Пригибаясь, как под обстрелом, и избегая пятен света под фонарями, Шелби пересекла улицу и остановилась у задней двери. Скользкими от пота пальцами принялась подбирать ключи. Два не подошли, зато третий легко и бесшумно повернулся. За дверью с грохотом отодвинулся тяжелый засов. Шелби перешла ко второй замочной скважине. Щелк! – и дверь распахнулась.
А в следующую секунду приглушенно загудела сигнализация. Шелби знала: за несколько секунд она должна отключить чертово устройство – иначе оно заверещит на весь квартал или, того хуже, поднимет тревогу в ближайшем полицейском участке. И пяти минут не пройдет, как город огласится воем сирен и замерцает полицейскими мигалками.
"Боже мой, да где же эта штука?" Шелби пробежала два шага, ударилась обо что-то бедром и выругалась сквозь зубы.
Би-и-и-п! Би-и-и-п! Би-и-и-п!
Обливаясь холодным потом, она включила фонарик. Луч света зашарил по стенам небольшой приемной. Стол секретарши, стена, настенный календарь... Ага, вот и контрольная панель – совсем рядом со стенным шкафом! Пробормотав краткую молитву, Шелби обогнула стол и бросилась туда.
Код! Сигнализация отключается цифровым кодом. Шелби набрала день рождения отца.
Сигнализация не отключилась.
"Черт побери! А что теперь?" – лихорадочно соображала она.
Может быть, день рождения матери? Почему бы и нет? Ведь судья меняет цветы на столе, ухаживает за могилой.
Би-и-и-п! Би-и-и-п!
Вот черт! Не сработало. Что же остается? В полном отчаянии Шелби набрала свой собственный день рождения. Писк внезапно смолк, и в пустом здании воцарилась тишина, прерываемая лишь гулким биением ее сердца.
Слава богу! От облегчения у Шелби едва не подогнулись колени; она приказала себе успокоиться и нетвердыми шагами подошла к двери отцовского кабинета, сделанной из волнистого стекла.
Очутившись в кабинете, она опустила жалюзи. В кабинете стоял слабый запах сигарного дыма. На вешалке в виде ветвистого дерева покоился один из знаменитых черных "стетсонов" судьи и забытый свитер. Письменный стол оказался неожиданно современным – пластик и металл. С одной стороны – под-носик с сигарами, пепельница и телефон, с другой – три фотографии в рамках. Свадебный фотоснимок судьи и Жасмин, маленькая Шелби и Шелби взрослая, на выпускном вечере.
Выходит, отец и вправду ее любит? Фотографии на столе, ее день рождения в качестве кода. Кто б мог подумать! Несколько секунд Шелби стояла, тупо глядя на фотографии; затем напомнила себе, что от сентиментальности один вред, да и времени нет на бессмысленные сожаления о прошлом, и принялась за работу.
Ящики письменного стола была заперты – но в своей связке Шелби обнаружила маленький ключик, который прекрасно к ним подходил. Первый ящик – карандаши, ручки, маркеры, скрепки и тому подобная канцелярская мелочовка. Ничего интересного. Второй – недавние документы, в основном касающиеся дел на ранчо; бегло просмотрев их, Шелби ничего любопытного для себя не нашла. Третий – ящик сигар и початая упаковка "Джека Дэниелса".
Итого – десять минут потрачены впустую. Смахнув пот со лба, Шелби перешла к бюро. Открылось оно без труда, и в первом же ящике Щелби обнаружила знакомую картину – папки, папки, папки с именами, расставленные в строгом алфавитном порядке. Безо всякого удивления она обнаружила, что многие досье из дома здесь дублируются.
Наконец-то!
Прежде всего она нашла и торопливо открыла досье доктора Неда Ч. Причарта. Глянцевая коричневая папка содержала в себе всего несколько документов, но, в частности, был там последний адрес доктора и записанная от руки дата смерти. Значит, судья все это время знал, что Причарт мертв, и спокойно смотрел, как дочь идет по ложному пути, тратя драгоценное время!
