Супруг не смог хранить верность даже год?! К черту и его, и всех представителей "подлого пола"!
Разве независимой и обеспеченной женщине нужен для счастья муж?
Джоан так не считает. Отныне она будет наслаждаться гордым одиночеством!
К сожалению, о ее планах никто не подозревает… Друзья упорно пытаются "с кем-нибудь познакомить". Коллега по работе делает робкие, но постоянные авансы… А темпераментный ирландский актер, похоже, вообще намерен идти напролом!
* * *
Современные англичанки из интеллектуальной среды…
Их бросают мужья.
Они бросают любовников.
Они "дружат до гроба" - и предают лучших подруг при первой же возможности.
Они увлеченно работают - и столь же увлеченно расслабляются.
Они переезжают из столицы в провинцию и из провинции в столицу.
А главное, они никогда не теряют надежды.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 15
Часть третья 30
Примечания 49
Мейвис Чик
Антракт
Моей дочери Белле
Особая благодарность за дружбу, поддержку и время, подаренное мне моими подругами, без которых…
Часть первая
Глава 1
Думаю, все началось три года назад, когда от меня ушел Джек. В этом было что-то театральное. Я как раз вешала гирлянду на елку - слишком рано, но это было первое Рождество после нашей свадьбы, а елки на рынке продавались очень зеленые и свежие, - когда он позвонил из Дарема.
Мне кажется, я все поняла, едва он сказал, что останется там еще на какое-то время, но все же заставила себя выговорить что-то вроде "Ну, конечно! Ничего страшного!" и намеренно не спросила о причине. В его поведении не было ничего необычного, ведь он снимал фильмы для телевидения, а такая работа не подчиняется жесткому графику. И я продолжала разговор, наматывая на палец мишуру и любуясь в окно на свежий снег на дороге. Спросила о погоде в Дареме и не мерзнут ли они в соборе (где проходили съемки). Джек сообщил, что там холодно, но в целом эта поездка - удивительный духовный опыт.
Должно быть, это был чертовски удивительный духовный опыт, потому что - тон его не допускал возражений - он влюбился. В соборе, в окружении великолепия романской эпохи, под уносящееся ввысь хоровое пение, при слабом свете звезд, мерцающих за огромным витражным окном, он - в состоянии духовного подъема - оглянулся и увидел… Не меня, а помощницу редактора, бледную, с большой грудью и веселыми ирландскими глазами с поволокой, с интересом устремленными на своего привлекательного успешного начальника.
Она выиграла. К тому моменту, когда муж позвонил мне, ирландка одержала полную победу - битва была окончена. Я не могу вспомнить, ни в какой момент изменился тон разговора, ни как Джек внезапно произнес, что теперь вообще не вернется домой. Память почти не сохранила собственных слов, кроме странных и неуместных: "О Господи, а я уже купила елку, какая досада…"
Единственное воспоминание: когда он повесил трубку, я почувствовала сильную боль, которая несколько сгладила мои душевные муки. Я так сильно намотала мишуру на палец, что порезалась. Красные капли на белом ковре. Чтобы праздник был полным, не хватало только ветвей остролиста или лавра.
Бедное деревце, и бедная я. К тому моменту, когда я пришла в себя, все иголки стали коричневыми и высохли так, что осыпались от одного прикосновения. Ель едва держалась, накренившись в подставке, - лишенная корней, безжизненная, чем-то похожая на меня.
Я встречалась с Джеком в ее квартире. С собой принесла букет из двенадцати красных гвоздик, на вложенной карточке было написано "Я по-прежнему тебя люблю". Мне не хотелось захлопывать все двери, если он захочет вернуться. Душевную рану, как порез на пальце, я заклеила пластырем и знала, что со временем она затянется. У них всего лишь легкомысленная интрижка, такое не может продлиться долго. Муж поступил глупо. И я была бы готова его простить… А пока собиралась быть сдержанной. Опасности, что я поведу себя как-то иначе, практически не существовало - я была абсолютно спокойна. Мертва, я уже говорила об этом, словно высохшее дерево. Я припарковала мой "моррис-майнор" - да, именно его, я из тех, кто предпочитает этот автомобиль, - на соседней с ее домом улице и направилась к ним, чувствуя себя вполне сносно, насколько это вообще возможно для безжизненного тела. Небольшая прогулка на морозном воздухе наверняка улучшила цвет моего лица - приятное событие, способное компенсировать то, что мне так и не удалось хорошенько обдумать свой наряд. Что обычно надевают для первой встречи с мужем-изменником? Отделы одежды в магазинах пестрят табличками "для спорта", "шик после восьми вечера", "для коктейлей" - но, насколько мне известно, не существует нарядов "для брошенных жен"…
Повинуясь интуиции, я надела джинсы и джемпер. Вот я какая, Джек! Взгляни. Смотри, я не изменилась с тех пор, как ты ушел.
