- Что ж вы, без каникул останетесь?
Дина не ответила. Она поняла, что, если разговор пойдет в том же духе, они оба будут блуждать по лабиринту взаимных реверансов и ложной деликатности, пока не забредут в тупик.
Она отвела взгляд, сделала вздох, чтобы сказать все, что думала о наступившем моменте, об их пустой болтовне, прикрывающей неловкость… Но не сказала ничего, выдохнула и, посмотрев на Костю, поднялась, пересела на диван, взяла его руку и поднесла к своей щеке.
* * *
Дина проснулась. За окном стояла глубокая ночь. Это ощущалось по особой глухой тишине, которая длится лишь очень короткое время. Но в комнате не было темно - просто синий полумрак. Наверное, небо ясное, много звезд или луна яркая.
Ее щека лежала на груди Кости, его руки обхватили ее, и она ощущала напряжение в них. Дина подняла голову. Костя смотрел на нее и улыбался.
- Ты не спишь?.. Почему? - спросила Дина.
Костя еще крепче прижал ее к себе.
- Не могу… Не хочу.
- Я тоже думала, что не смогу заснуть рядом с тобой…
- Ты устала.
- Да… наверно. Но я уже отдохнула… И хочу снова целовать тебя. И хочу уставать от тебя без конца… без конца… И хочу, чтобы ты от меня уставал…
Дина вспомнила, как они целовались на диване, как потом Костя молча взял ее за руку и привел в спальню, как они раздевали друг друга, как она едва не лишилась чувств, когда увидела его обнаженным, а потом опять - когда его руки коснулись ее…
Он сидел на постели, а она стояла перед ним нагая, и его руки блуждали по ее коже, словно руки скульптора, которые торопливо лепили тело для Дининой души, готовой вот-вот упорхнуть на небеса. А потом они наперебой ласкали друг друга и плакали от восторга, который был выше их сил… А потом Костя сказал, что не хочет "все испортить".
- Давай подождем немного, когда я стану двуногим.
А Дина сначала не поняла, о чем он, а потом сказала, что может ждать сколько угодно, но ведь обниматься же они могут…
- Конечно, - сказал Костя, - мы будем обниматься и целоваться, и для нас не будет никаких запретов…
- Да, - сказала Дина, - ты можешь делать со мной все, что только захочешь, я вся-вся принадлежу тебе…
- А я тебе, - сказал он…
И они целовали друг друга до изнеможения, а потом Костя ласкал Дину и сделал так, что она едва не умерла от совершенно невыносимого, непосильного блаженства…
- А я могу сделать тебе так же? - спросила Дина, когда пришла в себя.
- Можешь, - сказал он и показал как.
И Дина снова едва не умерла - на этот раз оттого, что Косте было так же невыносимо сладко… А потом она заснула в его объятиях, хоть и не хотела засыпать, не хотела выронить из сознания букет дивных ощущений, из которых состоял любимый… из которых состояла сама любовь.
* * *
А утром Дина позвонила маме на работу.
- Мама… Это я. - Дина волновалась.
- Диночка, что-то случилось? - Мама чувствовала свою дочь даже за тысячу километров, даже сквозь хрипящий эфир.
- Нет… Ничего… Ну, вообще-то случилось…
- Что? Дина, что? Ты здорова?
- Мамочка, я здорова. Просто… просто я теперь не буду жить в общежитии…
- Как?.. Что такое? А где? Где ты будешь жить? У Тети Иры?.. Дина?
- Мамочка, я переехала к… ну, я говорила тебе, помнишь?
- Да. И что? Говори! Говори, Диночка!
- Ну вот и все. Я живу у Кости. Он сломал ногу, и я не поеду на море.
- Диночка… Может, мне приехать? Дина, а?
- Мам… как хочешь… Я же не знаю, как у тебя со временем… Ну, приезжай.
- Диночка, а я могу поговорить с твоим… с твоим Костей?
- Ой, ну не знаю… мам… - Дина посмотрела на Костю вопросительно.
Костя сидел в глубине комнаты и наблюдал за Диной. Он предложил ей уединение, но Дина сказала, что она ничего не собирается таить от него, что мама уже знает о его существовании, что все будет хорошо, просто она предупредит маму, чтобы та не ходила по вечерам на почту и не звонила в общежитие, и скажет, что никуда не поедет на каникулах.
Костя спросил Дину взглядом: "Что?" Дина жестами объяснила, что мама хочет с ним поговорить. Костя кивнул и подошел к телефону.
- Мам… Сейчас я передам трубку… - И она с волнением протянула Косте телефон.
- Здравствуйте, - сказал он. - Меня зовут Константин Константинович.
- Очень приятно, Константин Константинович. Я - Динина мама, Елена Георгиевна.
