Барщевский, одетый в простую клетчатую рубашку, подчеркивающую рельефную мускулатуру, стоял возле бара и наливал коньяк из пузатой бутылки. Наташа, подобравшая светлые волосы наверх, с ногами забралась на удобный кожаный диван, чудо дизайнерской мысли. Лицо у нее было мрачное, она никак не могла расслабиться. Барщевский протянул ей бокал.
- Отличное пойло. Просто супер. Пей, тебе понравится, - сказал он, садясь рядом с Наташей на диван.
Наташа сделала глоток. "Пойло" действительно было потрясающим: вкус мягкий, обволакивающий, с древесными нотками, большой пузатый бокал приятно холодил ладонь.
- Класс… Спасибо! - сказала она.
- На здоровье, - отозвался Барщевский, обнимая ее за плечи. Наташа слегка отстранилась и снова украдкой посмотрела на часы, висящие над аркой, ведущей на кухню. Александр заметил ее взгляд.
"Ну елки-палки… - подумал он про себя, потягивая коньяк, - если она спешит, почему не сказала сразу? А если у нее кто-то есть еще, то тем более почему не сказала?" Ему пришло в голову, что Наташины мягкость и робость вполне могут привести к тому, что она утаит от него какую-то важную - для них двоих - информацию. Просто потому, что побоится говорить об этом вслух. И еще потому, что умалчивание и обман могут казаться ей, живущей в нездоровой обстановке с терроризирующей родных матерью, более безопасной стратегией. Александр знал, что лгать и молчать - значило умножать проблемы.
- Ты спешишь? - мягко спросил Барщевский Наташу. Он настроился на долгую прелюдию и безмятежный вечер и теперь чувствовал себя обманутым.
- Я не спешу, я нервничаю, - быстро сказала Наташа. Ее действительно буквально трясло. - Я соврала матери, что иду к Стручкову на консультацию, и теперь очень боюсь, что она позвонит ему и проверит.
Наташа почувствовала, что у нее начинает болеть желудок. Когда девушка нервничала, у нее всегда болел желудок. Чтобы заглушить боль, Наташа допила свой бокал с коньяком и отправила в рот шоколадную конфету с лесным орешком на маковке.
- А зачем в этом случае врать-то было? - искренне удивился Барщевский и растянулся на диване, положив ноги на журнальный столик. - Сказала бы, что у тебя свидание, и все. Тебе же не пятнадцать лет.
- Мне двадцать четыре, - оборвала его Наташа. - Но моей маме об этом говорить нельзя. Она считает, что мужчина мною попользуется и бросит, поэтому секс не может быть сам по себе. Только в обмен на что-то полезное.
- Женщина как товар? Ну-ну, - ухмыльнулся Барщевский. - Скажи своей маме, что я пользуюсь тобой, а ты, в свою очередь, мной. То есть у нас бартер.
Он захохотал. Наташа вжала голову в плечи и поежилась.
- Это говорить бесполезно, только хуже будет, - наконец прошептала она.
- Это почему же? Говорить всегда полезно. Скажи сто пятьдесят раз, и на сто пятьдесят первый тебя услышат. А что, бегать огородами как заяц и сидеть и дрожать - лучше?
Барщевский засмеялся, протянул руку и положил ее Наташе на колено. У него были короткие жесткие волосы, темные густые брови, и он не признавал сложных решений легких вопросов.
- Ну так как, пойдем? - он недвусмысленно качнул головой в сторону спальни. - Ты сейчас забудешь о всех своих переживаниях. Тем более что они не стоят и выеденного яйца.
Заверещавший звонок чуть не вызвал у Наташи инфаркт. Путаясь в ручках сумки, она вытащила телефон, взглянула на высветившийся номер и схватилась за сердце. Звонили из дома.
Стас с аппетитом поглощал глазунью со вчерашним хлебом, довольно черствым, но все еще вкусным, запивая все это чаем. Глаза его были полны неизбывного счастья.
"Дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде", - вспомнила Аля старый анекдот.