Позже я жалела о том, что не повязала джи-стринг и не надела сапоги до бедра. Джек, оказавшийся, к моему удивлению, банальным любителем женских прелестей, не вынес бы этого. Но по крайней мере я выступила бы с блеском. И пронизывающий холод того дня добавил бы румянца не одной паре щек. Но нет - Джоан Баттрем, урожденная Эллис, могла о таком только мечтать. Итак, в джинсах и джемпере я целеустремленно шагала вперед, навстречу своей судьбе.
Естественно, она жила в районе Ноттинг-Хилл - густонаселенном и многонациональном; каждое парадное здесь украшает сотня табличек с именами жильцов, практически ни на одном окне нет тюля, а комнаты заставлены горшками с цветами и увешаны эзотерическими постерами. И я когда-то жила здесь, и Джек, только он - в лучшей части этого района. Именно такой жизни мы сторонились после того, как поженились и меньше года назад купили дом в районе Чизвик, где молочники каждое утро свистом объявляют о своем появлении. Вот где настоящая стабильность. А в Ноттинг-Хилле молоко продается в картонных пакетах и жители не знают имен друг друга. Я пробиралась по снеговой каше к подъезду этой замечательной дамы, и район казался мне абсолютно незнакомым, чужим. Я была так далека от одинокой жизни в съемной квартире. За девять месяцев брака я привыкла к стабильности, как утка к воде: полюбила наших соседей - Джеральдину и Фреда; мне нравилось строить планы обустройства дома и даже заниматься садоводством. Ноттинг-Хилл больше не подходил мне. Но когда Джек открыл дверь, я поняла, что его этот район по-прежнему устраивает. Он выглядел превосходно. Сияющий, он казался лет на десять моложе: ему сорок, но можно было дать тридцать. А я в свои тридцать чувствовала себя на девяносто. Или на девятьсот девяносто… после того как он проводил меня внутрь и я увидела, что она тоже там. Когда мы договаривались о встрече, я, как человек воспитанный, не стала говорить, что хотела бы видеть его одного. Предположила, что иначе быть не могло. Но ошиблась. Я протянула ему цветы, и - сюрреалистический или, скорее, театральный момент - он передал их этой самой Лиззи, решив, что они предназначаются ей. Та прочитала карточку, деликатно кашлянула и вернула букет ему. Джек взглянул на текст, потом на меня - в его глазах читалась жалость. Я проиграла.
Они снова и снова демонстрировали полноту моего поражения: сидели, прильнув друг к другу, на диване, накрытом мешковиной, она в основном молчала и иногда кивала, один или два раза заметив с приятным ирландским акцентом, что очень, очень сожалеет. Не сомневаюсь, она не лукавила. Я вела себя очень сдержанно, воспринимала происходящее молча и с пониманием во взгляде, а через некоторое время перестала вслушиваться и принялась рассматривать их, пока оба с убеждением мне что-то втолковывали. Красивая получилась пара. Джек - высокий, длинноногий, с мощными плечами и узкими бедрами (все стандартные определения); коротко подстриженные темные волосы с проседью, лицо галантного кавалера, сбежавшего из приторного американского сериала. Вот только он вовсе не был им… Она же оказалась типичной ирландской красоткой с копной темных вьющихся волос, большими карими глазами и бархатистой кожей, слегка присыпанной веснушками. Хрупкая, но с округлыми формами, Лиззи была абсолютно реальна - счастливая обладательница груди, воинственно выпирающей из-под мягкого шерстяного джемпера. Мои груди по сравнению с ее напоминали пару вишневых косточек. Мне очень хотелось, чтобы она вышла на некоторое время, вместо того чтобы сидеть так близко к нему. Но маленькая баньши была достаточно умна, чтобы не оставлять нас наедине. Я посмотрела в глаза Джеку, стараясь установить с ним контакт, но он не хотел этого, моргал и отводил взгляд, внезапно проявив интерес к огромным растениям, которыми была заставлена комната. Я начала вслушиваться в его слова - в конце концов, именно за этим я и пришла. Он говорил только о практических вопросах, обращаясь в основном к сырному дереву и разноцветному плющу. Я уже готова была наклониться - нас разделяло совсем немного, - толкнуть его и сообщить, что я здесь. Но, черт побери, какая разница, обращался он ко мне или к листве: смысл слов все равно был бы одинаков. Джек был влюблен в свою Лиззи, Джек больше не любил свою Джоан. В этом не было моей вины, просто химический процесс, - и он хотел, чтобы я страдала как можно меньше. "Как животное, которое вот-вот поведут на бойню", - хотела сказать я, но вовремя сдержалась, потому что это было бы заявление на грани истерики. Ирландка - спокойная, как монашка, - все это время разглядывала свои руки. А я старалась сосредоточиться и слушать.
