То ли Маришечка была гораздо умнее и проницательнее, чем он предполагал, то ли на нее снизошло внезапное озарение, но после ее слов Артему вдруг все стало предельно понятно. И злость на самого себя, и боязнь вычеркнуть Лину из своей жизни, и нежелание говорить с кем-либо о своих проблемах – самому себе в них признаться нелегко, не то что посторонним.
Пока он собирал разбредающиеся мысли в кучку, Маришечка вышла из кухни и направилась в ванную. Раздался плеск воды, затем чуть хлопнула открывшаяся дверь – это его гостья отправилась бродить по квартире, возможно чтобы окончательно прийти в себя.
Артем поплелся в гостиную, полагая, что именно там обнаружит Маришечку. Так оно и оказалось. Она стояла, склонив голову набок, и внимательно изучала надпись на журнальном столике.
– Эти наскальные изображения только подтверждают мое предположение. Ты влюбился, мой милый, и я не знаю, хорошо это для тебя или плохо.
Он словно впервые увидел то, что изобразил на поверхности стола, и, смутившись, поспешно стер сакральную надпись ладонью. Хлопья пыли прилипли к руке, и Артем вытер ее о штаны, оставив на бедре широкий белесый след.
– Скажешь тоже – влюбился! Давай не будем больше об этом… И прости, что везде не убрано: Фрида Яковлевна на отдыхе в Турции, а…
– А где та, которой посвящены письмена на пыли? – ехидно поинтересовалась Маришечка.
– Ушла, – признался Артем.
– И что, ни адреса, ни номера сотового не оставила?
– Не оставила, – вздохнул он. Терять Артему было уже нечего, Маришечка теперь знала о том, что происходит в его жизни. – Только книжку с надписью.
– Покажи! – сразу заинтересовалась она.
Он нехотя прошел в кабинет, где на письменном столе не красовались более ни еженедельник с золотым обрезом, ни пресс-папье с бронзовой лилией, ни костяной нож для разрезания бумаг с изображением обросшего шерстью мамонта. Ни фотография томной красавицы в серебряной рамке…
– Слушай, обидно, а, – произнесла Маришечка, глядя на то место, где раньше стоял ее снимок.
– Мурка стекло случайно разбила, и я… – принялся оправдываться Артем.
– Перестань валить все на бедное животное, ладно? – усмехнулась девушка. – Стекло можно заменить, а вот с отношениями труднее.
Артем собрался было что-то сказать, но не успел.
– Знаю, знаю, – проговорила Маришечка, – сейчас предложишь остаться друзьями. Только, уж прости, но мне это не подходит. Я, видишь ли, собираюсь свою жизнь устраивать, и моему мужу… будущему мужу точно не понравится друг вроде тебя… Хотя, – она улыбнулась так, будто ей на ум пришла забавная мысль, – может, мы еще станем общаться семьями. Как тебе моя идея?
Ему не понравилась не сама идея, а подтекст: он – супруг домработницы, она – вторая и, естественно, лучшая половинка кого-то из сильных или известных мира сего.
– Не очень, – буркнул он и взял со стола книгу "Провинциалка". – Вот что она оставила.
Маришечка с любопытством повертела книжку в руках, спросила разрешения прочитать надпись на титульном листе, потом задумалась.
– Застенчивая провинциалка быстро просекла ситуацию и не захотела мириться с тем, что устраивало многих столичных девиц. Да, не повезло тебе, Тимасик, – с ироничным вздохом произнесла она, кладя книгу обратно на стол.
С этим поспорить было трудно, и Артем молча кивнул.
