Костя оторвал марку, лизнул ее, наклеил на уголок конверта и захлопнул секретер. Потом убедился, что крышка защелкнулась, и вышел из кабинета. В коридоре он прислушался и направился на звуки приятного металлического перезвона.
В гостиной Аннушка, стоя у комода, протирала столовые приборы. Костя подошел к ней:
- Аннушка, вы не могли бы бросить в городе мое письмо?
- Конечно, Котенька. - Она повернула к нему светящееся улыбкой лицо. Теперь она смотрела на своего подопечного уже снизу вверх, но с такой любовью, с такой нежностью, словно перед ней был все тот же маленький мальчик.
- А можно я ваш адрес обратный напишу на конверте?
Она улыбнулась игриво:
- Барышня появилась, Константин Константинович? А?
- Нет, это бабушке, - смутился Костя.
- Ладно, пишите бабушкин адрес, а я свой допишу.
- Вы же не скажете никому, Аннушка?
- Нет, конечно, моя радость!
Неожиданный поворот
Костя считал дни с момента, когда Аннушка бросила в городе его письмо. Со всеми возможными допущениями он рассчитывал получить ответ от бабушки не позже чем через три недели. Сегодня минул седьмой день. Завтра будет восемь…
"Бабулечка, милая, только не говори "нет"!.. Хотя я все равно уеду, - думал Костя. - И ничто не способно удержать меня здесь. Даже эти темно-серые глаза - такие умные и такие… такие страстные".
Фаина Гайнутдинова… Файка… Шустрая девчонка. Теперь уже девушка - стройная, гибкая, с каштановой блестящей косой через плечо, с легкими завитками над большим гладким бледным лбом и по сторонам покрытых румянцем высоких скул. Они занимались у одной учительницы музыки, у Ларисы Абрамовны, и часто встречались в ее доме. А в последнее время Файка стала дожидаться конца Костиного урока в скверике около дома учительницы. Она сидела на скамеечке, прижав к груди коричневую нотную папку с оттиснутой лирой на лицевой стороне - такую же, как у Кости. Она сидела ровно и недвижно и смотрела прямо перед собой. Прежде чем выйти из дома, Костя выглядывал из окна подъезда, смотрел на Файкин красивый профиль, в очередной раз задавал себе вопрос: "Что ей от меня нужно?", не находил ответа и спускался во двор. Проходил мимо застывшей фигуры, делая вид, что не смотрит по сторонам и не замечает ее. Фигура оживала в момент, когда Костя равнялся с ней, поднималась со скамейки и пристраивалась рядом.
Иногда они шли молча. Иногда Файка спрашивала о чем-то вроде: "Тебе больше нравится Шопен или Бетховен?" Костя отвечал, что ему больше нравится джаз.
И вот совсем недавно Файка сказала Косте:
- Ты, Колотозашвили, как засушенный богомол.
- Это еще почему? - спросил Костя.
- Потому что неживой какой-то.
- А почему богомол?
- Такой же длиннорукий и длинноногий.
- А тебе больше нравятся короткорукие и коротконогие? - засмеялся он.
- Дурак, - сказала Файка. - Мне нравишься ты.
- И что, если кто-то нравится, его нужно обзывать? Дураком и высушенным насекомым? - Он остановился и смотрел на спину Файки: стройную, гибкую, тонкую, извивающуюся при каждом шаге… - А ты похожа на ящерицу.
Файка оглянулась, остановилась. Вот тогда он по-настоящему и увидел ее глубокие, темные, как штормящее море, глаза, ее гладкий лоб, порозовевшие скулы…
* * *
- А-а-а! Так эту ты и обрюхатил! А-а-а-а! - Крик матери перешел в визг.
- Заткнись! - зло бросил отец. - Твою истерику слушать некому! Все ушли! Я - единственный слушатель. Но на меня это не производит впечатления!
Раздался звук нескольких пощечин. Крик матери превратился в звериный дикий рев.
Костя схватил со стола две раковины и плотно прижал их к ушам.
Дождь! Пусть идет вечный дождь! Только пусть это будет очень, очень далеко отсюда. А если он сейчас влюбится в Файку Гайнутдинову, он не уедет отсюда никогда. Он застрянет здесь, прирастет, как устрица к створкам раковины. Нет! Он не сделает этого! Он уедет. А там уж найдутся другие глаза, другие гибкие спины и длинные хрупкие пальцы… Девчонок хватает везде!
* * *
На десятый день ожидания ответа от бабушки в комнату к Косте постучался отец.