– Вот гад! – в бессильной ярости воскликнула Шелби. Но сама она понимала, что возмущаться глупо. Отец таков, какой он есть, всегда таким был и в шестьдесят с лишним лет едва ли исправится. По каким-то ему одному ведомым причинам он не хочет, чтобы Шелби нашла свою дочь, и делает все, чтобы затруднить ей поиски. Если уж он от собственного незаконного ребенка отказался, что мешает ему отказаться от внучки?
– Будь ты проклят, отец, – прошептала Шелби и заставила себя снова приняться за дело.
Следующей шла папка Нейва Смита. Шелби просмотрела ее на коленях, при свете фонарика. Здесь не было почти ничего нового: только бурная юность Нейва представлена несколько подробнее, да в конце Шелби нашла несколько страниц, исписанных аккуратным мелким почерком судьи – его личные заметки. Надо сказать, наедине с собой Джером Коул был весьма язвителен и в выражениях не стеснялся – Шелби прочла немало горьких слов об "индейском ублюдке", который не дает жить всему городу и, по всей видимости, кончит тюрьмой. В одной заметке судья прибавлял, что его дочь беременна – и, по всей видимости, именно от "этого ничтожества". Чего еще ждать, добавлял он, от сына горького пьяницы и индейской сучки, которая сбежала, бросив мужа с ребенком на руках?
– Чтоб ты сдох! – в сердцах бросила Шелби и, захлопнув папку, поставила ее на место.
Взглянула на часы – без четверти десять. Она здесь уже двадцать минут – и пока не нашла того, что искала. Часы на книжной полке равнодушно тикали, отсчитывая время; порой за окном проезжала машина, но в здании было пустынно и тихо, словно в гробнице. Шелби стало не по себе. Какие темные дела вершились в этих стенах? Сколько жизней здесь изменилось навсегда?
Подавив волнение, она вытащила толстую папку со своим собственным именем – и со страниц хлынула ее жизнь. Медицинская карточка, табели успеваемости, школьные характеристики – копии всех этих документов она видела и дома. Но здесь было кое-что еще. В конце папки Шелби обнаружила рукописный дневник – отец записывал важнейшие события жизни дочери. С сильно бьющимся сердцем Шелби читала скупые строчки о первом зубе и первых словах, о том, когда пошла и когда научилась читать, о смерти матери, об учебе в школе, о беременности. Было здесь упомянуто и изнасилование – несколько коротких, сухих слов, за внешней бесстрастностью которых чувствовался гнев и горечь. По записи Шелби поняла, что отец узнал об этом только от нее самой.
Слезы обожгли глаза, но Шелби не дала им воли и продолжала читать дальше. На беременности записи не кончались. Дочь не желала иметь с судьей ничего общего, но отец не терял ее из виду: Шелби нашла здесь названия своего калифорнийского колледжа, фирм, в которых работала после учебы, домашний адрес в Сиэтле. Но больше всего ее заинтересовала одна короткая запись. Сразу после сухого рассказа о родах стояла ссылка: "См. Лидия Васкес". При чем тут Лидия?
Действительно, экономка была для Шелби второй матерью. Она научила ее шить, готовить и садовничать; она посвятила девочку в тайны взросления; она бинтовала содранные коленки, давала советы, к которым Шелби редко прислушивалась, наполняла холодный дом смехом и веселыми историями о своих многочисленных родственниках.
Да, они с Лидией связаны накрепко – и такая связь не рвется с годами. Но едва ли судья это имел в виду, когда торопливым косым почерком указывал, что для более полных сведений о Шелби надо обратиться к досье Лидии. Нет, здесь кроется что-то еще. И она должна выяснить что.
Шелби отложила свое досье и принялась перебирать папки в поисках сведений о Лидии. Ее досье оказалось толще всех прочих – и неудивительно, ведь Лидия работала у судьи с незапамятных времен. Здесь Шелби нашла копии ее паспорта, вида на жительство и других документов, а также много страниц, посвященных ее родным – сестре Карле, ее мужу Пабло Рамиресу, каждому из их четверых детей. Была и ссылка на Эстеванов – они, как вспомнила Шелби, тоже приходились Лидии сродни.
Шелби задумчиво листала страницы досье. Зачем, спрашивала она себя, отец так старательно собирает сведения обо всех этих людях? Ведь никто из них, кроме Лидии и Пабло, на него не работает. В чем же дело? Что-то странное чудилось ей в таком пристальном внимании всесильного судьи к обычной мексиканской семье – странное и подозрительное.