– Ну что ж, – сказала затем Маришечка, – я, пожалуй, сейчас допью чай и отправлюсь домой. Больше мне у тебя делать нечего. Да и вообще, очень уж ты стал какой-то неинтересный, скучный, взрываешься без толку… И прибраться в квартире не помешало бы. Страдать можно и в чистоте. Поверь, я знаю, о чем говорю…
Мурка проводила ее до двери и даже позволила погладить себя по голове. "Странно, – подумал Артем. – Такое впечатление, будто она знает, что они больше не увидятся". Но на всякий случай под пристальным взглядом Мурки не рискнул чмокнуть Маришечку в щеку, как поначалу намеревался…
* * *
Почти три месяца – срок значительный. За это время вполне можно и остыть, и соскучиться, и прийти к выводу, что кошка в доме – не самое большое зло на свете. Так размышлял Артем, набирая номер телефона Фриды Яковлевны. Правда, сначала он собирался произвести разведку боем, то есть позвонить своей родственнице Надежде Афанасьевне и узнать, как поживает ее приятельница, но потом решил, что это будет проявлением трусости.
Трубку сняли достаточно быстро, и Артем счел это хорошим знаком.
Поздоровавшись с Фридой Яковлевной, он, как водится, завел разговор о прошедшем отпуске, о здоровье, о детях и внуках в Канаде. Но рано или поздно подобным темам приходит конец и возникает мучительная пауза в диалоге.
Фрида Яковлевна не желала ему помогать и терпеливо слушала, как Артем молчит в трубку. Наконец, не придумав ничего лучшего, он спросил:
– А какие у вас планы на ближайшее будущее, Фрида Яковлевна?
– На ближайшее будущее, – медленно произнесла фрекен Бок, – да разные планы, Артем. Все, что хотела в театрах, я пересмотрела, на выставки сходила, дела по дому переделала и вот подумываю, а не пойти ли мне снова…
– Пойти! – поспешно перебил ее Артем. – То есть не хотели бы вы вернуться ко мне?
– Но, видите ли, мой дорогой, – неспешно продолжила Фрида Яковлевна, – это зависит не только от меня.
– А от кого? – спросил Артем, обреченно вздохнув.
Нет, ничего у него, похоже, не выйдет. Фрекен Бок не забыла об ультиматуме.
– Вы сами знаете, – последовал ответ, подтвердивший его самые печальные подозрения. – Впрочем…
Это "впрочем" мгновенно вселило в Артема надежду, и он почувствовал, что вцепился в трубку, как утопающий – в соломинку.
– Впрочем, я могла бы попробовать ужиться с вашей кошкой. – "Значит, я не ошибся: тетя Надя ввела фрекен Бок в курс дела", – понял Артем. – Это, конечно, против моих правил, но, признаюсь, мне было хорошо у вас. Я чувствовала себя как дома и к вам, Артем, привязалась. Если бы не эта мерзкая…
– Она уже не мерзкая! – вскричал Артем. – Мурка перевоспиталась, честное слово!
Он знал, что нагло врет. Ничто было не в силах перевоспитать его помоечное приобретение. Вполне могло быть, что кошка и оказалась на улице в силу своего несносного, своенравного характера.
– Вряд ли такое возможно, уж поверьте моему опыту, – проницательно заметила Фрида Яковлевна. – Но мне импонирует то, что вы не бросаетесь привязанностями в угоду удобствам, даже если это касается всего лишь кошки.
Артем затаил дыхание и робко произнес:
– Значит, я могу надеяться?
– Можете, – ответствовала фрекен Бок тоном Екатерины Великой, решившей облагодетельствовать очередного бравого офицера.
К слову сказать, услышав ответ Фриды Яковлевны, Артем обрадовался ничуть не меньше конного гвардейца, которому в скором времени предстояло стать светлейшим князем и фельдмаршалом.
– А когда?
– Со следующего понедельника. Условия остаются прежними.
– Как скажете, – счастливо улыбаясь, ответил работодатель своей помощнице по хозяйству.
Положив трубку, Артем прежде всего нашел взглядом Мурку и произнес, грозно потрясая кулаками в воздухе:
– Ну если ты только выкинешь какую-нибудь пакость, просто… просто не знаю, что я с тобой сделаю!
Кошка лежала, развалившись на диване, и поигрывала хвостом, как капризная красотка – веером. И Артему в душу невольно закралось тревожное предчувствие, что, возможно, он рано радовался…
Глава 16
Утро Лины началось с того, что ей позвонили с интервалом минут в пять Марианна, затем Эмиль Григорьевич, а следом Антонина Захаровна Чудова. И каждый говорил таким тоном, будто заполучил на нее все права.
Только она успела объяснить Марианне, что сию минуту выскакивает из квартиры и мчится подписывать – да, да, она согласна! – договор, как пришлось услышать выговор от Таран-Бороновского. Нет чтобы позвонить самой, так заставляет его чуть ли не с собаками искать по всей Москве. Более чем странно, поскольку адреса и телефона она в последние два дня не меняла и Эмиль Григорьевич сам же сказал при последнем прощании:
– Дорогуша, позвоню в пятницу утречком.
Если она ему зачем-то спешно понадобилась, пусть так прямо и скажет. Лина неожиданно поняла, что не испытывает к известному сценаристу того почтения, что полтора месяца назад. А сцена с коньяком как-то уж подозрительно часто стала всплывать в памяти, заставляя зябко передергивать плечами и гнать прочь неприятные подозрения.
– Что-нибудь случилось, Эмиль Григорьевич? – спросила Лина, на ходу одеваясь и красясь.
– Ну нельзя же все бросать на полпути! – возмущенно возопил сценарист.
– Что именно бросать? – решила уточнить Лина, почти силой выдирая из рук Акси недосмотренный диск.
Та делала умоляющее лицо, молча таращила красные с недосыпа глаза, трясла молитвенно сложенными руками перед грудью, но Лина была неумолима.
– Сценарий, что же еще! – ответствовал Таран-Бороновский.
– Но это же ваш сценарий, при чем здесь я? – возразила Лина и неожиданно поняла, что так оно и есть на самом деле.
– Забыла, сколько я тебе дал? – снова спросил кинодраматург, озадаченный поведением прежде скромной провинциалки.
"Так-то оно так, – подумала Лина. – Но и поимел, похоже, немало. Если мною с ходу заинтересовались на телевидении, значит, я чего-то и сама по себе стою". Однако, по правде говоря, Эмиль Григорьевич оказался тем человеком, благодаря которому ее мечта сделать писательство делом своей жизни могла осуществиться. Неизвестно еще, как бы сложилась ее судьба, не заинтересуйся он Линиными книжками. Да и поводов задирать нос у нее пока еще не было.
– Простите, – виновато произнесла Лина, ощутив укол совести. – Я просто сейчас убегаю… по делам и не могу с вами долго разговаривать. Можно я вам перезвоню попозже и мы договоримся о времени встречи?
– Нельзя! – отрезал Эмиль Григорьевич. – Я без тебя как без рук!
Но прием, который безотказно действовал на Аллу Творожок, здесь не сработал. Более того, заставил Лину опять призадуматься, чего больше в словах сценариста – желания польстить ей или констатации факта?
– Ну, после обеда, ладно? – взмолилась она. – А сейчас я, честное слово, никак не могу!
– В два, самое позднее в половине третьего жду тебя у себя… дорогуша, – сказал Эмиль Григорьевич и повесил трубку, не дожидаясь ответа.
Лина рухнула на стул и перевела дыхание. Короткий разговор с благодетелем вымотал ее донельзя. Но только она нагнулась за сапогом, как раздался третий звонок.
– Это наверняка опять тебя! – крикнула из своей комнаты Ксюша, подавляя зевок. – Ты сегодня просто нарасхват!
"Действительно, нарасхват", – подумала Лина, услышав в трубке нарочито недовольный голос Антонины Захаровны:
– Эвочка, так себя не ведут. Я не обязана следить, когда у тебя срок сдачи рукописи в редакцию. Ты еще вчера должна была принести ее. А где она?
– Как вчера? – холодея от ужаса, прошептала Лина и едва устояла на подгибающихся ногах.
– Так, вчера. У тебя экземпляр договора имеется? Имеется. Читать умеешь? Умеешь… Или ты хочешь сказать, что работа не готова?
Антонина Захаровна как в воду глядела. Лине осталось написать страниц восемьдесят – восемьдесят пять, а это как минимум три недели. И то при благоприятном стечении обстоятельств: когда и мысли есть, и время свободное. Сейчас же в голове было пусто. Она даже забыла, в какой момент бросила своих героев: те не то ругались, не то мирились.
– Что же делать? – Лина думала, что произносит это мысленно, а оказалось, что вслух.
– Хочешь сказать, я угадала?
– Да, – еле слышно призналась девушка.
– И сколько тебе нужно еще времени, чтобы дописать?
– Недели три, – ответила Лина, слабо веря, что в сложившейся ситуации это будет соответствовать действительности.
– Ты, конечно, Эва, ставишь меня перед руководством в очень неприятное положение, – сообщила Антонина Захаровна менторским тоном. – И не в моих правилах выгораживать недисциплинированных авторов, но… – она выдержала паузу, – но в твоем случае я, так и быть, пойду на уступки. Ты меня пока еще не подводила. Но чтоб через три недели рукопись была у меня на столе!
– Конечно, конечно! Я даже не знаю, как вас благодарить, Антонина Захаровна! – воскликнула Лина с таким чувством, будто ее только что вытащили из петли.
"Знала бы ты, что необязательных авторов у нас хоть пруд пруди и большинство из них на испуг не возьмешь. Им все трын-трава, сколько ни говори, особенно если их книги хорошо продаются. На обязательных вроде тебя и выезжаем. Так что извини, но тебе придется отдуваться за всех нерадивых", – с усмешкой подумала Антонина Захаровна.
– Об этом после, – с деланой усталостью произнесла редактор и свернула разговор.
Ей нравилось чувствовать себя всемогущей, и на сегодня было достаточно, чтобы считать день успешным. Сейчас она пройдется по редакциям и расскажет всем, как поставила на место начинающего автора. "А то недолго и на шею сядут, вместо себя писать заставят…"
Дальнейшее Лина помнила как в бреду. Она все время куда-то спешила и, кажется, произвела не самое выигрышное впечатление на телевизионщиков своей тупостью. Ей споро и четко объяснили, из чего складывается гонорар за серию и что отнюдь не ей одной будет доставаться вся сумма. Лина кивала, но плохо понимала, однако переспрашивать по несколько раз одно и то же стеснялась. То, что для втолковывающих условия договора людей было просто, как дважды два, Лине казалось набором слов, произносимых на незнакомом ей языке.
Наконец она не выдержала и, смущаясь, спросила:
– А можно вы мне просто скажете, сколько я получу, к примеру, за сценарий одной серии?
Ей сказали, и Лина поспешно вытащила ручку, чтобы поставить подпись на договоре.
– Конечно, это только для начала, – заметила, как бы между прочим, Марианна.
– Да, я понимаю, – сипло выговорила Лина. В горле пересохло от волнения и боязни спугнуть удачу. – А сроки?
Ей назвали сроки, и на сердце у нее похолодело. Уложиться было нереально, да еще при полном отсутствии опыта.
– А приступать к работе когда?
Если ее слова не расслышали – голос окончательно перестал слушаться Лину, – то догадались по движению губ.
– Вчера, – с радостным видом сообщил ей лохматый парень, имя которому было Иван, и похлопал девушку по плечу. – Не боись, детка, самим страшно.
И жизнь взяла Лину в такой оборот, что, как говорится, ни вздохнуть, ни ойкнуть. День смешался у нее с ночью. Она не сразу могла понять – мысли, что пришли ей в голову, относились к домашним заготовкам Таран-Бороновского, телесценарию или роману, который требовалось срочно дописать.
Отношения с известным сценаристом незаметно изменились. Лина неожиданно увидела Эмиля Григорьевича не сквозь розовые очки восхищения и пиетета, а таким, каким он был на самом деле. В меру обаятельным, в меру талантливым, в меру беспринципным. Последнее – по современным стандартам. И, поняв это, стала вести себя осмотрительнее. Уже не выкладывала с энтузиазмом наивной юности все, что приходило на ум. А его "ага-ага" четко отслеживала и воспринимала вроде сигнала "Внимание. А вот это хорошо".
Эмиль Григорьевич, будучи человеком многоопытным, для которого к тому же нюансы настроения и оттенки поведения людей были базой для добывания хлеба насущного, не мог этого не заметить. Он стал остерегаться проявлять свои эмоции открыто, стремясь, пока есть возможность, заставить воображение его новой знакомой работать на полную катушку.
Словом, оба внутренне затаились и старались как можно больше получить друг от друга. В такой ситуации маститому сценаристу было уже не до любовной интрижки. Желание возобновить ухаживания за симпатичной талантливой провинциалкой развеялось как дым. Лина же этому могла только порадоваться: как мужчина сей упитанный пожилой человек с белесыми пальцами-присосками ее не волновал.
Ее волновал совсем другой. Но она гордилась, что так решительно и бесповоротно оборвала все связи с Артемом. Пара фраз – и точка! Это тешило ее самолюбие, было как елей на уязвленную женскую гордость.
Однако в те поздние вечерние часы, когда Лина ложилась в кровать, готовая вот-вот заснуть, ее мозг словно начинал жить собственной жизнью. Перед ней вставали во всех деталях большая, красиво обставленная квартира, привлекательный молодой человек, которого просто невозможно было представить небритым, в тренировочных штанах или в старой линялой майке, трехцветная кошка, что, свернувшись клубком в кресле, делает вид, будто сладко спит, а не наблюдает за ними. И еще все их слова, все вздохи, все прикосновения…
Тут Лина резко распахивала глаза, вытирала со щек слезы и шла в кухню пить снотворное. Она готова была вспоминать все их слова, все вздохи, все прикосновения бесконечно, но в какой-то момент она видела письменный стол, заставленный, как выставочная витрина, памятными безделушками. Безделушки – какое точное слово… Среди них, возможно, нашлось место и для ее книги. И думать об этом было выше ее сил…
Утром Лина просыпалась по звонку будильника, насильно выгоняла себя из теплой постели, со смурной после снотворного головой пила кофе – и радовалась, что ее день заполнен до предела. Только работая до изнеможения, она могла продолжать жить и надеяться, что рано или поздно ее муки кончатся и два месяца – что значат эти два месяца по сравнению с целой жизнью! – останутся в прошлом.
А пока настал день, когда Эмиль Григорьевич был вынужден поинтересоваться, что с Линой происходит. Откуда эта рассеянность, фразы невпопад и вечно утомленный взгляд.
– Знаете, Эмиль, ведь я теперь работаю на телевидении, – призналась Лина, отчего-то чувствуя себя неловко.
Эмиль Григорьевич застыл в немой позе, по выразительности мало уступая какому-нибудь великому русскому трагику, исполнявшему роль Городничего в финальной сцене "Мертвых душ". Пришел в себя он через минуту, но и ее хватило, чтобы просчитать ситуацию и прийти к верному выводу.
– Вот ведь… – дальше должно было последовать ругательное слово, каким он собирался обозвать Марианну. Эмиль Григорьевич его не произнес, но оно весомо и однозначно повисло в воздухе.
Лина кивнула, подтверждая его подозрения.
Но Таран-Бороновский не был бы самим собой – известным мастером теледрамы, если бы не сумел бы поставить эффектную точку в их отношения. Творческих, разумеется.
– Ну что же, – небрежно улыбаясь, произнес он, – это даже к лучшему. Можно сказать, я тебя пристроил на теплое местечко и теперь умываю руки. Прости, дорогуша, но больше нам с тобой встречаться не стоит: жена с детьми из Сингапура возвращаются. Мне будет просто не до тебя.
Вообще-то Софочка с Ульяной и Гриней прилетели неделю назад, и теперь в книжном шкафу сценариста красовалась белая вазочка с золотым изображением Мерлиона – мифической рыбы с головой льва, символа страны и очередной магической штучки, приносящей удачу. Но тогда Лине ни о чем этом знать не полагалось, не то что сейчас.
– Понятно… – еле слышно прошептала Лина и почувствовала себя дурочкой, которую обвели вокруг пальца. Вот тебе и необихоженный холостяк.
Ее потерянный вид стал для Эмиля Григорьевича целительным бальзамом, пролитым на рану, в который уже раз нанесенную двуликими, лживыми притворщицами-женщинами…