– Разве этого мало. У меня в его возрасте было пять или шесть баб. Я вообще, не понимаю ход его мыслей, когда я с ни говорю, то у меня полное ощущение, что имею дело с марсианином. Он совершенно не интересуется моим бизнесом. А ведь он мой единственный наследник.
– А чем он интересуется?
– Я пытался узнать, но так и не смог. Он не захотел со мной разговаривать на эту тему. Я не знаю, что с ним делать, как найти к нему подход? Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Марина. – Но как я могу вам помочь?
– Как, говоришь, помочь. – Ты девка красивая и, как убедился, неглупая. На таких мужики западают. Сделай из Филиппа мужчину, чтобы он понял, как замечательно трахать женщину.
– Вы хотите, чтобы я… – изумились Марина.
– А ты хочешь квартирку и главную роль?
– Да, – тихо произнесла девушка.
– Другой возможности может и не быть.
– Я понимаю.
– Ты должна повести себя не только так, чтобы он тебя трахнул. Хотя это тоже очень важно. Ты должна постараться стать его другом, наперсником. Нужно, чтобы он раскрыл перед тобой душу. Чтобы я понял, что его занимает. А еще лучше вернуть его мозги к реальной жизни. Такой, какой мы тут все живем. А это будет не просто. Как думаешь, справишься?
– Я постараюсь.
– Да уж, постарайся, детка. Только еще одно: прежде чем ты к нему подойдешь, тебя осмотрит врач. Я должен быть уверен, что ему ничего не грозит и тебя можно спокойно трахать. Надеюсь, ты не возражаешь против осмотра?
Несколько мгновений Марина молчала. Внезапно ее лицо стало пунцовым.
– Я согласна, – скорей прошептала, чем произнесла она.
17
Шаповалов смотрел, как небольшой самолет идет на посадку. Вот он коснулся колесами земли, покатился по посадочной полосе и, наконец, остановился.
Шаповалов двинулся по летному полю к самолету. Сына он не видел более полугода. Но никакого прилива отеческих чувств сейчас не испытывал. Если что он и испытывал, то опасение, что добром их общение не кончится. Все последние разы, когда они оказывались вместе, ничего хорошего из этого не выходило. Нет, они не ссорились, но уж лучше бы ссорились. Между ними царило холодное и тотальное непонимание. Филипп мог находиться рядом с ним, но при этом за целый час не сказать отцу ни слова. Причем, сам он никогда первым не заговаривал, отвечал же на вопросы вежливо, но набором ничего не значащих выражений. Это доводило Шаповалова почти до исступления, но он понимал, что если даст волю своим чувствам, то окончательно и бесповоротно проиграет поединок. А он сознавал, что это может быть самый важный для него поединок, который обязан выиграть. При этом Шаповалов иногда ловил себя на странной мысли, что этот поединок важен для него не только потому, что в нем участвует сын, а имеет большое значение сам по себе, вне зависимости от того, кто стоит по ту сторону баррикады. Эта битва двух разных миров. Но к какому миру принадлежал Филипп, Шаповалов не представлял, хотя узнать и хотел и пытался. Но все попытки не увенчались успехом. Более того, он уже догадывался, что и не увенчается, Филипп не пустит его к себе. И единственный шанс попасть в эту заповедную зону – через другого человека.
Шаповалов подумал о Марине. Верно ли он поступил, что поручил эту ответственную миссию практически незнакомому ему человеку. Он даже не удосужился собрать о ней хоть каких-то сведений. Эта мысль пришла к нему совершенно спонтанно, когда он увидал ее утром на корабле. В конце концов, решил он, Филиппа все же природа создала мужчиной. И когда-то у него должны проснуться все присущие этому полу инстинкты. А если к тому же помочь им это сделать…
Мысли Шаповалов вдруг прервались, он увидел, как по трапу спустился Филипп и быстро пошел ему на встречу. Невольно он залюбовался сыном: среднего роста, тонкий, как тростиночка, с красивым смуглым лицом, на котором выделяются большие черные глаза. Он был копия своей матери, которая была настоящей красавицей. Парню повезло, что он пошел внешностью в нее; пошел бы в него, был бы таким же неприглядным. Да только что толку.
Шаповалов не очень уверенно направился навстречу сыну. И тем больше сокращалось между ними расстояние, тем сильней замедлялись его шаги.
Шаповалов остановился в метре от Филиппа. Его раздражало то, что он не знал, как себя вести даже в такой, казалось бы, простейшей ситуации: обнять ли сына, поцеловать ли, или ограничиться рукопожатием. Филипп же смотрел на отца точно так же, как бы смотрел на чужого человека. И даже не порывался поприветствовать его.
Шаповалов протянул ему руку, Филипп подал свою. Они обменялись рукопожатием. Затем Шаповалов сделал жест, отдаленно напоминающий объятия.
– Как добрался, Филипп? Перелет ведь был длительным, – поинтересовался отец.
– Все прошло нормально, – лаконично отозвался юноша.
Шаповалов знал, что других слов от него не дождется, даже если будет ждать целый год.
Они прошли к машине и сели рядом на заднее сиденье. Автомобиль помчался по петляющей, словно ленточка, узкой дороге. Шаповалов поймал себя на том, что не знает, о чем говорить с сыном. Но и молчание было в тягость. Чем больше они будут молчать, тем сильней будет нарастать между ними отчуждение. Ему просто необходимо начать разговор. О чем угодно.
– Ты занимаешься спортом? – поинтересовался Шаповалов первым, что пришло на ум.
Филипп с некоторым удивлением посмотрел на отца.
– Нет, меня не привлекает спорт.
– Странно, такого молодого человека спорт должен привлекать. Я в твоем возрасте обожал спорт, мог часами гонять мяч. Но тогда, что же тебя привлекает?
– Ничего, – спокойно, даже скорей безучастно ответил Филипп.
– Ничего! – не то удивился, не то возмутился Шаповалов. – Как это может быть. Ты нормальный здоровый парень, такого не бывает. Не хочешь мне говорить?
– Да нет, – слегка пожал плечами юноша, – у меня нет особых пристрастий. К тому же учеба занимает много времени.
– Значит, тебе нравится учиться.
– Я обязан это делать. Иначе, зачем поступал.
Шаповалов почувствовал раздражение. Он боялся, что оно перейдет в ярость. А он знал, что когда им овладевает этот зверь, он теряет над собой контроль.
– Но человек не может жить, если его ничего не интересует, если ему ничего не доставляет удовольствие. Это аномально! – Шаповалов пристально взглянул на сына, но его слова не произвели на того ни малейшего впечатления.
– Не знаю, я как-то не думал об этом, – проговорил Филипп.
– А если подумать.
– Но зачем. Я делаю то, что мне надо. Не понимаю твоих претензий.
"А если он, в самом деле, не понимает, о чем я говорю, – подумал Шаповалов. – Нет, этого не может быть, не идиот же Филипп, в конце концов. По-своему он даже умен. Только ум необычайно странный, понять который сумеет далеко не каждый. Но главное даже не это, а то, что с таким умом далеко не уйдешь. И уж точно ничего не наживешь, а только все растеряешь".
– У меня нет претензий. Просто я хочу знать, чем ты занимаешься, что тебя интересует, чего ты хочешь? Согласись, для отца это вполне естественные желания.
– Разумеется, я готов отвечать на твои вопросы.
– Тогда ответь, не появилась ли у тебя девушка? – Шаповалов с замиранием сердца ждал ответа.
– Не появилась, – прозвучал невозмутимый ответ.
– И ты не пытался?
– У меня не было на это времени. Все уходит на учебу.
– Ты так серьезно к этому относишься?
– Не знаю, просто не остается времени – и все.
– Я часто встречаю студентов. Никто не жалуется на нехватку времени. У всех хватает его на самые разные вещи.
– Наверное, это так. Но у меня получается по-другому.
– Разве ты менее способный, чем другие?
– Да нет.
– Тогда почему?
– Я не знаю, так получается.
Шаповалов понимал, что вместо этого разговора можно было и молчать, результат был бы тот же. Самое ужасное, что он даже не представляет, как прошибить эту железобетонную стену. А прошибить надо, ведь он наследник всего его богатства. И дал же ему бог сынка. Точь-в-точь, как его мать.
Шаповалов вспомнил свою жену, но усилием воли прогнал ее образ. Он старался, как можно меньше думать о своем браке. Если бы не его производное – сын, он бы постарался навсегда вычеркнуть эти годы супружества из памяти.
Шаповалов решил больше не допытываться о том, как живет сын. Все равно ничего тот ему не скажет.
– Надеюсь, Филипп, тут тебе понравится, – произнес Шаповалов. – Это прекраснейший остров. Увидишь мою яхту, судно замечательное. Мы совершим большой круиз. Ты не против?
– Нет, буду рад.
Хоть чему-то он рад, подумал Шаповалов.
– К тому же тут собралась любопытная кампания. Обещаю, скучно не будет.
– Мне не бывает скучно.
– Никогда? – слегка удивился Шаповалов. – А вот мне кажется, что вся моя жизнь посвящена борьбе со скукой. Коли так, тебе будет легче жить.
– Может быть. Не знаю.
– Конечно, не знаешь, тебе еще рано это знать. И чем позже узнаешь, тем лучше.
– Тебе видней.
– Да, мне видней, – пробормотал Шаповалов. – Я много перевидал на своем веку. И могу с тобой поделиться своим опытом. Поверь, он многого стоит.
– Я верю, но не хочу.
– Тебя не интересует мой опыт? – уколола Шаповалова обида.
– Да, папа, он мне вряд ли пригодится.
– Этого никто не знает наперед.
– Мне так кажется.
– Поверь, все еще десятки раз переменится. Сейчас тебе кажется одно, а через какое-то время все будет выглядеть по другому. Мой тебе совет: ничем и никогда не пренебрегай. То, чего не надо сегодня, понадобится завтра.
– Мне вполне достаточно того, что я имею.
Шаповалов откинулся на спинку кожаного сиденья. Он провел рукой по лбу и смахнул пара капелек пота. Такого напряжения, как во время этой поездки, он испытывал не часто. Хотя попадал в самые разные ситуации. Черт его знает, как с ним разговаривать, как вести себя. Одна надежда на эту деваху. Пообещать ей чего-нибудь еще? Нет, вполне довольно, за то, что она выпросила, будет рыть землю.
Впереди показался белоснежный корпус яхты, и Шаповалов с облегчением вздохнул. Можно немного передохнуть, заняться другими делами. Хотя они тоже совсем не радуют.
– Приехали, Филипп. Видишь, это и есть наша яхта. – Шаповалов сознательно выделил интонацией слово "наша", но Филипп никак не отреагировал на намек отца. Он лишь бросил беглый взгляд на корабль и отвернулся, рассматривая нависающие над морем горы. Зрелище было красивым, но Шаповалов предпочел, чтобы сын рассматривал бы кое-что другое.
18
– Рад сообщить, господа, что мы начинаем нашу работу. Надеюсь, вы прониклись моим замыслом. Теперь попробуем воплотить его в жизнь. Я долго думал, с чего начать. Я не слишком разбираюсь в кино, но я с раннего возраста любил смотреть фильмы. И люблю до сих пор. И мне кажется, что кое-какие представления у меня все же есть. Если они неправильны, то вы не стесняйтесь, поправляйте меня. Я хочу, чтобы в этом вопросе мы с вами были бы на равных. Дмитрий Борисович, вы уяснили, спорьте, опровергайте. Я открыт к дискуссии.
– Это очень замечательно с вашей стороны, – произнес Суздальцев. – Мы непременно воспользуемся такой возможностью, – посмотрел он по очереди на сценаристов.
Шаповалов тоже посмотрел на них. Ромов моментально ответил ему подобострастным взглядом, Шаронов же сидел с безучастным лицом. Его выражение напомнило ему выражение лица сына. К Шаповалову пришла вдруг странная мысль, что между этими людьми есть нечто общее. Он бы не хотел, чтобы его ощущение оказалось верным.
– Главная мысль моего фильма должна быть следующая: энергичный, инициативный человек способен добиться всего, для него нет непреодолимых преград. Именно такие люди соль земли, без них общество давно бы загнулось, превратилось бы в стоячее болото. Нас очень мало, но наше значение велико. Да мы не идеальны, у нас много недостатков, даже пороков. Но они искупаются тем, что мы делаем для человечества. Эта плата за наш вклад в его развитие. Более того, без нас оно не было бы таким, какое есть сейчас. Мир, черт возьми, не то, что не идеален, по своей сути он ужасен. Он мерзок, отвратителен, как этот графин водой, до краев наполнен жестокостью, а также тупостью и леностью подавляющего количества обитателей этой планеты. Они ничего не желают делать, но хотят все получать. Вот тот фон, на котором нам приходится работать. Не знаю, как вы его покажите, но он должен непременно присутствовать в фильме. Без этого, он не станет тем произведением, какое я хочу видеть. Что вы мне ответите господа? – Невольно взгляд Шаповалова уперся в Шаронова.
Тот тоже посмотрел на него.
– Мир таков, каким мы представляем его в своем сознании, – произнес Шаронов. – Если мы хотим его видеть отвратительным, отвратительным, он и будет.
– Вот как! – удивился Шаповалов. – Оказывается, это я все выдумал.
– Вовсе нет, вы это не выдумали. Но он такой, потому что вы его таким видите. Потому что вы хотите его видеть таковым.
– А вы таким его не видите?
– Нет.
– Мне кажется, этот спор слишком беспредметен, – поспешно вмешался Суздальцев. – Ваша позиция, Андрей Васильевич, нам ясна. Но у нас задача написать такой сценарий, какой хочет заказчик, а не решать мировоззренческие вопросы. Для этого существуют другие места.
– Не возражаю, я лишь ответил на поставленный вопрос, – согласился Шаронов.
– Но почему же, этот фильм как раз и должен ставить мировоззренческие вопросы, – возразил Шаповалов. – Но он должен быть также отражением моего жизненного опыта. Когда человек достиг уже таких лет, как я, и прошел такой жизненный путь, какой был у меня, он имеет право на то, чтобы предъявить миру свое понимание того, как он устроен и как следует себя вести в нем. Есть главный критерий – результат. Чтобы мы все делали без него. Сидели бы в пещерах. Разве не так?
– Согласен с вами, Георгий Артемьевич, – воскликнул Ромов.
– Я хочу вам немножко рассказать о себе. Тогда вы поймете тот путь, что я проделал. Я родился в небольшом городе на Севере, где полгода длится зима, а прохладное лето – не всегда и три месяца. В городе было всего одно нормальное предприятие, которое работало на войну. На нем и трудился мой папаша. Грузчиком. Его жизнь состояла из двух циклов: днем работал, вечером пил. У моей матери кроме меня, было еще двое детей. А папаша денег давал редко, так как все пропивал. Вот ей и приходилось заниматься, чем придется. Город весь жил небогато, а наша семья – практически в нищете. Иногда нам детям нечего было есть. В лучшем случае несколько картофелин. Угнетало ли меня это состояние? Как ни странно, ни тогда, ни сейчас у меня нет ответа на этот вопрос. С одной стороны я был полон ненависти к тому, что меня окружало. А вот с другой – мое положение вызывало у меня жгучее желание изменить его. Но самое странное то, что во мне постоянно жило ощущение, что мне это вполне по силам. Во дворе и в школе, где я учился, было много всякой шпаны. К ней можно было смело отнести половину подростков. Дрались чуть ли не каждый день. Но вот что я стал замечать: все проходило как-то неорганизованно. Возникали и распадались группы, а главное, все было до ужаса бестолково. По большому счету никто не знал, чем себя занять, все делалось ради скуки. Не помню, как ко мне пришла мысль: кто сумеет подчинить себя эту вольницу, организует ее¸ тот и будет всем верховодить. Мне было лет четырнадцать, но уже в этом возрасте я кое-что соображал. Вы видите, что ростом я не вышел, силенок мне тоже господь не выделил из своих запасов. Чем я мог завоевать корешей? Я ломал голову довольно долго. И однажды ко мне пришла мысль: чтобы стать предводителем, я должен указать цель. Просто так драться, нет никакого смысла, это успешно делают и без меня. Но если я выдвину целую программу, и она получит одобрение – вот тогда я на коне. И я стал думать над программой. Наш город, как и многие другие, был разбит на части. И в каждой части господствовала своя шпана. И пришельцев из других районов сильно избивали. Но делалось это совершенно бесцельно, так, полагалось, никакой выгоды это никому не приносило. И я понял, что если найду причину, зачем так следует поступать, то дело мое в шляпе.
– И вы ее нашли? – вставил в монолог Шаповалова реплику Суздальцев.
Шаповалов посмотрел на него, потом обвел глазами всех остальных.
– Если бы я тогда ее не нашел, не сидел бы здесь перед вами в своем нынешнем качестве. В нашем районе был рынок, небольшой, но довольно популярный. Торговать там мог любой, кому не лень. Туда съезжались окрестные крестьяне, были и горожане, которые продавали овощи со своих дачных участков. И вот однажды мы с матерью пошли покупать продукты. Денег было совсем мало, я до сих пор помню, что мы купили: пару килограммов картошки, немного моркови и кость с редкими наростами мяса. Из нее мать собиралась делать суп. Я смотрел на выставленную на прилавки снедь – и весь кипел от ярости. Ничего этого мне было недоступно. И тут меня озарило: а что если обложить этих торговцев данью. Они тут гребут бабки, а нам не на что купить пожрать. Надо отбирать у них деньги и на них же покупать у них еду. Меня просто затрясло от этой идеи. И буквально на следующий день я собрал с пяток своих приятелей и поведал им о своем плане. Никто его не поддержал, но это меня не остановило, другого я и не ожидал. Я стал настаивать, сказал, что на этом можно заработать. Это потом крышевание станет привычным делом для братков, а тогда об этом еще никто и не помышлял. Это была поистине революционная идея. Мне все же удалось уговорить дружков попробовать ее воплотить. И вскоре мы вышли на дело. Несколько дней перед этим я изучал обстановку, выбирал первых жертв. И вот однажды мы выследили их, когда они шли с рынка и окружили. Потребовали дань. Торговцы возмутились, но я предвидел их реакцию. Мы отняли у них деньги, вырученные за целый день. И пригрозили: если пожалуются, будет хуже. Я знал, что ограбленные нам люди сообщат о случившимся в милицию. Поэтому не стал раздавать деньги своим пацанам, они предназначались для другого. На следующий день в нашу хибару пришел милиционер. Настроен он был решительно. Но я выложил перед ним всю вчерашнюю добычу и сказал, что буду давать каждый месяц столько же, если он нам не будет мешать. Я жутко трусил, проворачивая эту комбинацию. Но она сработала, черт возьми! Он взял взятку. Так я купил первого стража порядка. Тогда я и отдаленно не представлял, сколько раз еще мне придется это делать.
За какой-то жалкий месяц мы обложили данью всю местную торговлю. Мы бы непременно загремели, если бы у нас не оказалось учителей. Для меня это стало поразительным открытием, которое принесло мне много пользы. Этими учителями стали милиционеры, они поведали нам, как сделать так, чтобы не попасться. И вскоре мы уже контролировали рынок, деньги полились к нам рекой. Тогда они мне казались огромными суммами, хотя сейчас понимаю, как они были ничтожны. Но и эти средства позволили нашей семье зажить по-другому, по крайней мере, не жить впроголодь. Я не только кормил всех домочадцев, у меня еще оставалось на карманные расходы. Ко мне стала стекаться окрестная шпана. Я был уже признанный авторитет и отбирал в свою команду строго. То, что мне подчинялись, приносило такое удовольствие, с которым я даже не знаю, что сравнить. Самый лучший секс против этого – ерунда, – посмотрел Шаповалов на Аллу.
– Чем же все это завершилось? – спросил Ромов.