- Мне тоже очень приятно. - Повисла небольшая пауза. - Елена Георгиевна… Я хочу сказать вам, что люблю вашу дочь… У меня очень серьезные намерения… То есть я беру на себя всю ответственность за вашу дочь. Отныне можете не беспокоиться о ней… - Он засмеялся. - Нет, я понимаю, конечно, что вы будете беспокоиться… как мать… Но я вам обещаю… я клянусь, что Дина отныне под моей опекой, и весь спрос только с меня одного.
- Спасибо, Константин Константинович… Мне очень приятно, что вы так… - Елена Георгиевна хлюпала носом, плакала, конечно.
- Еще я хочу сказать вам, что у вас замечательная дочь… просто замечательная. Я надеюсь, что мы скоро с вами увидимся. Мне на днях снимут гипс, и мы приедем, если вы не против… Вы же должны знать, в чьи руки отдаете свое сокровище.
- Да, конечно, конечно… Я буду рада.
- До свидания, Елена Георгиевна. - Костя отдал трубку Дине и стоял рядом, обняв ее за плечи.
- Мамочка, все очень хорошо. Я целую тебя. Не плачь…
- Диночка, кто он?.. Такой умница… а голос какой красивый! Он не певец?
- Нет, мам, - засмеялась Дина. - Константин Константинович преподает в институте. Хотя, может, он и петь умеет. Я пока не знаю.
- А ты… ты используешь то, что я тебе дала?
- О чем ты?.. А! Н-нет… пока это не нужно…
- Как это? Что значит - пока не нужно? Вы решили сразу ребеночка завести?
- Да нет, мам… Ну просто пока не нужно. Но я помню. Я буду.
- Ладно, Диночка. Я поняла, что рядом с тобой очень серьезный мужчина… Он не был женат? А детей у него нет?.. Что ты молчишь?
- Нет, мам. Все хорошо. Мы встретимся, и ты все сама увидишь. Ладно?
* * *
Чуть позже Костя сказал:
- Как только мне снимут гипс, мы поедем в твою любимую Феодосию. Две недели на отдых вполне хватит.
- Ура! - воскликнула Дина. - Только… ты же не любишь море.
- Ну… море будешь любить ты, а я буду любить тебя.
Предложение было соблазнительным.
- А какие у тебя были планы на август? - спросила Дина.
- Думал, уеду к Мишке на дачу… и буду дописывать диссертацию.
- Ты пишешь диссертацию?
- Ой… не будем о грустном…
- Почему? Это разве грустная тема?
- Это так же весело, как ходить в кандидатах в коммунисты.
- А ты еще и кандидат в коммунисты?!
- А ты думала! Завкафедрой и не коммунист…
- А ты не хочешь?.. Не хочешь в коммунисты и в кандидаты наук?
- Не-а! Ни туда ни туда не хочу. Диссертация моя - мертворожденное дитя, так, для галочки… для статуса да для надбавки к зарплате. Этим нужно заниматься там, где настоящая наука с настоящим производством в одной связке, а в нашей с вами отрасли, Дина Александровна, голая наука - как голый кактус. А в коммунисты… коммунисты не такую музыку должны слушать, как я… Какой я коммунист! Вот бабуля моя коммунисткой была. С фигой в кармане, правда… Ей деда надо было спасать. Перед войной какое-то дело на него завели, белыми нитками шитое. Вот она и спасла. Он, правда, вскорости умер, а бабуля так и осталась в партии… Хочешь, я тебе ее комнату покажу?
И Костя повел Дину в другой конец квартиры.
- Ну и квартира у тебя! Я думала, больше, чем у моих родных, не бывает… Это последняя комната или ты еще несколько припрятал?
- Увидишь.
Костя открыл дверь в конце длинного коридора, и они вошли в большую, загроможденную мебелью, коробками и ящиками комнату. Забытый и заставленный всякой всячиной рояль был покрыт толстым слоем пыли. В этом конце квартиры, похоже, последний ремонт делали еще до войны.
Из нее был вход в комнату поменьше. Там стоял большой старинный письменный стол, заполненный книгами и папками, на нем - классическая лампа под зеленым стеклянным абажуром, по стенам - книжные шкафы, полные книг, а на них - тубусы и просто свернутые в рулоны пожелтевшие листы ватмана. Простенок между двумя узкими окнами был заполнен на всю высоту - от пола до потолка - планшетами с какими-то проектами, выполненными цветной тушью: изолинии рельефа местности, розы ветров, улицы, геометрические фигурки домов, зеленые зоны, река, озеро…
- Тут я работаю, - сказал Костя. - Вдали от мирской суеты. Телефона не слышно, и линию нарочно не провожу.
- Вот это да! А книг сколько!..
- Бабуля словесницей была. Моя милая бабуля… И читать любила. До последнего дня читала. Наверное, тут много интересного для тебя.
- Еще бы! - Дина была в восторге. Она рассматривала полки с книгами. - Поставим здесь кресло, ты будешь писать, а я читать. - Она обняла Костю за шею. - И я тебе буду чай с лимоном носить, свежезаваренный.
- Было бы здорово научиться в твоем присутствии заниматься чем-то, кроме тебя. - И он поцеловал Дину.
- Ты мой любимый… мой любимый…
Она отстранилась через некоторое время, взяла в ладони его лицо.
- Неужели это правда?.. Неужели это ты?.. А это - я… Неужели так бывает?
- Я все время думаю о том же…
- Я так люблю тебя! Я так тебя люблю…
* * *
- Костюша, ты готов? - крикнула Дина, проходя мимо ванной, и, не дождавшись ответа, заглянула в дверь.
Костя лежал на спине, на полу у раковины, одна его нога была неловко и неестественно подвернута. Рядом валялся помазок, а на костюме белели клочки пены, словно кто-то запустил в грудь снежком.
Дина бросилась к Косте, прижала пальцы к вене на шее. Потом расслабила узел галстука и расстегнула пуговицы на рубашке. Ей казалось, что делает все это она очень медленно, преступно медленно… Но быстрее у нее никак не получалось. И еще она ощутила какую-то непонятную отстраненность: словно наблюдает происходящее… нет, не со стороны, а как бы с отставанием на полсекунды.
- Костя… не смей мне… слышишь? Не смей, говорю! - Дина открыла холодную воду и принялась брызгать в лицо Косте и пригоршнями поливать на грудь. - Костенька… милый… зачем ты так?.. - Она слышала его едва заметное дыхание, и это обнадеживало.
Поняв, что теряет драгоценное время, Дина подложила Косте под голову полотенце и побежала к телефону.
Она механически набрала 03, успев подумать, что едва ли не впервые в жизни набирает этот номер. Никто в их семье никогда не болел настолько серьезно, чтобы беспокоить врачей вызовом на дом, а тем более врачей скорой помощи. Костина сломанная тридцать лет тому назад нога - вот единственный повод, по которому он обременил своей персоной родную здравоохранительную систему. У Дины и того не было: за всю свою жизнь она попала в больницу всего раз, зимой 1972 года. Это был родильный дом.
Гоша
За окнами лежали сугробы - зима выдалась снежная. Ветви деревьев тоже были в снегу - как на классической новогодней открытке. Под окно вела протоптанная счастливыми отцами дорожка. Чуть дальше от окна - утрамбованная площадка. С нее разговаривали… больше, конечно, кричали и махали руками - отцы, чьи новорожденные отпрыски с их утомленными матерями располагались на втором и третьем этажах небольшого старого роддома, помещавшегося в чьем-то бывшем особняке среди парка. Матери, получившие короткую передышку от домашних дел в семь, восемь или девять дней и отдыхающие после напряжения последних месяцев беременности и часов схваток и потуг, выглядели медлительными мадоннами, ступающими по облакам. Они несли своих сопящих или орущих чад к окнам, к жаждущим взглядам их отцов, бабушек, дедушек и прочей родни. И белые тугие коконы в их святых руках, имеющие ничем не отличимые один от другого - с расстояния трех этажей, сквозь кривое двойное стекло - носы, рты и глазенки, вызывали бури восторга и потоки счастливых слез у топчущихся на снегу родственников всех степеней.
У Дины все прошло, можно сказать, почти незаметно. Беременность свою она ощутила по-настоящему лишь на пятом месяце, а точнее, ровно на двадцатой неделе, лежа на анапском пляже. Этому восхитительному моменту, правда, предшествовало одно вполне рядовое, но от этого не менее симпатичное событие: приход весны…
* * *
Окончательно установившееся тепло, которое звало прочь из города, в запахи оживающего леса и оттаявшей земли, к проснувшимся ручьям и речкам, Дина и Костя решили отметить шашлыками на Мишиной даче. Кроме того, решили они, Дине не помешает ровно два дня отдыха в дипломном марафоне - и уехали на выходные за город.
Ночью, в самый неподходящий для каких бы то ни было воспоминаний момент, Дина вспомнила, что не захватила с собой заветную баночку. Она сказала об этом Косте - все в тот же неподходящий для каких бы то ни было посторонних разговоров момент… Дине показалось, что Костя даже обрадовался.
- Значит, пора, - сказал он решительно.
В ту ночь он был неугомонен и особенно пылок. И именно с той самой ночи начался отсчет десяти лунных месяцев, отпущенных природой на то, чтобы развился и вызрел зачатый мужчиной и женщиной плод их любви.
* * *
И вот, лежа на песке, в Анапе, куда Дина с Костей поехали после праведных трудов и где остановились у тех же хозяев, у которых Дина жила много лет тому назад с мамой, тетей Альбиной и Сережей, где все было почти так же, как и тогда, только Бобика уже не было в живых, а хозяйский двор охранял теперь другой пес, немецкая овчарка по имени Цербер, - лежа на песке анапского пляжа, Дина ощутила едва заметные толчки внутри себя. Сначала она не поняла, что это такое, и подумала: а не показалось ли ей. Но это были совершенно отчетливые и недвусмысленные сигналы присутствия. Она тут же взяла Костину ладонь и положила на свой живот.
- Он зашевелился, - сказала она.
Костя пришел в состояние легкой паники, словно до сих пор Дина и не была беременна. Для него этот момент тоже оказался моментом истины. То обстоятельство, что вскорости ему предстоит сделаться отцом, пока оставалось в какой-то степени абстрактным. И вот… в по-прежнему крепком и по-прежнему плоском Динином животе шевелится его дитя…
- А тебе можно находиться на жаре? а загорать? а плавать?..
Дина засмеялась:
- Думаю, что, если он зашевелился вовремя, значит, ему все по нраву. Пошли поплаваем!
Но именно с этого момента Костя вступил в права отцовства: он готов был носить Дину на руках, кормить с ложечки, сдувать с нее пылинки и следить, чтобы она не сделала лишнего движения. Дина только смеялась. А иногда и потакала Костиным порывам…
Своих же капризов, столь типичных для дам, находящихся в подобном положении, у нее не было, и с первого по последний день она не ощущала ни малейшего дискомфорта - даже живот у нее появился лишь в конце восьмого месяца. Эти признаки укрепляли Динину уверенность в том, что будет так, как она мечтала: у нее родится мальчик.
Роды тоже прошли быстро и незаметно: в два ночи Костя вызвал "скорую", а в семь пятнадцать утра на столе рядом с тем, на котором лежала Дина, кричало во весь рот красно-коричневое существо с плечами, поросшими черным пушком, машущее сморщенными ручками и такими же ножками. Голова тоже была в черных косматых волосенках.
"Весь в папу", - подумала Дина и заснула.
Когда ее растолкали, чтобы она еще немного поднатужилась, орущего рта уже не было, а ей сообщили выходные данные ее первенца, которые были в полном среднестатистическом порядке.
* * *
Заскрипел снег. Все четыре обитательницы послеродовой палаты с чмокающими младенцами, припавшими к источающим эликсир жизни соскам своих матерей, уставились на сумеречный голубой экран окна. Сейчас должен раздаться скрежет приставляемой к стене доски, а после этого в окне появится чья-нибудь улыбающаяся физиономия.
Это был Костя. Он пришел сегодня уже в третий раз.
Дина поднялась с постели и подошла ближе. Костя вцепился руками в жестяной слив и припал к стеклу. По его щекам катились слезы, которые он даже не пытался стереть - только смаргивал часто. Он переводил взгляд с лица любимой на белый кокон в ее руках, припавший жадно к груди, на которой еще вполне отчетливо виднелись следы летнего загара.
- Я хочу тебя целовать! - крикнул он.
Дина, закусив губу, едва заметно кивнула.
- Я хочу тебя! - снова крикнул он.
Малыш отпустил сосок и хлопал длинными черными ресницами. Дина запахнула халат и повернула сверток лицом к отцу.
- Гошка! Эй, Гошка! Привет! - Папаша выглядел совершенно одуревшим от счастья.
Дина увидела в отдалении Мишу и махнула ему рукой.
Костя, заметив этот жест, обернулся к нему и закричал:
- Иди сюда! Глянь на моего Гошку!
В этот момент в палату вошли две медсестры. Они забрали малышей у мам, а одна из них замахала Косте, чтобы тот исчез из окна.
- Это мой сын! - закричал Костя, объясняя непонятливой сестре свое присутствие.
- Кыш! - засмеялась сестра. - Мамочкам отдыхать надо!
Костя исчез. Дина подошла ближе и увидела, как Миша помогает подняться рухнувшему со стены другу.
Кто ж тогда мог себе представить, что настанут времена, и отцы будут стоять рядом с докторами, принимающими роды их детей, а новорожденных будут тут же прикладывать к материнской груди, а не уносить от них на двое-трое суток под предлогом, что молозиво сперва должно смениться полноценным молоком?..
- А что это ты со своими на разных фамилиях: сын с мужем на одной, жена на другой? - спросила бойкая соседка по палате, чем-то напомнившая Дине другую свою давнюю соседку. Она родила на днях третьего парня и так и не дождалась прихода мужа за все эти дни.
Дина ответила:
- Я не жена ему.
- Как это?.. А кто же?
- Любовница.
- Ни фига себе!.. - только и сказала та, но не решилась продолжать расспросы.