Шелби повторила про себя имена племянников Лидии, выписанные в столбик аккуратным мелким почерком судьи. Энрике, Хуан, Диего, Мария. Четверо. Трое мальчиков и девочка. Мария – старшая, за ней с интервалом в два-три года идут мальчики. Шелби помнила их всех. Мария – ее ровесница, и в детстве отец запрещал Шелби с ней играть. Он ничего не имел против того, чтобы экономка из Мексики растила его дочь; но позволить принцессе из рода Коулов дружить с "черномазыми"... Однако Шелби не слушалась его и часто тайком играла со своей смуглой подружкой. Уже тогда она начала понимать, что отец не всегда прав.
Да, она хорошо помнила Марию – тихую круглолицую девочку с толстыми косами и милой застенчивой улыбкой. Мария хорошо училась, но ушла из школы, не закончив десятый класс, – почему, Шелби не помнила.
Она хотела уже перевернуть страницу, но вдруг замерла, пораженная догадкой. Лидия говорила, что у Марии есть дочь. И с этой дочерью что-то неладно. Лидия плакала, когда разговаривала с Марией по телефону – и страшно смутилась и перепугалась, заметив, что Шелби стоит в дверях.
"Спокойно, спокойно, – уговаривала себя Шелби. Не надо торопиться с выводами. Это просто совпадение".
Повернувшись на вращающемся кресле отца и зажав фонарик в зубах, она принялась двумя руками копаться в бюро. Вот и досье на Марию! Какое пухлое – гораздо толще, чем на ее братьев! Затаив дыхание, Шелби раскрыла папку – и тихо ахнула. Папка раскрылась посредине: с глянцевой фотографии, блестящей в тусклом свете фонарика, на Шелби смотрела... она сама в детстве. Ее дочь.
– Элизабет! – воскликнула Шелби. Глаза ее наполнились слезами; сердце билось так, словно готово было разорваться.
Девочка в нарядном платьице, с голубой лентой в золотисто-рыжих кудряшках, широко распахнутыми зелено-голубыми глазами смотрела прямо в объектив и улыбалась во весь рот. На снимке ей было лет семь-восемь.
– Боже, благодарю тебя! – прошептала Шелби, улыбаясь сквозь слезы.
Сколько лет потеряно безвозвратно! Она никогда не услышит младенческого лепета Элизабет, не расскажет ей первую в жизни сказку, не проводит в первый класс. И все же не время плакать.
Ведь после десяти лет неведения и лжи Шелби Коул наконец нашла свою дочь.
Глава 17
Шелби выпрямилась, сунула досье под мышку, выключила фонарик, собираясь уходить, – и в этот миг на пустынной улице послышалось одинокое тарахтение грузовика.
Этого еще не хватало! Неужели ее выследил Росс Маккаллум? При мысли о Маккаллуме сердце ее замерло, а потом забилось часто-часто, словно птичка, которой сейчас свернут шею.
"Не паникуй, Шелби. Маккаллуму здесь делать нечего. Мало ли кто и по каким делам может проезжать мимо? Выходи на улицу, иди прямиком к Лидии и потребуй, чтобы она рассказала тебе правду".
Она убрала на место свое собственное досье, затем тщательно заперла ящики бюро и письменного стола. Незачем давать отцу понять, что она знает его тайну. С ним она поговорит начистоту позже – когда выяснит, что случилось, увидит Элизабет и поймет, что же делать дальше. Почуяв неладное, отец может ей помешать.
Где-то снаружи хлопнула дверца машины. Так. А ведь Шелби не ошиблась – это за ней!
Она хотела бежать. Выскользнуть через заднюю дверь и бесшумно раствориться во тьме. Но окна осветились ярким светом фар, и Шелби сообразила, что путь к бегству отрезан. Осторожно подкравшись к окну, она выглянула сквозь жалюзи – и тихонько ахнула: под окном стоял "Мерседес" отца.
Быть не может! Какой черт его сюда принес? Ведь Лидия говорила, что он вернется в город только утром!
Что делать? Остаться и встретить отца лицом к лицу? Или бежать через парадное? Но тут же Шелби поняла, что и эта возможность для нее потеряна: кто-то стучал в парадную дверь, и резкий, решительный стук гулко отдавался во всем здании.
Так, значит, судья заехал в офис не для того, чтобы сделать звонок или подписать пару бумаг! Он с кем-то здесь встречается. И Шелби в ловушке.
Недолго думая, она на цыпочках пробежала в приемную и спряталась в стенном шкафу, прижимая к груди заветную папку. Здесь было чертовски тесно, в спину ей упирался какой-то острый выступ, а температура была, кажется, градусов на двадцать выше, чем снаружи.
Задняя дверь отворилась – и Шелби замерла, не осмеливаясь даже дышать.
– Что за черт! – прогремел в тишине голос ее отца. – Опять эта идиотка, чтоб ее...
"О ком это он?" – в ужасе спрашивала себя Шелби.
Снова раздался стук в парадную дверь, затем – тяжелые, неровные шаги отца. Звук отпираемого замка. Сквозь щелку в дверцах шкафа пробился лучик света – судья включил электричество.
– Ты уже здесь? – проговорил он, впуская гостя.
– Вас дожидался.
"Нейв? Что это значит? Нейв встречается с отцом? О господи!" Шелби не верила этому, не хотела верить!
– Так о чем же вы хотели со мной поговорить? – требовательно спросил Нейв.
– Ты внутрь не входил? – поинтересовался судья вместо ответа. Недоуменное молчание.
– Дверь была заперта, судья. Вы сами меня впустили. Снова пауза.
– И не видел, чтобы кто-то входил или выходил отсюда?
– Я только что приехал.
Шелби показалось, что сейчас она потеряет сознание. Она сильно, до крови прикусила губу – и боль придала ей сил.
– Должно быть, Этта, моя секретарша, – проворчал судья. – Вот старая дура – и дверь забыла запереть, и сигнализацию не включила. И такое уже не в первый раз. Что толку от всей этой электроники, если ее не включать?
– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – повторил Нейв. – Вы сказали что-то о Шелби и Маккаллуме.
"О господи!" Шелби до боли стиснула зубы.
– Пойдем ко мне в кабинет, присядем.
Не надо! Ведь тогда она ничего не услышит! Но звук шагов подсказал ей, что поздние визитеры именно туда и направляются. Быть может, ей удастся сбежать? Шелби чуть-чуть приотворила дверцу и выглянула наружу. Приемная была ярко освещена: Шелби видела письменный стол Этты, украшенный букетом маргариток и фотографиями внуков. Приоткрыв дверцу еще на миллиметр, она разглядела за стеклянной дверью широкие плечи и спину Нейва. Он стоял: судья сидел за столом напротив, и взгляд его был устремлен прямо в освещенную приемную.
Шелби оказалась в ловушке. Если, конечно, у нее не достанет духу выйти из шкафа и со всем разом покончить.
– Я думаю, ты давил на свидетелей, чтобы добиться осуждения Маккаллума. – Голос судьи доносился из соседней комнаты на удивление ясно. Шелби затаила дыхание.
– Все указывало на него.
– Вот как? Ладно, не так уж это важно. Оба мы знаем, что этому парню в тюрьме самое место.
– Он убил Эстевана.
– Ты так уверен?
Наступило долгое молчание. Нейв не двигался, но Шелби видела, как он напряжен.
– Кто убил Эстевана, мы не знаем. Зато знаем, что Маккаллум изнасиловал Шелби, а значит, заслужил все, что ему причиталось за убийство, и даже более того.
"К чему он клонит?" – в смятении спрашивала себя Шелби, прижимая к груди заветную папку.
– Вот почему ты отправил его за решетку. Узнав, что он сделал с Шелби, ты затеял с ним драку. По силе вы были равны, но у него был нож. Оба вы оказались в больнице: ему это приключение стоило нескольких сломанных ребер, тебе – левого глаза. Но этого, понятно, тебе показалось мало. Ты хотел отомстить по-настоящему. И вот в ту ночь, когда убили Эстевана, ты каким-то образом подсунул Россу свою машину, а потом заявил, что машина угнана. Твой табельный пистолет пропал. А Эстевана застрелили из пистолета той же марки и того же калибра.