Дом, естественно, останется мне. И, если я не возражаю - возражаю? - не могла бы я собрать личные вещи Джека (как после кончины?), принадлежащую ему технику и все, что я посчитаю необходимым отдать ему, упаковать и отправить по адресу, который он мне сообщит.
- Значит, не сюда? - проявила я чудеса сообразительности.
Напряженное изучение листьев жасмина, а затем:
- Э-э, нет, мы переезжаем в Фулем. Я продал лодку. - Он с некоторым раздражением пожал плечами. - Это всего лишь небольшой домик. Но другого мы не можем себе позволить. Понимаешь, я не хотел, чтобы ты страдала. - (Опять это слово.) - Закладная за дом в Чизвике будет выплачиваться. Мой адвокат проследит за этим…
Его адвокат?
Значит, все, конец? Я посмотрела на гвоздики, брошенные на подлокотник дивана и забытые там. Что Сильвия Плат писала о красных цветах? Тюльпанах, а не гвоздиках - но таких же ярких? Внезапно я осознала смысл этих строк, хотя предпочла бы пребывать в отвлеченном неведении.
Во-первых, тюльпаны слишком красные, они делают мне больно…
Они такие яркие, что похожи на мою рану…
Их яркость обращается к моей ране, она похожа на нее…
Они приковывают мое внимание
Когда-то счастливое и свободное, не привязанное ни к чему…
Какая боль сконцентрирована в этих строках!
Я поднялась, с трудом расправляя тело, застывшее от напряжения и неудобного положения на низком стуле - о глупости хозяйки можно было судить по ее мебели. Ладони покрылись потом, я чувствовала тошноту и головокружение. Эти двое тоже встали, и мне казалось, что они очень далеко от меня. Голос с ирландским акцентом произнес: "Ты в порядке?" Что за вопрос! Я вспомнила, как репортер программы новостей брал интервью у женщины, мужа которой разорвало на куски при взрыве бомбы. "И как вы себя сейчас чувствуете?" - поинтересовался он. Честь и хвала, если бы она ответила: "О, великолепно! Я собираюсь выпить чашечку чаю и рвануть в "Палас" посмотреть народные танцы".
- Отлично, со мной все хорошо, - заявила я, когда снова увидела их и комнату в обычном ракурсе. - Просто здесь немного жарко…
- Да, - согласилась Лиззи, - я поддерживаю высокую температуру из-за растений.
- Я вижу, им это нравится, - заметила я и… Нет, будь я проклята, если ей удастся вовлечь меня в разговор.
Так или иначе, мне удалось выбраться оттуда. Когда я стояла на пороге и Джек вложил мне в руку листок, мое сердце заколотилось. Но в его записке не было ни просьбы о свидании, ни комментариев, предназначенных мне одной, - всего лишь адрес, где они будут жить, и дата переезда. Разве там могло быть что-то другое?
- Все в порядке? - осторожно спросил он.
