В почти темном зеркале окна отражался этот мир. И обнаженная Наташа словно бы стояла в этом другом, непривычном, нездешнем мире-пришельце. Она пыталась осознать, что с ней происходит. Но не чувствовала ничего: ни элементарного похмелья, ни какой-нибудь трагической печали, ни даже элементарной пустоты.
То, что она чувствовала, называлось одним словом: "ничего".
Сонный кот, почему-то пошатываясь, пересек двор и исчез.
Наташа пожалела животное, которое вынуждено жить у Артура.
Артура не жалела вовсе.
Чтобы как-то себя взбодрить, произнесла мелодраматическим шепотом: "Я – оружие" – и посмотрела на Артура победно. Даже к стенке подошла, чтобы лучше его разглядеть.
Есть люди, которые хотя бы во сне выглядят симпатично, – Артур к ним не принадлежал. Он спал, открыв рот, обнажив свои прокуренные желтые зубы.
Подумала: "Что дальше-то у нас с тобой будет, звезда? Что ж мне теперь с тобой делать, Сеня Кля-кин?"
Размышлять на эту тему было неохота.
Оделась. Вышла в ватную тишину утра. Воздух был настолько чист, что, казалось, им можно задохнуться. Уже начали лениво насвистывать первые птицы. Но люди еще не проснулись, и потому картину жизни некому было испортить.
В удивительно хорошем и радостном настроении Наташа дошла до машины.
Около круглосуточно работающей "Фазенды" толпились несвежие люди и портили красоту первозданности.
Ехала по пустому в этот час шоссе, слушала музыку и испытывала радость.
Вот кошмар! Ни угрызений совести, ни усталости, ни чего-нибудь такого возвышающего… Радость – и все. Будто жизнь встала на нужные рельсы и покатилась.
Подумала: "А вот интересно, история с Артуром разгладила узлы на моей карме?" И во весь голос расхохоталась над дурацким этим вопросом.
На самом деле волновало Наташу не то, что было, а то, что теперь будет. Кто, так сказать, следующий?
Мысленно разложила пасьянс мужиков.
Цветков отпал сразу. Он, конечно, мужик и должен бы за свой род отвечать. Но человек все-таки хороший.
Подумала почему-то про Алика – Ритиного мужа. Задача занятная, интересная. К тому же мужик противный: Риту бросил, бабник, с Анькой, дочкой своей, общается редко. Но там Рита рядом, мало ли что у них опять начнется. Так что и с Аликом нельзя.
Вспомнила Игоря – первую свою любовь, и спортивного Олега, и даже встреченного в кафе Геннадия, и других мужчин – рассказы, новеллы, поэмы, эссе…
Даже Семена Львовича некстати вспомнила. Этот-то тут при чем?
Думала: "Как стыдно я размышляю, как ужасно!"
Но на самом деле стыдно ей не становилось. Было понятно, что должно быть стыдно, но чувство стыда не приходило. Что угодно возникало в душе: азарт, радость, восторг… Но только не стыд.
В конце концов осталось две кандидатуры: Кротов и этот француз Жан Глобер – не зря же она его вспоминала по дороге к Артуру.
Кротов был, конечно, бабник, но зато свой. К тому же он ей ничего плохого не сделал, а Глобер – гад. К тому же не наш. К тому же он, так сказать главный подозреваемый в загадочном деле о том, кто ее заразил. А если не он? Наплевать. Все равно ведь гад. Один раз ему отомстила – и второй отомстит.
Короче, решено: будет пытаться найти Глобера, а если не найдет, тогда уж извини, Серега Кротов. Ты же мужик? Значит, виновен. Простой расклад.
Машину оставила около подъезда – больше бояться было некого: Артур нейтрализован.
В душе стояла долго, словно хотела отмыться.
Поймала себя на том, что впервые за последнее время у нее хорошее настроение.
Подумала: "Ну что же я за тварь такая?" Без самобичевания подумала, просто так поразмышляла в порядке констатации.
Выключила все телефоны и уснула спокойным, ровным сном, без сновидений.
