Я умолкла. От взгляда, которым обменялись Годфри и Фил, зашкалило бы любой счетчик Гейгера. Наступила такая тишина, что ее можно было ощутить чисто физически.
– Итак? – вопросительно произнесла я.
Годфри неловко откашлялся. Казалось, он не знал, с чего начать.
– Ох, бога ради, раз уж она собирается провести здесь несколько недель, лучше ей знать, – сказала моя сестра. – Почти наверняка она рано или поздно с ним встретится. Знаю, он ездит только к Каритису и в город, поиграть в шахматы с каким-то приятелем, а в остальное время его никогда не оставляют одного, но я сама однажды столкнулась с ним у Каритиса, а Люси может в один прекрасный день встретить его где-нибудь в окрестностях.
– Да, пожалуй.
Филлида повернулась ко мне.
– Сегодня утром ты сказала, что теряешься в догадках, отчего он вдруг исчез после того, как покинул сцену. Тебе известно про автомобильную катастрофу три или четыре года назад, когда погибли его жена и дочь?
– О боже, да. Это произошло ровно за неделю до премьеры "Тигр, тигр". Я видела спектакль примерно через месяц. По счастью для него, это была пьеса с трагическим надрывом, но он потерял пару стоунов веса. Я знаю, что после того, как сэр Джулиан перестал играть в этой пьесе, он долго болел, и поговаривали даже, что он собирается уйти со сцены, но, разумеется, никто в это по-настоящему не верил, а в начале сезона в Стратфорде он выглядел совершенно нормально. Но тут внезапно объявили, что "Буря" – это его последний выход. Так что же произошло? Он снова заболел?
– В некотором роде. Кончилось тем, что он оказался в лечебнице с нервным расстройством и пробыл там целый год.
Я в полном трансе поглядела на нее.
– А я и не знала.
– Никто не знал, – отозвалась сестра. – Подобные вещи не предают огласке, особенно касательно такой известной персоны, как Джулиан Гейл. Я и сама-то узнала только потому, что Макс Гейл как-то обмолвился Лео, когда они снимали дом, а потом одна подруга досказала мне остальное. Предполагается, что ему уже лучше, и он даже иногда выходит навестить друзей, но с ним всегда кто-нибудь есть.
– Ты хочешь сказать, что он нуждается в присмотре? – безжизненно переспросила я. – Пытаешься объяснить мне, что Джулиан Гейл... – Тут я запнулась. И почему подобные слова так ужасны? Если они и не вызывают в сознании гротескный образ Бедлама, то все равно еще хуже, смягченные синонимы для самого трагичного из всех недугов. – Неуравновешен? – докончила я.
– Не знаю! – Вид у Филлиды был смятенный. – Господи, как не хочется раздувать из этого историю, и, наверное, сам факт, что его выписали – если это подходящее слово – из клиники, должен свидетельствовать, что с ним все в порядке, не так ли?
– Но с ним наверняка все в порядке! Во всяком случае, ты же сама говорила, что встречалась с ним. Как он выглядел?
– Совершенно нормально. Собственно говоря, я влюбилась в него с первого взгляда. Он очень обаятелен. – Она встревоженно покосилась на Годфри. – Но, наверное, такие вещи лечатся? Мне и в голову не приходило... даже мысли не было... но если бы я подумала... ведь дети приезжают сюда на каникулы, и...
– Послушайте, – перебил ее Годфри, – вы принимаете все слишком близко к сердцу. Одного упоминания о ружье хватило, чтобы раздуть целую историю и совершенно утратить чувство меры. Он ведь не маньяк какой-то, а не то его здесь вовсе не было бы.
– Да, наверное, вы правы. Как глупо с моей стороны так потерять голову! – Филлида вздохнула и опустилась в кресло. – В любом случае Люси, вероятно, все это просто приснилось! Если она даже этого самого ружья не видела, не слышала его, не... Ой, ладно, давайте забудем, хорошо?