- Стас, - обратилась она к Тигринскому. - Вы уж извините, свободной кровати у меня нету…
- Ничего-ничего! - бурно запротестовал тот. - Я могу и на коврике в углу, и вместе с вами, Алиса Андреевна. И посуду я помою, и мусор вынесу, вы отдыхайте.
"Вот так вот, - подумала Аля, сгружая посуду в мойку. - И даже посуду помоет". Она с тоской посмотрела на горящего энтузиазмом Стаса. Тот вскочил как ужаленный, чуть не наступил на взвизгнувшего Казбича и кинулся к мойке мыть посуду. Глядя на него, Але захотелось, чтобы на месте Стаса сейчас оказался тот человек, которого она любила, но она понимала, что это невозможно. Девушка отвернулась, чтобы Тигринский не видел ее лица.
- Да.
Наташа сжала трубку так, что побелели пальцы.
- Обмануть меня решила? - вместо приветствия процедила сквозь зубы Татьяна Тимофеевна. - Мать обвести вокруг пальца пытаешься? Ну-ну, ты у меня придешь домой.
Девушку начала бить крупная дрожь. Желудок схватило железным кольцом.
- Я была у профессора… Я просто зашла к подруге, - начала она неловко оправдываться.
Барщевский смотрел на Наташу снизу вверх, лежа на диване. Он даже не поменял позы.
- Не ври мне! - закричала мать истерически. - Я звонила Игорю Григорьевичу, он тебя вовсе в гости не ждал! Мразь! Срочно иди домой, я с тобой погово…
Последние слова она произнесла шипящим шепотом. Наташа стояла, втянув светлую голову в худые подрагивающие плечи.
Барщевский встал, подошел к девушке, взял у нее из рук телефон и нажал на отбой.
- Ты что, - закричала Наташа, выйдя из ступора и пытаясь выхватить у Александра трубку, - мама же теперь меня точно убьет!
Она судорожно начала набирать домашний номер, пытаясь перезвонить матери. Барщевский забрал у нее телефон второй раз и, размахнувшись, бросил его в аквариум. В полете аппарат взорвался звонком, а потом с эффектным бульканьем ушел под воду. Он еще секунду дергался и пытался звенеть, а затем замолчал. Из зарослей водорослей появилась толстая любопытная рыба и поплыла к телефону. Наташа стояла открыв рот. Потом она горько всхлипнула и по ее лицу потекли слезы.
- Ма…мама… специально купила мне телефон, чтобы в любой момент иметь возможность меня контролировать, - проговорила она, всхлипывая.
Барщевский подошел и обнял ее за худые дрожащие плечи.
- Ну и хорошо. Теперь этого телефона нет. Я куплю тебе другой, и твоя мама не будет знать номера. Идет? Кроме того, - продолжал Барщевский, плавно перемещаясь в сторону бара и наливая себе в бокал еще немного коньяка, - кроме того, если ты боишься идти домой, то поживи у меня. Ты уже взрослая девочка и можешь жить, где тебе больше нравится. Так и скажи своей маме.
Он обвел квартиру широким жестом, потом бессознательным движением потер шрам на животе и сделал хороший глоток.
Сидя в углу на трехногом табурете, Аля следила за суетящимся у мойки Тигринским. Тот мыл посуду, разбрызгивая воду по всей кухне, и периодически улыбался Але чуть несмелой, но широкой улыбкой. Кухня была единственным местом в квартире, где Алиса уже отремонтировала потолки, наклеив большие квадраты пенопласта с выдавленными на них геометрическими узорами, похожими на греческие, и стены, заменив безвкусные красные розы с пчелками, похожими на летающие сосиски с косящими глазами, на скромные полосатые виниловые обои. Квартиру Але подарили родители, продав свою шикарную двухуровневую жилплощадь в Сестрорецке, полученную перед самым началом перестройки за ударный труд на строительстве дамбы, и купив на вырученные деньги маленькую однушку для дочери в Москве и небольшую двухкомнатную в Сестрорецке, где они жили с младшей дочерью, которой только-только исполнилось пятнадцать. У Али была еще и средняя сестра, Маша, вышедшая замуж за финна Хююпяю и уехавшая жить в Хельсинки. Хююпяя, несмотря на всю свою невероятную флегматичность и страсть к рыбалке и быстрой езде на лыжах по пересеченной местности, был неплохим мужем, денег на Машу не жалел, и та регулярно передавала сестрам то вкуснейший финский шоколад, то свитер с головой лося на груди, то красную рыбу местного посола. Аля сестер любила, хотя в детстве они ужасно ссорились. На подоконнике, в непосредственной близости от брызгающего водой и мыльной пеной Тигринского, стояла маленькая меховая фигурка финского домовика, сделанная из меха лося и подаренная Але Машей на двадцатишестилетие. Девушка встала, взяла домовика и аккуратно переставила его на стол подальше от мойки: Стасик, несмотря на его заверения о выдающейся хозяйственности, не внушал ей особого доверия.