ТЕЛЕВИДЕНИЕ
Пестель подъезжал к телестудии в уже почти привычном состоянии сумасшедшего восторга. Сбить этот восторг не могло ничто: ни естественное волнение, которое каждый человек испытывает перед телевизионными съемками, ни странная фраза, брошенная Саморядом: "Ты там, на студии-то, поосторожней", ни, казалось бы, очевидное нежелание вообще во всем этом участвовать.
Пестелю было хорошо. И солнце не слишком парило. И ветерок слегка обдувал. И спать совсем не хотелось. И голова не болела вовсе. А тут еще на парковке среди кучи машин нашлась дырка, куда он легко воткнулся со своей огромной "бээмвухой".
У входа в телецентр стояла женщина, держа на вытянутых руках плакат: "Дети – наше светлое настоящее". Около женщины группировалось человек сто.
Периодически женщина вскрикивала:
– Почетные гости марафона, а также звезды эстрады, театра, кино подходят к милиционеру и идут в студию. Прочие группируются вокруг меня! Группируйтесь плотнее, не мешайте проходу звезд!
Пестель прошел к милиционеру, где его уже встречала администратор – молодая девушка в брюках настолько узких, что Пестель невольно подумал: "Господи, кто же ее в эти брюки вбивал?"
– Вы Пестель? – спросила девушка и, не дожидаясь ответа, буркнула, опустив глаза в пол: – Я – Леонида.
"Бывает", – хотел сказать Пестель, но вовремя сдержался.
Вошли в огромное фойе.
По коридорам телестудии бегало множество людей, и у всех было одинаковое, деловое, выражение лиц. Ведь даже в аэропорту есть праздно прогуливающиеся, а здесь таких не было.
К Пестелю подошел незнакомый человек с усами и в больших очках, дернув за рукав, спросил:
– Когда Саморяд придет?
– Он не придет. Он заболел.
– Как – заболел?
Человек отскочил и, как сумасшедший, начал названивать по мобильнику.
– Знакомый? – Леонида тянула Пестеля к лестнице.
– Да нет, – улыбнулся Пестель. – Странный какой-то… Я его впервые вижу.
Молча поднялись на второй этаж. Леонида шла сзади, дышала тяжело, как спортсмен после соревнований.
На площадке второго этажа, забитой курящими людьми, Леонида передала Пестеля второму администратору, которая носила имя более привычное – Варя.
В отличие от Леониды, Варя говорила без умолку:
– А вы первый раз на телевидении? Как интересно! Вы, главное, не волнуйтесь. Тут только не надо волноваться. Вы ведь не волнуетесь? И не надо. Гримировать мы вас не станем, правильно? Чтобы не волновать. А то, бывает, человек придет спокойный, а как его начнут гримировать – сразу разволнуется. А вот вы не волнуйтесь. Мы вас только припудрим прямо на месте – и все. Подумаешь: прямой эфир. Зато трое ведущих. Они вам помогут. Даже если кто-то один из них заволнуется, двое других помогут. Потом, там же Кротов. Знаете Кротова? Как не знаете? Не бывает так. Знаете, конечно, Кротова. А как же! Сережа – такая душка. Спокойный. Никогда не волнуется. Вообще, вы знаете главный закон телевидения: естественность. Понимаете? Вот вы же можете быть естественным? Можете. Я вижу. Ну, вот и будьте. Не дергайтесь, главное, и будьте самим собой.
Павел Иванович почувствовал, что его начинает колотить нервная дрожь.
Вошли в студию.
Вокруг студии – по периметру – стояли телевизоры. И в каждом – лицо Саморяда. Саморяд по-доброму улыбался и приветливо махал рукой. Сколько раз говорил ему Пестель: "Иван Петрович, не надо строить из себя простого, но великого. Что ты, как член Политбюро, честное слово?" Не послушался Иван Петрович, видимо, член Политбюро был приятный для него ориентир.
– Видите, вот ваш Саморяд, – не переставала щебетать Варя. – Правда, успокаивает? Правда?
Посредине студии стояло кресло, огромное, как трон.
Варя улыбнулась:
– Это ваше место. Правда, здорово?
– Да вы что, с ума сошли! – Пестель ощущал уже самый настоящий ужас. – Я тут должен торчать на виду у всех людей? Да вы что? Это абсолютно невозможно!