- Зайди ко мне в кабинет, - сказал он каким-то странным тоном: не командирским, как обычно, а едва ли не просительным.
Костя вошел. На кушетке сидела мать с красными опухшими глазами и поджатыми губами, рядом неуверенно пристроился отец. Он потирал руки и оправлял свой китель, застегнутый на все пуговицы.
Отец, нервничая, указал Косте на кресло напротив и сразу начал:
- Сын… Костя… я слышал, ты не хочешь поступать в военно-морское училище? Не хочешь… по стопам отца, старшего брата…
При этих словах мать прижала платок к лицу и принялась скулить. Отец, не церемонясь, стукнул ее по коленке и продолжал, обращаясь к сыну:
- Что ты молчишь?
Костя кивнул нерешительно, не зная, к чему это начало и что из этого может получиться. Отец кашлянул.
- Я могу позволить тебе не поступать туда.
Костя, едва сдерживая удивление, посмотрел на отца.
Отец продолжил более решительно:
- Да, да. Ты можешь уехать к бабушке и учиться там, где захочешь.
Костя перевел взгляд на мать. Та выжидающе смотрела на сына.
Повисла пауза. Отец снова собрался с духом.
- Но до того ты должен… ты должен выполнить одно наше условие.
* * *
Дина смотрела на точеный профиль своего преподавателя.
Он повернулся к ней с грустной улыбкой:
- Вот так вот, Дина Александровна…
- Я вас люблю, Константин Константинович, - сказала Дина просто.
Он поднял на нее влажные темные глаза. Дина повторила:
- Я вас люблю. А все остальное не имеет значения.
Часть третья
Любовники
Телеграмма
Тихую теплую осень нового тысячелетия еще не успели выстудить октябрьские ветры. Погода выдалась пасмурная, но воздух был так легок и деревья стояли такие золотые, что казалось, будто солнце вовсе никуда не пропало, а просто рассыпалось по ветвям, вместо того чтобы светить с неба. И город был залит этим распыленным солнечным светом, и не думалось о приближающейся зиме, к которой в последнее время Дина стала слишком чувствительна. Они с Костей даже поговаривали о том, не переехать ли им к морю, в дом, в котором прошло его детство. Где живет его девяностошестилетняя мать и шестидесятивосьмилетняя Серафима. Где большая часть дома заколочена и пустует и где можно было бы на вырученные от продажи квартиры деньги сделать подобающий ремонт и жить в тепле всю оставшуюся жизнь. К тому же Костина нелюбовь к морю давным-давно улетучилась вместе с обидой на несчастных родителей за свое непонятное, неправильное детство, а на смену обиде пришло прощение и сострадание.
Дина открыла глаза. Едва забрезжил рассвет, и можно еще поваляться в постели, сегодня им обоим никуда не нужно спешить - почти выходной среди недели: у Дины "творческий день", а у Кости одна лекция на вечернем отделении. Она взяла Костину ладонь, покоящуюся на ее груди, и прижала к губам. Потом поднялась, накинула на обнаженное тело халат и вышла из спальни в кабинет. Включила компьютер. Когда она вернулась причесанная и посвежевшая, в почтовом ящике уже ждало письмо от Гоши. Дина прочла его, улыбнулась, отключила умную машину и вернулась к Косте под одеяло. Тот спросонок прижал ее к себе покрепче.
- Куда ты бегала без меня? - пробормотал он.
- За почтой, - ответила Дина.
- Что пишут?
- Гошка пишет, у них сегодня потепление: минус сорок пять.
- Вот и славно… Хоть погреются детки.
- А как насчет погреться чайком?
- Да мне и так тепло! - сказал Костя и уложил Дину на себя.
- Я тебя раздавлю! - засмеялась Дина и уткнулась лицом в его мохнатую поседевшую грудь.
- Ну, раздави! Раздави… Я это ужасно люблю… Ты же знаешь…
* * *
Дина готовила чай и горячие бутерброды под звуки Костиного пения, раздававшегося из ванной. Это было ритуальное утреннее пение, и сегодня исполнялся "Дом восходящего солнца". В репертуаре последних лет устоялось несколько мелодий, среди которых было и "Июльское утро" "Юрай Хип", и их же "Симпати", и "Возрождение Феникса" от "Феномены", и некоторые другие "русские народные песни", как их называл Костя. У него был красивый голос - Динина мама когда-то не ошиблась касательно его певческих способностей. И Гошка унаследовал от папы музыкальный слух и бархатный баритон. Как же Дина любила, когда они вдвоем усаживались за рояль - его по настоянию Дины перетащили в гостиную еще до рождения сына, - они играли в четыре руки и пели на два голоса все, что угодно, подхватывая любую мелодию и импровизируя на ходу…
В прихожей зазвенел звонок.
Дина вернулась в кухню с телеграммой в руках. Тут же появился Костя. Он был в халате, с мокрыми волосами и растирал побритое лицо.
Дина молча протянула ему белый листок.
- "Серафима умерла… ты свободен… мать", - прочел Костя вслух.
Он сел за стол. Его лицо ничего не выражало. Дина села напротив и молчала, глядя на него.
- Я свободен… - усмехнулся Костя. - Надо же! Мать и отца пережила, и его любовницу… А я теперь свободен! - Он поднял глаза на Дину. - Да я давно свободен! С того дня, как уехал из своего дома. И трижды свободен с тех пор, как тебя встретил.
Дина протянула руку и погладила его по щеке. Костя прижал ее ладонь к губам и долго не отпускал. Потом сказал с задором:
- Что ж, мир ее праху! Надеюсь, она была счастлива. А я голоден!
Дина разлила по чашкам крепкий чай с легким экзотическим ароматом, как они оба любили по утрам, и положила по горячему сандвичу на тарелки.
Костя, рыча, набросился на бутерброд - аппетит его не претерпел ни малейших изменений за последние тридцать лет и был всегда отменным, не сказываясь при этом на фигуре, чему располневшая с годами Дина слегка завидовала… Костя вдруг замер с полным ртом, глядя на Дину безумным взглядом.
Дина испуганно посмотрела на Костю, ничего не понимая и не зная, чего ждать. Через миг он уже улыбался и торопливо дожевывал кусок.
- Боже мой!.. Дина!.. - заговорил он, второпях проглатывая пищу.
- Что?.. Костюша… Что случилось? - Дина по-прежнему ничего не могла понять.
С тем же выражением озарения и внезапной радости на лице Костя бросился на колени перед Диной.
- Дина… Моя… моя радость… Я наконец-то… - заговорил он, перебивая самого себя. - Ты теперь… Дина, я тебе делаю… будь моей женой… будь моей законной женой…
Поняв наконец, что происходит, Дина залилась смехом:
- Костя… Господи!.. Видел бы ты себя!.. Я сейчас умру!..
- Что?.. Что такое?.. - Он растерянно смотрел на Дину, в свою очередь не понимая, что происходит и что вызвало у любимой такой приступ смеха.
Дина была не в состоянии что-либо объяснять, она хохотала и утирала слезы салфеткой.
Когда и до Кости дошла вся комичность картины, он рухнул лицом в Динины колени и тоже затрясся от смеха.
- Болван!.. Нет, я конченый болван… - стонал он. - Прости… Прости… Ну, хочешь, я все сначала начну?.. - Он поднял голову и посмотрел на Дину.
Дина резко успокоилась, взяла в ладони Костино лицо и порывисто и нежно принялась целовать его: лоб, щеки, глаза, губы… Они поднялись оба и крепко прижались друг к другу. Из закрытых глаз Дины потекли слезы. Потом она заплакала навзрыд.
Дина плакала. Не потому, конечно, что ей стало жаль несчастную Серафиму, тридцать лет демоном-разлучником витавшую над их с Костей гнездом. Или напротив - ангелом-хранителем осенявшую их любовный союз?..
Почему она плакала?.. От радости, что наконец сможет стать законной женой своего возлюбленного?.. Навряд ли по этой причине. Если уж это не имело значения и тридцать, и двадцать лет тому назад, когда столько проблем навалилось на них со всех сторон, сейчас штамп в паспорте и подавно потерял свою актуальность и значимость.
Дина плакала. А Костя молча прижимал ее голову к своему плечу.
А потом они решили, что полетят проведать Костину мать, оставшуюся в огромном доме вместе с преданной Аннушкой, чтобы обсудить с ней свой возможный предстоящий переезд, ремонт дома - если, конечно, мать еще в состоянии обсуждать подобные вещи. Еще они уладят на месте формальности с Костиным новым статусом, а потом вернутся и устроят свадьбу. Свадьбу с отсрочкой в тридцать долгих лет. В тридцать счастливых лет…
Тридцать лет тому назад
Костю выписали с гипсом на ноге, а дней через десять его полагалось снять.
Накануне вечером в больницу приехал Миша и забрал Дину у друга.
- Мне нужна Динина помощь, - сказал он Косте.
Миша привел Дину в Костину квартиру. В ней все сверкало и пахло свежей краской и чистотой.
- Для чего же я вам нужна? - спросила Дина.
Миша засмеялся:
- А вы думали, я вас сюда привез уборку делать? Или стирку? Нет, в этом деле мне было кому помочь.
Он провел Дину в кухню, раскрыл холодильник и сказал:
- Я хоть и ресторанный работник, но готовить совершенно не умею. Правда, - засмеялся он снова, - в том, что ем, я разбираюсь весьма неплохо. А вы, как я знаю, готовите прекрасно. К тому же наш дорогой Константин Константинович уже так привык к вашей стряпне, что, боюсь, другого и есть уже не сможет.
- Понятно, - кивнула Дина и по-деловому перебрала запасы провизии. - Задача ясна.
- Что вам еще нужно, чтобы приготовить праздничный обед по столь знаменательному поводу, как окончание ремонта?..
Дина посмотрела на Мишу удивленно: какое окончание ремонта?! Человека домой выписали после двух месяцев неволи!..
Но Миша уже смеялся:
- Я пошутил! Праздновать будем конечно же возвращение нашего теперь уже общего друга к родным пенатам.
Дина засмеялась:
- Я чуть на вас не напустилась!.. - и добавила: - По-моему, здесь не на один праздничный обед.
- Ну, мы и не последний день живем! Командуйте. На подсобных работах я вполне сгожусь.
* * *
А на следующий день Костю привезли домой. Несмотря на замурованную недвижную ногу, до четвертого этажа он добрался самостоятельно и почти без передышки.
- Так, - сказал Костя, переступая порог своей квартиры, - что ты тут наделал?
- Как задумали, - ответил Миша. - Все по плану.
- Отлично! Дина, он показал вам квартиру?
Дина заметила сразу это Костино "вы" и подумала, что, возможно, он не хочет пока демонстрировать другу произошедшее сближение… Правда, сама она еще тоже не вполне освоилась с "ты" и "Костя", и в их общении часто одна форма обращения сменялась другой.
- Нет, Константин Константинович. Только кухню.
Костя рассмеялся:
- Каков домостроевец!
- Твой дом, сам и покажешь, - поспешил оправдаться Миша.
- Ладно, ладно… Отгадайте, чего я хочу больше всего на свете прямо сейчас?
Миша и Дина в голос ответили:
- Кушать!
Костя снова рассмеялся:
- Вот такую я себе репутацию заработал! Нет, я хочу в родную ванну! - И он повторил нараспев, с вожделением: - Ванна! Родная моя ванна с горячей водой!.. Миш, поможешь мне вымыться?..
- А я пока накрою на стол? - спросила Дина.
- Да, вот здесь. - Костя показал на круглый стол в гостиной. - Миш, достань парадную скатерть.
Пока Дина хлопотала с обедом, из ванной доносилось Костино сладострастное рычание и предостережения друга: "Осторожней, не грохнись! Шею свернешь!"
- Дина! Вы не представляете, что я сейчас ощущаю! - Костя вышел из ванной благоухающий, бритый и счастливый. - Я ждал этого омовения все два месяца, теперь я чист, как ангел. Я дома! Я голоден, как… как стая волков!.. А тут запахи такие!.. Ммм… Нет! Для того чтобы все это вот так, до потрохов, прочувствовать, стоило упасть с лестницы, скажу я вам, ребята!
- Я твоих восторгов не разделяю! - сказал Миша. - Ты два месяца валялся в койке, тебя с ложечки кормили, книжками развлекали… а я тут с твоим ремонтом…
- Вот нужно тебе было именно сейчас подсунуть эту ложку дегтя!.. - Костя хлопнул Мишу по плечу. - Миша! Друг! Я твой должник. Думаешь, я не ценю?
Дина посмеивалась над этой дружеской пикировкой и заканчивала приготовления к обеду.
Константин Константинович поспешил сменить тему:
- Дина, простите мне мой видок пляжный, но я сейчас ни одни брюки не смогу напялить на эту кочергу… - Он был в шортах и рубахе навыпуск, и Дина еще раз подумала, какой он разный в разной одежде и как он ей нравится в любом виде. - Я не сообразил взять в больнице напрокат свою пижаму с оторванной штаниной… А треники категорически не переношу…
Когда все уселись, Миша заметил:
- На столе не хватает кое-чего! - Он раскрыл старинный буфет с толстыми хрустальными стеклами, достал три бокала, поставил их на стол и принес из холодильника бутылку шампанского.
Когда Миша разлил по бокалам шампанское и приготовился было произнести тост, Костя тронул его за руку и слегка севшим голосом сказал:
- Миша! Можно я тебя перебью?
- Давай, - сказал тот и глянул на друга.