- Давай сюда этого мохнатого зверя, я его постираю, - громко крикнул Тигринский, проследив за Алиным движением. - Поди, пыльное совсем чучело!
Девушка ужаснулась и спрятала домовика в шкаф.
- Стасик, - твердо сказала она, - ты только не трогай мои вещи без разрешения, а то мигом вылетишь в форточку.
Тигринский обиделся, надулся и - о удивительное дело! - домыл посуду в полной тишине.
Наташа наконец вышла из ступора. В ее глазах, залитых ужасом, мелькнула надежда.
- Ты на мне женишься? - быстро проговорила она, глядя на Барщевского.
- Нет, конечно. При чем тут женитьба? - искренне удивился тот. - Я тебе предлагаю убежище, помощь и поддержку. Ты мне небезразлична. Я бы на твоем месте принял мое предложение и перестал играть в игры со своими родственниками. Они совершенно бессмысленны.
Наташа стояла, сцепив зубы. Внутри закипала злость. Его вальяжное спокойствие, его быстрые решения и уверенность в собственной правоте, которые так нравились ей еще полчаса назад, теперь начали безумно раздражать.
- Конечно, ты не собираешься на мне жениться, а всего лишь предлагаешь стать твоей сожительницей! Ты что, не понимаешь, что я не могу так поступить? Как я тогда буду смотреть в глаза родителям?! - всхлипывая, говорила Наташа, размазывая по лицу слезы и глядя на утопленный мобильник. Рыбы уже освоились и вовсю шевелили хвостами, плавая вокруг технического средства связи, теперь пригодного разве что для русалок. Барщевский молча сидел на диване: он уже предложил Наташе все, что мог, и говорить больше не собирался. Захлебываясь слезами, Наташа схватила сумку, опрометью бросилась в прихожую и засунула ноги в сапоги.
- Давай я тебя подвезу. Если уж ты точно собралась ехать домой, - спокойно сказал Барщевский.
- Не надо меня подвозить! - голос Наташи сорвался на визг. Обида из-за того, что он так легко, походя отказался на ней жениться, жгла все сильнее. А она, Наташа, на что-то надеялась, бегала к нему домой втихую от маменьки, со сладостной дрожью предвкушая, как объявит родителям, что выходит замуж, что переезжает к мужу, и тогда уж сможет зажить своей жизнью, и никто не будет ее постоянно контролировать и говорить, что ей делать… От мысли о том, что надежды ее не сбылись, Наташа тихонько завыла, а потом села на скамеечку в прихожей и зарыдала. Барщевский стоял, опираясь широким плечом на косяк двери, и не знал, чем ее утешить. Впрочем, в глубине души он прекрасно понимал, что утешить ему Наташу абсолютно нечем - уж если человек выбрал роль несчастной марионетки, ему ничем не поможешь.
- И ты думаешь, что Лилька это поняла? - спросила Аля Тигринского, который давно перестал дуться и уютно устроился на коврике возле ее кровати. Его голый торс был мускулист и подтянут, правда, шея выглядела несколько тонковатой. Аля сняла очки, вытерла их краем простыни, потом снова водрузила на нос.
- Ну конечно, - кивнул Стас, протягивая руку и касаясь Алиных волос, - ты же и без меня, наверное, знаешь, что она не такая дура, какой пытается выглядеть. Вероятно, она тут же сообразила, что я принес тебе статью. А я два года сидел у Стручкова, анализировал данные подводного сонара, пытаясь найти следы деятельности человека, и вот - нашел город. Конечно, когда Лиля увидела меня в коридоре, она поняла, что я вовсе не жажду передать результаты Стручкову, а хочу опубликовать их самостоятельно.
Аля слегка отодвинулась от руки Стаса.
- А Стручков знал, что ты ищешь?
- Конечно, он ведь сам мне сказал, чтобы я искал что-то похожее на здания… И я нашел. Но только я не хотел отдавать ему координаты.
Говоря это, Тигринский приблизился к девушке еще на полмиллиметра.
- А сам он не сможет повторить то же, что сделал ты?
Тигринский рассмеялся и потер нос. У него было отличное настроение. Впервые за много лет ему удалось принять ванну, и теперь он чувствовал ликование во всем теле. Даже то, что Аля пока явно не воспылала к нему страстью, сейчас не сильно его угнетало.
- Вряд ли он сможет повторить, - отозвался Тигринский, отвлекаясь от сладких мыслей. - Там очень много данных. Я сомневаюсь, что у уважаемого профессора хватит терпения просмотреть каждую черточку на каждом снимке дна. И даже Лиля, хоть она и куда умнее, чем это показывает, не сможет ему помочь. Лиля мелкая интриганка, а не научный работник, изучение двадцати тысяч снимков - не ее планида.
Стас посмотрел на Алю так, что девушке стало жарко.
"Ну что он на меня так пялится? - подумала она с досадой - Я же ясно дала понять, что секса не будет. С другой стороны - я пригласила его домой, разрешила переночевать, и, конечно, он рассчитывает на продолжение. Дурацкая ситуация".
Аля плотнее завернулась в одеяло.
- Знаю, - коротко кивнула она, не желая дальше обсуждать Лилину мнимую дурость. - Девушке в театральное училище надо было идти, изображать рафинированных барышень, у которых внезапно, на фоне острых душевных переживаний, проявляется волчья хватка. Нет, лучше "тигриный оскал".
- Г-г-гы-гы, - хихикнул Тигринский, снова начавший заикаться.
- А город глубоко?
- На глубине всего 8 метров , вода там прозрачная, потом еще два метра, не больше, ила, а залило город внезапно, так что добра там должно быть немерено. И если бы удалось найти пару черепков возрастом три-четыре тысячи лет, это могло бы нас финансово поддержать. Особенно меня, я ведь в общежитии живу.
- Жил. Сейчас ты у меня живешь. Во всяком случае, до завтрашнего утра.
"А завтра утром я сделаю тебе предложение и останусь тут навсегда", - подумал Тигринский и даже заурчал от удовольствия, совсем как Казбич.
- А почему его внезапно залило? - Аля вытащила из-под одеяла руку, зевнула и отправила в рот карамельку из большой вазы, стоящей на тумбочке у кровати.
- Потому что в море в районе Босфора произошло землетрясение, Босфор прорвало, и огромная волна залила небольшое тогда Черное море и плодородную долину Азов. Город стоял на суше, потом оказался на дне. Кстати, на случай, если со мной что-нибудь произойдет, я записал координаты города на обоях возле кухонного шкафчика.
- Ты шутишь? Зачем они мне? - от удивления Аля чуть не подавилась карамелькой.
- На всякий случай, я же сказал… Т-т-ты очень красивая, - сказал он, резко меняя тему и тон. - И вообще, давай попозже это обсудим.
Тигринский протянул руку и выключил ночник.
- Стасик, иди спать, - недовольно проворчала Аля, отталкивая пылающего страстью Тигринского. - Мне завтра рано вставать… Вон возьми одеяло на кресле.
"Ух, какая скромная девушка. Но это хорошо", - размышлял Стас, устраиваясь на коврике под одеялом. Вокруг него бесшумно ходил Казбич и сверкал в темноте зелеными глазами.
"Ну хоть одну ночь тараканы не будут меня донимать", - думал Тигринский, засыпая.
Валентина Ивановна Каверина, начальник планово-финансового отдела НИИ географии, вышла в коридор и заперла за собой дверь. На первом этаже уже никого не было, в такое время, около восьми часов вечера, здание института казалось абсолютно пустым. На улице было уже совершенно темно.
"Что поделаешь, ноябрь", - подумала Каверина, идя по длинному гулкому коридору. Когда-то трехэтажное здание НИИ, похожее в плане на большую бабочку с лестницей вместо брюшка, было княжеским особняком. Ему было лет триста, не меньше, и последние пятьдесят, а то и все восемьдесят лет оно не ремонтировалось. Ах, сколько раз Валентина Ивановна, ответственная за финансы института, уговаривала директора начать делать ремонт, но Леопольд Кириллович был непреклонен.
"Вот мы ремонт сделаем, а зарплату чем будем платить в следующем месяце? А?" - грозно говорил он, отодвигая от себя сметы, заботливо составленные Валентиной Ивановной.
Сейчас, идя по длинному коридору первого этажа, половина лампочек в котором давно перегорела, Каверина тихо и интеллигентно ругалась про себя: пол был старый, щербатый, и она, пожилая дама, шла аккуратно и медленно. Впрочем, Валентина Ивановна знала, что на втором этаже ситуация еще хуже, там когда-то что-то залило, проводка перегорела и весь коридор был погружен в тяжелый мрак, поэтому наверху сотрудники обычно долго не засиживались. Каверина неспешно и осторожно шла по коридору, глядя под ноги. Ей было около шестидесяти, но выглядела она, стройная, подтянутая, мать взрослых сына и дочери, обожавшая классические английские костюмы и шляпки, намного моложе. Перед последним поворотом Валентина Ивановна слегка притормозила, поправляя шляпку, и тут услышала, как кто-то быстро и легко пробежал вниз по лестнице, хлопнула тяжелая входная дверь института, и все стихло.
"Ну и кто же тут, интересно, бегает по вечерам?" - удивленно подумала Каверина, выходя на лестничную площадку, огороженную невысокой кованой оградкой. Одна лестница, широкая, парадная, вела вверх, на второй этаж, другая, узкая, без перил, в подвал. Площадка освещалась тусклой лампочкой в старом плафоне, когда-то металлическом, но сейчас покрытом несколькими слоями дешевой масляной краски, что делало его уродливым. Плафон остался еще от прежних хозяев и был, кроме потеков краски, покрыт толстым слоем пыли. Валентина Ивановна мельком отметила этот факт, подумав, что уборщица Оксана явно работает спустя рукава.
"Впрочем, это не мое дело, а завхоза", - решила она и посмотрела вверх, на площадку второго этажа. Там, в глубоком сумраке, кто-то стоял и смотрел вниз. От неожиданности у Валентины Ивановны перехватило дыхание.
"Это еще что такое?!" - удивилась Каверина, присматриваясь. Но чем больше она присматривалась, тем хуже видела неподвижную фигуру.
"Померещилось… Надо серьезно поставить вопрос о ремонте проводки, нельзя же так работать. Скоро мы будем ходить в институт, как шахтеры - с индивидуальными лампочками на касках", - Валентина Ивановна перекрестилась и неспешно спустилась по нескольким ступеням к выходу. У самой двери, в застекленном закутке, мирно дремала вахтерша Полина Георгиевна, семидесятилетняя старушка, которая почти ничего не слышала, мало что видела и все время тихонько посапывала на стульчике, укрывшись большим платком. Когда Валентина Ивановна проходила мимо, вахтерша даже не пошевелилась.
Наташа стояла перед дверью и не могла заставить себя войти. Она слишком хорошо себе представляла, как ее встретят.
"Мама мне желает только добра", - повторила она несколько раз про себя, как мантру, собираясь с духом. То, что Татьяне Тимофеевне больше всего на свете хочется не добра, а кем-нибудь управлять и манипулировать, хотя бы и собственной дочерью, Наташе в голову не приходило. Съежившись, девушка нажала на кнопку звонка. Дверь распахнулась почти мгновенно, на пороге стояла Татьяна Тимофеевна. Она была странно спокойна.
"Затишье перед бурей", - подумала Наташа. Ей стало страшно.