– Да! – обрадовалась Варя. – У всей страны на виду! Правда, здорово? Да вы не волнуйтесь! Это же место для Саморяда готовилось? Ну вот. А он заболел. Очень хорошо. Значит, это ваше место, правильно? Главное, не переживайте! На этом кресле до вас такие люди сидели… И – ничего! Все в порядке у них. Ха-ха. И у вас все в порядке будет. Главное – что? Правильно! Быть естественным и не дергаться.
Пестель опять попытался было отказаться, еще не понимая, что телевидение – это ураган, противостоять которому невозможно. Ураган этот уже закрутил, завертел. Какие-то руки начали цеплять Павлу Ивановичу микрофон на лацкан. Микрофон был привязан проводом к тяжелому аккумулятору, который велели положить во внутренний карман, от чего пиджак тут же скособочился.
Кто-то усаживал его в кресло, потом просил встать, сдвигал кресло, снова сажал, снова просил встать, сдвигал кресло обратно, снова сажал, крича при этом:
– Левый софит опусти! Опусти левый софит! Да не тот левый, а тот левый, который справа!
Уже какие-то руки его припудривали, а другие причесывали, приговаривая:
– Вы у нас – главный герой, должны быть красивым. Вы, главное, не волнуйтесь, все будет хорошо.
Уже подошел какой-то лысый, маленький человек, представившийся: "Режиссер программы", и тотчас начал говорить:
– Тут ничего страшного не будет. Ведущие помогут. Они опытные. Естественная улыбка, естественный взгляд, естественные реакции. Впервые снимаетесь? Понимаю трудности. Ничего. Главное, не нервничать. Вот наши ведущие – каждый день в прямом эфире, и ничего. Живы пока, даже не дергается никто. Вы видели, чтобы ведущий дергался? Нет. Вот и вы не дергайтесь. Все будет хорошо, я чувствую. Зато завтра вас узнает вся страна. По улице пройти не сможете.
Никогда в жизни – никогда! даже в интернате! даже в армии! – не чувствовал себя Пестель настолько беспомощным. Он действительно был игрушкой в руках этих умелых, все понимающих и знающих людей.
Пестель и представить себе не мог, что быть героем в телепередаче – занятие настолько унизительное. И уж совсем не понимал, что он сейчас будет делать. Заготовленная речь лежала в кармане, но как он сможет ее прочесть…
Режиссер, словно прочитав его мысли, произнес спокойно:
– Говорить будете стоя. Вас объявят. Раздадутся аплодисменты…
– А если не раздадутся? – пискнул Пестель.
– Раздадутся, – уверенно сказал режиссер. – У нас все продумано. Значит, так: сказали речь. Опять аплодисменты. Обязательно аплодисменты, – грозно приказал он кому-то. – Сели. Потом будет видео Саморяда. А дальше вас начнут спрашивать – вы будете отвечать. Отвечать надо коротко и ясно. Как в армии. В армии служили? Вот и хорошо. Все. Это просто. Главное, не волноваться.
Пестель медленно сполз по своему трону и подумал: "Будь что будет!"
Но ему тут же закричали:
– Куда опустились? Куда? Выпали из света! Поднимитесь, как сидели, немедленно! Поднимитесь, как сидели…
Кротов давал последние указания двум своим соведущим:
– Значит, так. Сначала – дети. Поют жизнеутверждающую песню с элементами патриотизма. Потом вы, Маша, говорите: "Здравствуйте! Мы приветствуем вас…" А ты, Наташ, подхватываешь: "На марафоне "Дети – наше светлое настоящее!"" Не вместе, а по очереди – это важно! Сначала – вы, потом – вы. Понятно? Потом я представляю вас, представлюсь сам. Ясно?
Маша, корреспондент солидной газеты, и сама была девушкой солидной. Свою солидность Маша пыталась спрятать за широким, необъятным платьем. На Наташину мини-юбку солидная журналистка смотрела со смешанным чувством зависти и злобы.
Машу злили не только Наташины длинные ноги, но и тот совершенно очевидный факт, что Наташа не волновалась абсолютно. Маша даже попыталась сказать Наташе пару колкостей, чтобы хоть немножко вывести коллегу из равновесия, но не вышло.