Я не стала настаивать. Это больше не имело никакого значения. Слишком уж свежо и пугающе было то, что я узнала несколько минут назад.
– Жалко, я не была чуть любезнее с мистером Гейлом, – убитым голосом произнесла я. – Должно быть, он пережил тяжелое время. Это для всех настоящая трагедия, но уж для родного сына...
– Солнышко, к чему такой несчастный вид, не надо! – Едва беспокойство Фил рассеялось, она тут же вернулась к своей роли утешительницы. – Скорее всего, мы все ошибаемся и тут вообще нет ничего особенного, кроме того, что старому джентльмену для окончательного выздоровления требуется немного тишины и спокойствия, а Макс заботится, чтобы ему не мешали. Уж если на то пошло, не удивлюсь, что именно Макс настаивает на карантине из своих личных интересов. Он пишет партитуру для какого-то фильма или чего-то в этом роде и совершенно не выходит из дома. Вот отсюда и все эти надписи "В нарушителей будут стрелять без предупреждения" и юный Адонис в роли телохранителя.
– Юный кто?
– Адонис. Садовник.
– Силы небесные! Ну как может человек жить с таким именем, пусть даже в Греции?
Сестра засмеялась.
– О, он-то еще как может, поверь мне!
И она повернулась к Годфри, говоря что-то про Адониса, который, по всей видимости, был близким другом Спиро. Я снова уловила имя Миранды, и что-то насчет приданого, и что теперь, после смерти брата, возникнут проблемы. Но на самом деле я не вслушивалась, все еще переживая из-за только что услышанной новости. Нелегко перенести крушение кумира. Все равно что проделать долгое и утомительное путешествие, чтобы увидеть "Давида" Микеланджело, и не найти ничего, кроме разбитого пьедестала.
В памяти моей воскрес, да так живо, точно это было лишь вчера, этот "последний выход" в "Буре" – тихие, сдержанные строки отказа Просперо от темных сил:
От грозных этих чар я отрекаюсь.
Еще лишь звуки музыки небесной
Я вызову: чтоб им вернуть рассудок,
Нужны ее возвышенные чары.
А там – сломаю жезл мой, схороню
Его глубоко под землей, и в море
Я глубже, чем измерить можно лотом,
Магическую книгу утоплю.
Я зашевелилась в кресле, усилием воли отбрасывая в сторону овладевшее мной смятение и снова возвращаясь в salotto, где Годфри Мэннинг тем временем начал прощаться.
– Пожалуй, мне пора. Все собирался спросить, Фил, когда приезжает Лео?
– Может быть, сумеет выбраться на следующие выходные, но не уверена. Однако на Пасху-то уж наверняка, с детьми. Вам, правда, надо идти? Хотите, оставайтесь на ленч. Мария, слава богу, приготовила овощи – ненавижу сырой картофель! – а все остальное холодное. Так не останетесь?
– Хотелось бы, но надо возвращаться к телефону. Могут быть какие-то новости.
– Ах да, конечно. Вы ведь позвоните мне сразу же, если что-то узнаете?
– Разумеется. – Он взял папку. – Сообщите мне, когда сочтете нужным, что Мария готова повидаться со мной.
Он попрощался с нами и ушел. Мы молча сидели, пока шум мотора его машины не затих за деревьями.
– Ладно, – наконец заговорила сестра, – сдается мне, нам стоит поискать, чем перекусить. Бедный Годфри, как сильно переживает. Надо сказать, это даже немножко странно, никогда не думала, что его можно так здорово раздавить. Должно быть, он был привязан к Спиро больше, чем показывал.
– Фил, – резко сказала я.
– Мм?
– Это правда или просто очередные твои сплетни насчет того, что сэр Джулиан, возможно, отец Миранды?
Она искоса поглядела на меня.
– Ну... Черт побери, Люси, нельзя же все воспринимать так буквально! Бог его знает, но тут точно что-то кроется, только я не знаю, что именно. Он окрестил девочку Мирандой, а можешь ли ты представить себе корфиота, придумавшего такое имя? А потом муж Марии их бросил. Более того, готова поклясться, что сэр Джулиан поддерживал семью материально. Мария никогда не говорила об этом, но Миранда пару раз случайно обмолвилась, и я уверена, он им помогает. Но почему? Ответь-ка. Не оттого же, что был знаком с мужем Марии во время войны!
– Но тогда, раз уж Миранда и Спиро близнецы, значит, он отец и Спиро тоже?
– Законы жизни таковы, что так оно и есть, ты права. Ой! – Она вдруг застыла в кресле и обратила на меня взгляд огромных встревоженных глаз. – Ты имеешь в виду... имеешь в виду, кто-то должен пойти и сказать эти новости ему? – Вид у нее сразу сделался крайне нерешительный и смущенный. – Но, Люси, это ведь только слухи, нельзя же действовать так, словно это всем известно. Подумай, как будет выглядеть, если кто-то отправится туда и...
– Я вовсе ничего такого не предлагала, – перебила я. – В любом случае это не наша задача, Мария сама все ему расскажет. Скоро он все услышит. Забудь. Так где тот ленч, о котором ты говорила? Умираю с голоду.
Направляясь вслед за ней на кухню, я думала про себя, что Джулиан Гейл почти наверняка уже и сам все знает. Со своего кресла, развернутого к окну salotto, я видела, как мать и дочь вместе уходили с виллы Форли. Но не по дороге, ведущей к их домику. Они свернули на ту тропку, которую показала мне утром Миранда, – тропку, что вела только в пустую бухту или в Кастелло деи Фьори.
ГЛАВА 4
... Он погиб.
И море насмехается над тем,
Что на земле его мы тщетно ищем.
У. Шекспир. Буря. Акт III, сцена 3
Шли дни – мирные, безмятежные дни. Я сдержала слово и каждый день ходила в бухту. Дельфин иногда приплывал, хотя никогда не приближался ко мне настолько близко, чтобы я могла погладить его. Я понимала, что ради его же блага должна постараться запугать и прогнать его, но общество этого милого и дружелюбного существа доставляло мне столько радости, что я не могла заставить себя сделать то, что показалось бы ему настоящим предательством.
Находясь в бухте, я бдительно следила за террасой Кастелло, но никакой стрельбы больше не было, равно как я не слышала и никаких слухов, чтобы в имении браконьерствовал кто-то из местных. Но я все равно каждый день купалась и наблюдала и никогда не уходила с пляжа, не убедившись, что дельфин уже окончательно скрылся под водой и направился в открытое море.
О Спиро не поступало никаких вестей. Наутро после гибели юноши Мария с дочерью вернулись на виллу Форли и стоически принялись за работу. Миранда утратила свойственную ей милую округлость и неунывающую жизнерадостность, она выглядела так, словно много плакала, а голос и движения стали какими-то заторможенными. Марию я видела мало – она держалась в основном на кухне, молча выполняя свои обязанности и повязав голову черным платком.
Погода стояла великолепная, даже в тени было жарко. Филлида впала в полнейшую апатию. Правда, она пару раз выбиралась со мной к окрестным достопримечательностям и в город Корфу, а как-то вечером Годфри Мэннинг свозил нас обеих пообедать в "Корфу Палас отель", но по большей части я просто купалась и сидела на террасе с Филлидой или, взяв небольшой автомобиль, пускалась после ланча исследовать местность – и так, тихо и незаметно, пролетела целая неделя.
Лео, мужу Филлиды, не удалось вырваться на выходные, и Вербное воскресенье прошло без него. Филлида посоветовала мне с самого утра отправиться в город, чтобы полюбоваться крестным ходом – одним из четырех главных религиозных праздников в году, когда святого покровителя этого острова, Спиридиона, выносят из церкви, где он круглый год покоится в тусклой, закопченной от свеч раке, и проносят в золотом паланкине по всему городу. Крестный ход несет не изображение святого, а его подлинное мумифицированное тело, и почему-то благодаря этому святой Спиридион становится для корфиотов очень родным и домашним покровителем. Они свято верят, что он лично, причем с неизменной благожелательностью, приглядывает за Корфу в целом и за каждым его жителем в отдельности и что у святого нет иных забот, кроме как вникать во все их дела, пусть даже самые мелкие и будничные. В этом-то, вероятно, и кроется объяснение, отчего в день крестного хода почти все население острова собирается на улицах, чтобы приветствовать своего любимого святого.
– Более того, – сказала мне сестра, – это и в самом деле премилая процессия, а не просто парад медных побрякушек. И у святого Спиридиона такой красивый паланкин – сквозь стекло совершенно ясно видишь его лицо. Можно подумать, довольно противное зрелище, но ничего подобного, он весь такой крошечный и такой... такой, ну как бы уютный, свой святой! – Она засмеялась. – Когда проживешь на Корфу подольше, невольно проникаешься чувством, будто знаком с ним лично. Он, знаешь ли, печется обо всем острове: приглядывает за рыбалкой, поднимает ветер, следит за погодой для урожая, возвращает сыновей с моря домой... – Она умолкла и вздохнула. – Бедняжка Мария. Интересно, пойдет ли она туда сегодня? Обычно она никогда не пропускала этого события.
– А как насчет тебя? – спросила я. – Ты уверена, что не хочешь поехать со мной?
Филлида покачала головой.
– Нет, я останусь дома. Там приходится довольно долго стоять на ногах, пока шествие не пройдет мимо, и всегда страшная давка. А мы с Калибаном занимаем слишком много места. Вернешься к ленчу? Ну ладно, развлекайся.
Городок Корфу был забит праздничной толпой, воздух звенел от колоколов. Зажатая в людской реке, текущей по узким улочкам, я счастливо брела по течению под колокольный звон, сливавшийся с приглушенным гулом голосов и периодическими взрывами пронзительного медного лязга за одним из окон верхнего этажа – это в последний раз репетировал какой-нибудь деревенский оркестрик. Множество открытых лавчонок торговало всевозможной снедью, сладостями и игрушками, окна ломились от приготовленных к Пасхе алых яиц, петушков на палочке, кукол, корзинок с засахаренными апельсинами и огромных кроликов, набитых пасхальными яйцами. Кто-то попытался всучить мне губку размером с футбольный мяч, а кто-то еще – убедить, что мне просто необходимы связка лука и красный плюшевый ослик, но я каким-то чудом умудрилась отвертеться и, оставшись со свободными руками, вскоре пробилась на Эспланаду, главную площадь Корфу. Вся мостовая была уже забита битком, но когда я попыталась встать сзади, крестьяне – которые, верно, пришли в город с раннего утра и много часов ждали, чтобы оказаться в первых рядах, – расступились, яростно жестикулируя, и чуть ли не силой вытолкнули меня вперед на почетное место.
Вскоре где-то забил большой колокол и раздались отдаленные звуки оркестров. Огромная толпа разом притихла, все глаза обратились к узкому проему улицы Никефорос, где заблестели, медленно выдвигаясь на залитую солнцем площадь, первые знамена. Крестный ход начался.
Я сама не уверена, чего именно ожидала – наверное, просто яркого зрелища, диковинного и интересного именно своей "иностранностью", чего-то такого, что фотографируешь и тут же забываешь, пока не достанешь снимки, чтобы проглядеть их как-нибудь вечерком у себя дома. Но вопреки ожиданиям все действо показалось мне ужасно трогательным.
Оркестры – их насчитывалось целых четыре, и все в мундирах, один пышней другого, – играли торжественно и, честно говоря, из рук вон плохо, каждый на свой мотив. Огромные деревенские знамена с благочестивыми изображениями были варварски раскрашены и безмерно тяжелы, так что несущие их мужчины обливались потом и шатались от тяжести, а лица помогавших им мальчиков искажались яростными гримасами от натуги и сознания собственной важности. Наряды школьников отличались пестрым разнообразием, что не очень-то соответствовало общепринятым канонам, но в общей массе все дети были так потрясающе красивы, что зрители практически не замечали поношенных курточек мальчиков и дешевых туфель девочек, а вокруг юных служек в ветхих облачениях, шагавших в заметном беспорядке и абсолютно не в ногу, все равно витал явственно ощутимый романтический ореол двух юных фермопильцев.
Нельзя было ни на миг усомниться в том, что все это устроено в честь святого. Сгрудившись на самом солнцепеке, люди молча ждали, не двигаясь, не толкаясь. На площади даже не наблюдалось никакой полиции, которая бы так и кишела в Афинах: это ведь был их собственный Спиридион, покровитель острова, вышедший на солнечный свет, чтобы благословить своих детей.
И он пришел. Архиепископ, седобородый девяностодвухлетний старец, шествовал впереди, за ним следовали прелаты, чьи белоснежные, шафрановые и розовые ризы сияли на солнце великолепием, пока – когда они подходили ближе – вы не замечали потертые и выцветшие пятна и заплаты. Затем двигался лес высоких белых свечей, каждая в украшенном цветами позолоченном венце, и за каждой развивались длинные ленты – белые, сиреневые и алые. И наконец в обрамлении четырех огромных позолоченных светильников, под пышным балдахином приближался золотой паланкин, внутри которого, так, чтобы все могли его видеть, сидел сам святой: крохотная, усохшая фигурка, голова склонена на левое плечо, плоские и бесформенные мертвые черты сливаются за отсвечивающим стеклом в одно темное пятно.
Вокруг меня одержимо крестились женщины, губы их безмолвно шевелились. Святой и его кортеж остановились для молитвы, музыка оборвалась. Из Старой крепости выстрелила, салютуя, пушка, а когда эхо выстрела затихло, в небо взлетело множество голубей и тишина наполнилась шелестом крыльев.
Я стояла, разглядывая блестящие на солнце разноцветные ленты, гирлянды уже начавших вянуть цветов, криво свисающих с увенчанных ими свечей, сморщенную, поднятую вверх руку архиепископа и восхищенные и сияющие под белоснежными чепцами лица крестьянок вокруг меня. К глубочайшему моему изумлению, я вдруг почувствовала, как сжимается горло, словно от подступающих слез.
Внезапно какая-то женщина в толпе всхлипнула в порыве несдерживаемого горя. Звук этот прозвучал в тишине так резко, что я невольно обернулась – и увидела Миранду. Она стояла в нескольких ярдах от меня, среди толпы, с напряженным страстным вниманием уставившись на золотой паланкин, губы ее шевелились, и она без устали крестилась. Лицо ее выражало страсть и горе, точно она упрекала святого за его небрежение. В этой мысли не было ничего непочтительного – греческая религия основана на подобной простоте. Полагаю, что церковники былых дней отлично знали, какую эмоциональную разрядку получаешь, когда есть возможность обвинить в своей беде какого-то непосредственного виновника.
Шествие прошло мимо, толпа начала редеть. Я увидела, как Миранда, словно стыдясь своих слез, отвернулась и поспешно пошла прочь. Толпа стала просачиваться назад сквозь узкие главные улицы городка, и людское течение понесло меня по улице Никефорос к открытому пространству близ гавани, где я оставила свою машину.
На полпути туда улица вышла на небольшую площадь, и я снова случайно заметила Миранду. Она стояла под платаном спиной ко мне, закрыв руками лицо, – должно быть, плакала.