– Вы хотите сказать, я это сделал?
– Все может быть.
– Но зачем?
– Чтобы свалить вину на Росса, разумеется. Да и Рамон Эстеван сам по себе вполне заслуживал, чтобы ему преподали урок. Выскочка, грубиян, зверски избивал жену и дочь. А у тебя ведь когда-то был роман с Вианкой.
Шелби не верила своим ушам. Возможно ли? Возможно ли, чтобы Нейв Смит был хладнокровным преступником – таким же, как ее отец?
– Чушь собачья! – гневно ответил Нейв.
– Возможно.
– Эстевана убил Росс Маккаллум, – тихо и размеренно, явно сдерживая себя, произнес Нейв. – Я его не убивал, судья. Не знаю, что за игру вы ведете, но это ваша игра, а не моя!
– Что ж, посмотрим. Знаешь, у меня есть свой человек в департаменте шерифа, и он на днях рассказал, что найдено орудие убийства.
– Револьвер тридцать восьмого калибра? – спокойно спросил Нейв.
– Твой револьвер. Зарегистрированный на твое имя. Найден в старой шахте на земле Адамсов, которая теперь принадлежит тебе.
– Подождите минутку. – Теперь в голосе Нейва явственно звучало удивление. – Мой револьвер лежал в пещере?
– Да, в пещере или в шахте – называй как хочешь. Это твой револьвер, Нейв, он найден на твоей земле, на нем отпечатки твоих пальцев, и уже установлено, что именно из него застрелен Рамон Эстеван.
– Вот как?
– Прокурор настаивает на аресте. А алиби у тебя нет.
– Но нет и мотива. – Нейв держался хладнокровно. – Говорю вам, судья, я Эстевана не убивал. Это сделал Маккаллум. А потом вышел на свободу, потому что кто-то подкупил Калеба Сваггерта, и это всплыло наружу.
"Неужели отец? Отец подкупил свидетеля?" – в смятении спрашивала себя Шелби.
– Старине Калебу отвалили пять тысяч баксов. Кто это сделал? Предполагаю, что вы, судья.
– Предполагать можешь хоть до второго пришествия! – отрезал Коул.
– Тот судья, что отправил Маккаллума вверх по реке, был ваш старинный приятель и партнер по гольфу, верно? – Нейв оперся обеими руками о стол и склонился к Рыжему Коулу. – Вы дергаете за ниточки, судья, и воображаете, что можете управлять всем городом, словно кукольным театром: но смотрите, как бы ваши марионетки не взбунтовались! Я не убивал Рамона Эстевана, и вы, – он ткнул пальцем в грудь старика, – вы это знаете не хуже меня самого!
– Кто-то же его убил.
– А может быть, вы? – парировал Нейв. – Ладно, перейдем к делу. Вы назначили мне встречу, чтобы сказать что-то очень важное. Я слушаю.
– Я хочу, чтобы ты оставил в покое мою дочь. Вся кровь Шелби вскипела от гнева.
– Почему? – с видимым усилием сохраняя спокойствие, спросил Нейв.
– У нее и так жизнь нелегкая. Ни к чему усложнять ее еще больше.
Несколько секунд длилось молчание, нарушаемое лишь мерным тиканьем часов.
-Знаете, судья, – проговорил наконец Нейв, садясь в кресло, – думаю, нам пора поговорить начистоту. Вы всегда меня недолюбливали. По вашим словам, это из-за того, что в юности у меня были неприятности с полицией. Но у меня такое чувство, что здесь кроется что-то еще. Может быть, что-то такое, в чем вы не признаетесь даже самому себе.
– Я просто забочусь о дочери, – угрюмо возразил судья.
– Это вы так говорите. – Нейв закинул ногу на ногу. – Но, мне кажется, дело не только в этом.
Судья молчал, глядя в сторону.
– В чем дело? За что вы так меня ненавидите, судья? Шелби стало трудно дышать. Нервы ее были натянуты до предела, словно гитарные струны, готовые лопнуть.
– И откуда у меня странное ощущение, что эта ненависть как-то связана с моими родителями?
Кровь отхлынула от лица судьи.
Может быть, у вас был роман с моей матерью?
Нет!