Наташа действительно не волновалась. Всеобщее волнение ее даже забавляло. По сравнению с ее проблемами, ее решениями, да всей ее жизнью, наконец, все это было нелепой и бессмысленной суетой…
– Неужели передачу нельзя было записать? – вздохнула Маша. – Прямой эфир – все-таки очень страшно.
– Нельзя, милочка моя, нельзя… – Кротов нервно листал сценарий. – Саморяд хотел, чтобы только прямой эфир. Во-первых, нужны звонки зрителей. А потом – деньги же будут поступать все время, а наша задача состоит еще и в том, чтобы, как говорится, заводить зрителей, дабы денежный поток не иссякал. Понимаете? А вы – запись. Тут речь о больших деньгах идет, а вы – запись.
– А-а-а, – понимающе протянула Маша. Было очевидно, что она вот-вот расплачется.
Наташа посмотрела на Кротова, как киллер на жертву. И ей стало жалко этого забавного, не более придурковатого, чем все остальные, мужика.
Она вышла в коридор, прислонилась к стенке, набрала номер по мобильнику:
– Добрый день. Это посольство Франции? Очень приятно. Вас беспокоят с телевидения, первый канал Останкино. Моя фамилия Пустышко. Мы устраиваем круглый стол корреспондентов разных стран и хотели бы пригласить вашего журналиста Жана Глобера – он когда-то работал в Москве. А где он сейчас, я не знаю. Вы не поможете его найти? Позвонить пресс-атташе? Понимаете, мне надо столько корреспондентов собрать, может быть, вы пойдете мне навстречу? Огромное спасибо. Когда я могу позвонить? Сердечно благодарю. А мы во время передачи обязательно вас поблагодарим, непременно, можете даже не волноваться.
Жан Глобер интересовал сейчас Наташу куда больше, чем этот дурацкий марафон.
Зрителей впустили сразу.
Они быстро и организованно расселись, стали внимательно разглядывать Павла Ивановича.
Среди зрителей Пестель заметил усатого человека в очках, который настиг его в холле. Человек поймал взгляд Павла Ивановича, улыбнулся, помахал рукой.
Пестель мог поклясться, что никогда его не видел.
В центр студии вышел режиссер.
– Значит, так, – сказал он, радостно потирая руки. – Жвачки все немедленно проглотили. Раз! – молодцы. Сумки убрали под кресла, чтобы они не портили картинку. Раз! – убрали, хорошо! Теперь репетируем аплодисменты. Варя! – позвал режиссер.
Выскочила Варя.
– Все смотрят на девушку. Молодцы! Как только она взмахнула рукой, все зааплодировали. Репетируем!
Варя взмахнула. Все лениво захлопали.
– В чем дело? – недовольно крикнул режиссер. – Вы сюда зачем пришли? Вы сюда развлекаться пришли? Нет. Вы пришли работать. Помогать нам делать программу. Что вы хлопаете, как в доме престарелых? Вы должны аплодировать, как на хоккейном матче. Понятно? Еще раз.
Откуда-то сверху раздался голос:
– До эфира две минуты. Прошу операторов занять свои места. Удачи всем!
Зрители окаменели.
Павел Иванович побледнел, изо всех сил стараясь не сползти с кресла и не выпасть из неясного света.
– Репетируем! – крикнул режиссер.
Варя взмахнула руками.
Зрители истерично зааплодировали. Кто-то нервно крикнул:
– Шайбу!
– Кричать не надо, – вздохнул режиссер. – А так уже лучше. Всем – удачи. Помните: непосредственность и спокойствие. И главное – улыбайтесь, улыбайтесь. Глядя на вас, телезритель должен понять, что ему тоже хорошо жить. Чем больше вы будете улыбаться, тем больше шансов, что мы покажем ваш крупный план.
Тут же заулыбались все.
Павел Иванович не понял, что уже начался эфир, но стоящий за его спиной детский хор вдруг заголосил:
Люблю я просторы
Российских полей И реки, и горы,
Отчизны моей!
Спасибо, Россия!
Спасибо, страна!
В тебе – наша сила!