Отлично, великолепно! Я собираюсь выпить чашечку чаю и рвануть в "Палас"…
Легкий морозец привел меня в чувство. Около получаса я брела пешком, размышляя: элементарная, старая, как мир, история. Он влюбился в серые глаза, с обожанием смотрящие на него, - глаза той, кто на пятнадцать лет моложе его. Все просто. Он, дурачок, ошибся лишь в одном - обставил все слишком театрально. Ему всегда нравились трагедии, он хотел снимать фильмы о спектаклях и актерах: "миры в мирах" - так он их назвал, когда делал передачу о труппе Королевского шекспировского театра. А теперь Джек поставил и сыграл свою собственную маленькую пьесу. Ему нужно было бы сохранить эту связь в тайне. Не говорить мне, позволить ситуации развиться естественным путем, и когда страсть любовников погибла бы в раздражении раннего утра и спорах о том, кто первый пойдет в ванную, он потерял бы не все. Работа могла бы стать великолепным прикрытием для внебрачной связи - он с легкостью мог общаться с нами обеими одновременно. Но нет, для мистера Джека "зовите меня Шлезингер" Баттрема такой вариант был бы слишком банальным.
И, естественно, к тому моменту, когда из-за некоторых ужасно раздражающих привычек обоих часть "Тристан и Изольда" в отношениях пылких любовников подошла к концу - а это произошло меньше чем через полгода, - мне было уже наплевать и на него, и на всех остальных. Я жила в полном согласии с самой собой - холодная, как мрамор - и, вполне довольная таким состоянием, собиралась пребывать в нем всегда. Тот репортер из программы новостей со своим интервью сослужил мне хорошую службу.
Подозрения - я делала все возможное, чтобы ничего не замечать, - полностью подтвердились примерно через неделю после моего визита в их увитое растительностью любовное гнездышко. Я взяла у врача пузырек, помочилась в него и пару дней спустя знала результат. Я ждала ребенка.
Я не считала нужным рассказывать об этом никому, кроме моего врача, - необходимая консультация, потому что оставлять ребенка я не собиралась. Меня записали в клинику на среду, а в следующую пятницу я вышла оттуда уже без лишнего груза. Все было похоже на конвейер, и мне так и не пришлось воспользоваться чудесной историей, которую я придумала, чтобы скоротать время. Я представляла себе заботливую медсестру в накрахмаленном белом халате: она низко склоняется над моей подушкой и с сочувствием прохладной рукой прикасается к моему лбу, а я рассказываю ей, что мой муж погиб, умер загадочной смертью в африканской саванне и у меня нет возможности растить ребенка одной. В реальности же мне пришлось иметь дело с измученной и неопрятной медсестрой. Она выглядела так, будто ее напоили лимонным соком, и с удовольствием отправила бы всех бесстыдниц в тюрьму, если бы смогла. Маленькая палата была заполнена чувством вины, раскаяния и вульгарными остротами. Единственное яркое воспоминание - девушка-шотландка по имени Энни, проститутка, сделавшая свой третий аборт. Как-то, оторвавшись от журналов с кроссвордами, она заметила, что, по ее мнению, аборты безопаснее пилюль.
- Чем ты зарабатываешь на жизнь? - спросила она меня.
- Ничем, - был мой ответ.
- Ничем, - повторила она. - И я тоже - чаще всего. В наше время большинство клиентов хотят поговорить о своих матерях. - Она говорила и просматривала журнал, потом внезапно остановилась, перелистнула страницу назад и сказала: - Не обижайся, но, думаю, тебе лучше сделать вот такую стрижку.
И бросила журнал мне на кровать. На фотографии была модель с высокими скулами, раздувшая ноздри, злобно уставившись в объектив. У нее была стрижка, как у официанток-китаянок, - черный шлем с ровно обрезанными краями.
- Попробуй, - сказала Энни. - Тебе пойдет, честно.
- Но у меня светлые волосы, - заметила я скептически.
- Не важно. Длинные и волнистые, как у тебя, сейчас не в моде. И ты всегда сможешь отрастить их снова…
- Может быть, - сказала я уклончиво, но уже знала, что сделаю это. "И плевать я хотела, Джек, - подумала я, - что давным-давно по ночам ты любил накручивать эти локоны на пальцы и притягивать меня к себе".
Ким, моя парикмахерша, сначала упиралась. Она пропускала пряди, которые я так долго отращивала, сквозь пальцы и рассматривала мое отражение в зеркале.
- Нет и нет, - заключила она. - Тебе это не пойдет. Сейчас ты выглядишь идеально.
Я встретилась с ней взглядом в зеркале.