем".
Впервые за многие годы Джорджио по-настоящему помолился.
Донна проснулась с первым лучом солнца в состоянии душевного подъема… Если бы кто-нибудь еще несколько месяцев назад сказал бы ей, что она будет с радостью выполнять работу Джорджио, Донна рассмеялась бы этому человеку в лицо. И все же от нее как от его жены каждый из родных и близких ожидал, что она будет "присматривать" за делами ради него. Донна почувствовала настоятельную потребность заняться делом. Теперь же она была рада, что втянулась в это. Даже чисто бумажная работа для строительного бизнеса начинала постепенно приобретать смысл. Поначалу Донне требовалось, чтобы кто-то ею руководил, но с каждым днем управление казалось вовсе не таким трудным делом, как она боялась. В действительности когда она сумела привести в порядок офис, вышвырнув оттуда весь мусор, теперь и управление строительством представлялось ей на удивление простым.
"Когда Джорджио вернется домой, он будет так гордиться мною!" - Она смаковала эту мысль.
Большой Пэдди проследил за тем, чтобы ей представили больше документов, чем "должно". Теперь на строительных участках к ней относились с уважением, даже с благоговением в основном вследствие бдительного и повсеместного присутствия Пэдди. Она, однако, не могла не признаться себе в том, что это происходило.
Донна выбралась из постели и увидела свое отражение в зеркальных дверцах шкафа. Убрала густые каштановые волосы с лица и осмотрела себя. Она стала еще тоньше, чем была после суда, и ребра просвечивали сквозь кожу. Донна отвела назад узкие плечи и тяжело вздохнула. Никакие ухищрения не заставили бы ее грудь выглядеть полнее. Она по-прежнему носила самый маленький размер лифчика, тот же, что и в четырнадцателетнем возрасте. Все ее подруги расцвели, но только не Донна. Она надеялась, что рождение детей хотя бы немного придаст ей женственности. Но этому не суждено было свершиться. Правда, собственные ноги ей нравились. Они всегда ей нравились - длинные, изящные, хорошей формы. Донна хорошо смотрелась в шортах, хотя редко носила их. Джорджио всегда говорил, что у нее миленькие грудки, и называл их "сочными". Она же всегда при этом вспыхивала стыдливом румянцем. Его грубоватые выражения смущали Донну, хотя ей нравилось их слушать.
Она в отчаянии обняла сама себя руками: "О, если бы все было, как раньше!.. Сейчас бы Джорджио вставал, откашливался и несся в ванную. Его большое мускулистое тело оставалось бы обнаженным"… Она любила наблюдать, как он одевается, даже сильная усталость не мешала ей следить за ним, впитывать взглядом его образ. И никогда, несмотря на прожитые вместе долгие годы, Донне не надоедало любоваться им. В действительности с годами она любила его все больше и больше.
Донна признавалась себе, что Джорджио принимает это как должное. Но таковы уж мужчины! Долли говорила, что ее муж не заметил бы, если бы она продефилировала по гостиной в обнаженном виде. Только бы не встала перед телевизором, но тогда Долли пришлось бы расплатиться сполна.
Между тем Джорджио всегда относился к Донне почтительно, уважал ее чувства. Он никогда не давал повода думать, что изменяет ей. Хотя благодаря женской интуиции она всегда об этом узнавала, причем немедленно. Такое случалось не слишком часто за долгие совместно прожитые годы, но когда это все-таки происходило, то весьма опечаливало и глубоко обижало ее. И все же Донна находила Джорджио оправдание: он человек, которому постоянно нужно общение с новыми людьми, их обожание; Джорджио из тех, кто всегда получает, что хочет.
Она неизменно благодарила бога за Джорджио - благодарила Господа потому, что Он решил предназначить Джорджио ей, маленькой Донне Фенланд. Такому ничтожеству! Джорджио был рядом с ней, когда она теряла младенцев, и Донна понимала, как страстно он желает иметь детей. Он родился от брака между членами семей греческих и ирландских католиков и, конечно же, мечтал о детях. И все же не бросил жену ради более плодовитой женщины, ни разу не поднимал эту тему, даже когда они ссорились. Хотя подобное случалось не часто. Донна боялась ссориться с Джорджио, страшилась дать ему повод не хотеть ее.
Теперь Донна была оторвана от него, и ее пугало, что такое положение может сохраниться навсегда. Но именно полиция и суд лишили ее мужа, а не какая-нибудь пышногрудая блондинка, похожая на фотомодель, у которой гормоны так и брызжут из всех мест. Раньше Донна беспокоилась об этом больше всего за весь период своей супружеской жизни. Сейчас же она предпочла бы, пусть это могло показаться забавным, чтобы он бросил ее ради другой женщины: это все же лучше, чем думать, что он заперт в тюрьме на острове Вайт… Ее Джорджио, ее свободный человек! У Джорджио имеется яхта, Джорджио так любит путешествовать, Джорджио бродит по полям каждое воскресенье после обеда, потому что любит свежий воздух, Джорджио дорожит своей свободой…
Донна прикусила губу и сдержала подступившие слезы, хотя из-за них, таких обжигающих и соленых, у нее запершило в горле. Она снова подошла к зеркальному шкафу и уставилась на собственное отражение. В глазницах залегли тени, но глаза еще сохранили глубокий темно-синий цвет. Скулы всегда выступали, а теперь еще больше, когда она потеряла в весе. Губы были сухие, потрескавшиеся: она плакала по ночам и кусала их, чтобы подавить душераздирающие рыдания, душившие ее из-за невыносимого одиночества. Донна прислонилась лбом к холодному стеклу и глубоко вздохнула. "Джорджио вернется домой, как только решено будет с его апелляцией. Он будет дома. - Она повторяла это снова и снова, как мантру: - Мне надо верить в это, надо верить… Если я перестану верить в это, мне останется только взять веревку и повеситься. Это не праздная угроза, это правда, настоящая, неизменная истина… Без Джорджио Бруноса я ничто".
Она будто раскачивалась на тоненькой ниточке… Если Джорджио проиграет апелляцию, нить эта порвется, а вместе с ней исчезнет смысл ее, Донны, существования. Радостное настроение, в котором она проснулась, улетучилось. Мысль о том, как ей приятно заниматься делами мужа, его работой, тоже отступила на задний план. Потому что, если Джорджио не вернется домой, бизнес, дом, машины - все, чем они владеют, превратится в прах.
Все, что ей нужно от жизни, - это только он.
Дональду Левису исполнилось пятьдесят два года. Левис не был рослым и статным мужчиной, но недостаток роста он восполнял устойчивой репутацией человека крайне жестокого. Полицейским отделениям в Свени, летучим отрядам и отделу серьезных преступлений потребовалось одиннадцать лет интенсивно работать, прежде чем они поймали его. Он считался замешанным в каждом ограблении, о котором только было известно людям, но о некоторых его делах полиция и публика в целом даже не подозревали. Он являлся международным преступником и тем не менее рассматривал любые свои действия как жизнеспособное дело. И так все представлялось большинству его современников. Он занимался всем чем угодно: начиная с торговли женским телом и заканчивая продажей наркотиков, мальчиков и оружия. Его отличали страсть к почти хирургической чистоте, а также суховатое чувство юмора. Ему нравились молодые люди, красивые молодые парни, а его камеру тюремщики сделали похожей на комнату отдыха водителя автобуса.
Неприкрытая сила личности Левиса давала ему необходимое преимущество перед более крупными и сильными мужчинами. И не только это, но еще и его садистский ум. Он одевался щеголем, с почти женской тщательностью. Кроме того, он обладал необыкновенной проницательностью. Дональд Левис в юности был не в состоянии написать собственное имя - до того, как в возрасте пятнадцати лет попал в тюрьму "Холлансди Бэй Борстал". Там ему вкололи три дозы сильнодействующего лекарства, и с этих пор он больше не останавливался в приеме наркотиков. Левис испытывал природную ненависть к власти любого рода, ненавидел женщин, а также большинство своих современников. Ему поставили диагноз "психопатия" - и он потратил уйму денег на то, чтобы его не перевели в "Бродмур", несмотря на то что режим в "Бродмуре" был гораздо мягче. Зато там практически отсутствовала возможность убежать или, что более существенно, быть отпущенным под честное слово.
Левис являлся узником двойной категории "А", то есть особо опасным; особо опасных охраняли с максимальными предосторожностями, а таковые могли обеспечить лишь четыре тюрьмы в Англии. Он решил, что посидит в камере в "Дареме" несколько лет - просто чтобы сменить обстановку. Других планов на будущее у него не было, кроме тех, что позволяли ему сохранять жизнь, заниматься своим гнусным бизнесом и оставаться во главе всего, что происходило вокруг него. Левис слыл бароном "Паркхерста": он контролировал торговлю табаком и наркотиками. А также контролировал свое крыло.
Сейчас Дональд Левис сидел за маленьким столом и ждал завтрака, который обычно доводил до совершенства в кухонном блоке тюрьмы заключенный по имени Робертс. Тот отбывал десятилетний срок и в качестве способа времяпрепровождения избрал себе кулинарию. Будучи особо опасным преступником, Левис мог заказывать себе еду, и тюремщики каждый день покупали ему продукты в Сейнсбери. Хотя они шутили по этому поводу, но все же воспринимали это как часть своей работы. Если от хорошей еды приговоренные к пожизненному заключению чувствовали себя счастливее, то и тюремщики были счастливы, а мир казался им удобным местом.
Левис пил чай и улыбался.
Отбывание срока он считал мучительным делом, но сумел провернуть много работы в заключении. Заключенные категории "А" и особо опасные преступники, содержавшиеся в секции номер 43, уверяли, что их за двадцать восемь дней могут перевести по распоряжению начальника данной тюрьмы в любую другую выбранную ими тюрьму. Это касалось и сроков заключения. Их увозили и помещали в одиночные камеры, обычно в "Вондсворт", что устраивало начальников тюрем, которые знали, что оттуда преступники никогда не убегут. Основанием для такого спокойствия служило то, что их можно было забрать в любое время дня и ночи без предварительного предупреждения. Секция номер 43 организовывалась преимущественно для содержания в ней террористов, но любой узник в зоне особой или максимальной охраны был обязан подчиняться закону.
Обилие шестерок радовало Левиса: он уже приобрел за деньги достаточно прислуги среди тюремщиков, чтобы сделать удобным свое пребывание здесь. Ему оставили радио, а также письменные принадлежности и книги. У него была приличная еда, он пил чай и виски галлонами. Это было знаком его положения, атрибутом определенной репутации и следствием обладания значительным банковским счетом, что позволяло ему жить с относительным комфортом.
Дональд Левис принялся читать в первый же год, проведенный в заключении, и теперь был довольно знающим, начитанным человеком, который видел причину своего недостаточного образования в выборе криминальной карьеры. А теперь Левис поглощал знания, как томимый жаждой человек пьет воду. И использовал затем эти знания при разборке своих дальнейших планов. До него никак не доходило, что, получив образование, он мог бы стать законным бизнесменом; Левис рассматривал свою необразованность как повод для тяжелой двойной работы - ему следовало работать над собой, чтобы добиться успеха в незаконном бизнесе. Таковы были темперамент и менталитет Дональда Левиса.
- Ваш завтрак, мистер Левис. - Молодой человек поставил на стол тарелку с беконом, яйцами, помидорами и грибами.
Левис улыбнулся ему, молча взял нож и вилку и приступил к еде.
Робертс стоял и смотрел, пока тот не начал есть. Потом вздохнул с облегчением и вышел из камеры, чтобы вернуться к себе и позавтракать. Для него каждое посещение Левиса было встряской независимо от того, съедал бы Левис завтрак спокойно или украшал им стены камеры. Войдя в маленькую кухню, повар громко выругался: его собственные колбаса и бекон исчезли.
- Проклятые воры, ублюдки!..
Он слегка улыбнулся, услышав смех, донесшийся из соседней камеры. Прежде чем приступить к еде, Робертс осмотрел остатки пищи. Они могли подсунуть туда все что угодно под видом шутки - начиная с обыкновенного плевка на продукты и заканчивая таблеткой ЛСД, подброшенной в запеченные бобы.
Другой человек нервничал не меньше, чем Роберте, возвращавшийся из камеры Левиса. Все в это утро шло кувырком…
Левис подтирал яичный желток кусочком хлеба, когда обернулся и увидел своего надзирателя Гарри Кларксона, который стоял в дверном проеме.
- Я привел Бруноса, мистер Левис. Сказать ему, чтобы он подождал снаружи?
Левис засмеялся. Аккуратно положил остаток хлеба на стол и вежливо произнес:
- Нет, Гарри. Лучше попроси его подождать в офисе начальника.
Гарри продолжал стоять неподвижно, лишь нервно мигая глазами.
Левис вздохнул. Гарри, смуглый и безмозглый, был порядочным негодяем и мог убить из-за пачки сигарет. Итак, Дональд Левис улыбнулся и сказал:
- Приведи его, Гарри, дружище. И подожди у двери.
- Да, мистер Левис.
Джорджио вошел в дверь, напустив на себя уверенность, которой не испытывал.
- Все в порядке, Дональд? Давненько не виделись. Левис осторожно провел языком по зубам.
- Садись, Джорджио. Нам с тобой надо перекинуться парой слов.
Джорджио сел и уставился на невысокого человека перед собой. Угроза почти ощутимо витала в комнате, настолько она была сильна. Угроза исходила невидимыми волнами от Левиса. Полнейшего отсутствия какого-то выражения в его голосе оказалось достаточно для того, чтобы волоски на руках Джорджио встали дыбом и превратились в щетину.
- Ты совсем не знаешь Гарри? Он находится здесь потому, что убил одного типа, который ему не очень нравился. На самом деле, Гарри может убить любого, кто хоть отдаленно похож на того типа, который ему не слишком нравился. Видишь ли, он просто такой парень. А теперь слушай: мы с Гарри кое о чем договорились. Я говорю ему, что делать, и он это делает. Ты понимаешь, к чему я клоню, Брунос? Или хочешь, чтобы я привел пример своей власти над ним? Он сломает тебе руки, разворотит челюсть или задушит тебя, если я ласково его об этом попрошу.
Джорджио отчасти удалось задавить в себе страх, и он довольно непринужденно ответил:
- Нам с тобой предстоит долгий путь, Дональд. Ты порезал меня в "Скрабсе", но мы всегда были приятелями. Всегда! Тебе не обязательно показывать мне представление с участием твоей гориллы.
Левис отодвинул тарелку и снова улыбнулся.
- Кстати, а как поживает твоя задница? Я приказал им не резать слишком глубоко. Во всяком случае не теперь. И мне передали, что кое-кто хочет перерезать мне глотку. Это меня, право же, здорово развеселило.
Джорджио прикрыл веками глаза.
- Мне пришлось так сказать, Дональд. Я не прожил бы и пяти минут, если бы просто стерпел тот порез, проглотил бы все без единого слова. Ведь это понятно.
Левис поднял нож с тарелки и начисто вытер его салфеткой.
- Через пять минут я ткну им тебе в глаз, если ты за это время не скажешь мне, где мои бабки. - Он поглядел на часы. - А теперь начинай говорить.
Джорджио судорожно сглотнул слюну: "На этот раз все намного труднее…" Во рту у него было сухо, как в пустыне Гоби.
- Осталось четыре минуты, Джорджио. Время твое истекает, сынок.
- У меня есть деньги, об этом не беспокойся. Они в безопасности и останутся в безопасности, покуда я жив и лягаюсь. Мне нужна была некоторая подстраховка, вот я и припрятал деньги. Я не подведу тебя, Дональд, и ты глубоко обижаешь меня, если думаешь, что я это сделаю.
Левис усмехнулся.
- Мы глубоко обижены, не так ли? Я вырежу твое долбаное сердце, Брунос, если ты не скажешь мне, в каком притоне припрятаны мои бабки.
Джорджио принужденно улыбнулся.
- Это настолько надежное место, что законникам понадобится сообщение из Сен-Бернадетта, прежде чем они поверят, что деньги именно в этом месте.
И тут Левис вдруг возбужденно рассмеялся:
- Где же они, Джорджио? - При этом он шутя сложил руки в умоляющем жесте.
- Знаешь ли, я не могу сказать тебе этого, Дональд. Как только я открою рот, можно будет считать, меня мертвецом. Только один человек знает, где спрятаны деньги, и этот человек - я. Пока я не получу ответ на апелляцию и не выберусь на свободу, ты ничего не узнаешь. Но я клянусь, что не подставлю тебя. Ни за что в жизни! Твоя половина в надежном месте, можешь мне поверить. И пока я в безопасности, бабки тоже в целости и сохранности.
Левис вскочил и ударил кулаком по столу, из-за чего тарелки и вилка с ложкой зазвенели на деревянной поверхности стола.