Ты так нам нужна!
Дети закончили петь. Варя взмахнула руками. Все зааплодировали. Под аплодисменты вышли трое ведущих – мужчина и две женщины.
Павел Иванович вспомнил, что действительно видел когда-то этого ведущего, мелькало что-то пошловатое, когда он переключал каналы. Ведущая в мини-юбке ему понравилась. Она смотрела спокойно и печально. Павлу Ивановичу всегда нравились женщины с таким взглядом, их было интересно разгадывать.
И тут заорала толстая ведущая:
– Здравствуйте! – Она оглянулась по сторонам, словно не была уверена, что ее услышали. – Здравствуйте! Мы приветствуем вас на марафоне… – Она сделала паузу и с ужасом выдохнула: – "Дети – наше счастливое настоящее!"
– "Дети – наше счастливое настоящее!" – повторила ведущая в мини-юбке и зло посмотрела на толстую.
Толстая опустила глаза.
Варя взмахнула руками – все захлопали.
– Да, – сказал мужчина. – "Дети – это наше счастливое настоящее!" Мы собрались здесь, чтобы сделать это настоящее еще более счастливым. Я хочу представить вам своих очаровательных коллег…
Наташа смотрела на человека, сидящего на троне посреди студии, и мучительно вспоминала, где она видела его. Где-то точно видела она это тонкое, длинное лицо, причем совсем недавно, но – где?
Павел Иванович сидел, вжавшись в кресло, и думал: "Господи, умереть легче, ей-богу".
Усатый незнакомец снова помахал ему и улыбнулся.
Дети грянули по новой:
Спасибо, Россия!
Спасибо, страна!
В тебе – наша сила!
Ты так нам нужна!
ПОКУШЕНИЕ
Павел Иванович с ужасом ждал того мгновения, когда ему предоставят слово.
И это случилось.
Он поднялся. У него дрожало все, что только может дрожать.
Варя взмахнула руками – раздались аплодисменты.
Он достал из кармана пиджака речь.
Варя снова взмахнула руками – и все захлопали.
– Дорогие друзья! – начал Павел Иванович.
И тут тот самый усатый человек, который улыбался ему, поднялся.
Варя начала показывать ему – сядьте, сядьте.
Но человек не садился. Он достал пистолет и навел оружие на Павла Ивановича.
Пестель заметил, что у человека – прямо как в знаменитой комедии – отклеился ус, а потом увидел дуло, которое смотрело ему прямо в глаза.
За мгновение до выстрела он упал, пытаясь закрыться своим троном.
Услышал выстрел. Дико обожгло правую руку, хлынула кровь.
Еще выстрел – студия погрузилась во тьму.
Началась паника. Вокруг кричала, орала, топала толпа. Не понимая, где выход, люди бегали по кругу, сшибая друг друга.
Павел Иванович поднялся, совершенно не понимая, куда идти.
Кто-то догадался чиркнуть зажигалкой. И тут же во всех концах студии начали вспыхивать огоньки, от этого картина стала еще более мрачной и жуткой.
Кто-то нашел выход и закричал:
– Сюда! Сюда!
Толпа бросилась на зов. Раздались чьи-то крики.
Кровь хлестала из руки, Павел Иванович попытался перевязать ее носовым платком.
Вдруг он почувствовал чьи-то руки на своем плече и женский голос сказал:
– Держитесь за меня.
Через мгновение Павел Иванович оказался в маленьком пустом, и, главное, освещенном коридорчике. Рядом с ним была молчаливая Леонида.
– Здесь есть еще один выход. Наши через него уже все ушли. Дайте руку, – потребовала она.
Рука была вся в крови.
– Снимайте пиджак и рубашку, – приказала Леонида.
– Зачем? Леонида усмехнулась:
– Трахаться будем. Снимайте, я говорю. Быстрее. Вы теряете много крови.
Павел Иванович подчинился.
Леонида оторвала от рубашки рукав, быстро и ловко перебинтовала руку.
Рука тут же онемела, но кровь хлестать перестала.
– Надевайте что осталось. Будем прорываться к выходу.
По коридорам неслись люди. Их было очень много. То там, то здесь раздавались крики: