Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, - на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.
Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника:
- Это вы?
Отец Григорий развел руками:
- Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.
- И простил? - неожиданно для себя самой спросила Алена.
Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:
- Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…
- А как бы он не позволил? - негромко продолжила Алена. - Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?
Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:
- Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение… Многие именно так бы спросили… Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей - вера, смирение и покой.
- Вера, смирение и покой… - повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. - А свет?
- И свет, разумеется, - слегка улыбнулся отец Григорий. - Видишь, каких девчушек Он нам с Татьяной послал. Близняшки, но разнояйцевые, непохожие. И назвали мы их совсем по-разному. Черненькую - Марией, а беленькую - Глафирой. Глафира, видно, недовольна именем - чаще кричит. Вот слышишь голос погромче? Наверняка - она. - Священник прикрыл двери в комнату, но все равно было слышно, как громко и требовательно кричали малыши, и, действительно, раздавались два разных голоса. Один - тонкий, жалобный, другой - настойчивый и уверенный. - Так ты хотела со мной поговорить, дочь моя? - неожиданно спросил отец Григорий.
Алена удивленно посмотрела на него:
- Нет… - Но тут она вдруг подумала: а не рассказать ли священнику о своих страхах и всех непонятных вещах, которые происходили последнее время в ее жизни. - Не знаю…
- А ты присаживайся, располагайся.
- Спасибо. - Алена села на мягкий низкий диван и осмотрелась.
Если бы не огромная икона в противоположном углу от входа, ничто бы не напоминало о том, что это дом священника.
Отец Григорий сел напротив, внимательно глядя на нее.
- И все же?..
Алена нерешительно вздохнула:
- Меня, похоже, черти мучают, отец Григорий.
Священник явно не ожидал такого начала.
- Черти?!
- Ну… или бесы.
- Или бесы. Ага. А что они делают?
- Они… стучат ночью в дверь, крадутся за мной по вечерам, поджидают после работы у музыкальной школы и после службы у церкви… - Когда она все это вслух проговорила, то ей самой показались несерьезными собственные слова.
Но священник совершенно серьезно спросил:
- Они тебя за оградой ждут или у крыльца?
Алена посмотрела на него, пытаясь понять, поверил ли он ей.
- Наверно, за оградой… Я несколько раз слышала, как кто-то идет следом. Когда я иду, он - тоже, я останавливаюсь, и шаги стихают… А как-то видела машину, она ехала за мной… Ну, мне так показалось, что за мной…
- Хорошая машина?
- Вроде да…
- Марку, конечно, не знаешь?
Алена покачала головой:
- Не разобрала. Иномарка какая-то.
- Ну хорошо… - кивнул отец Григорий. - А хотя бы цвета какого?
- Темная… Черная или синяя…
- Ладно. А что они еще делают, черти эти?
- Они как будто сидят в телефонной трубке, слушают мои разговоры. При этом им совсем неинтересно, они вздыхают, грызут что-то…
Отец Григорий очень аккуратно спросил:
- У тебя голова часто болит, дочь моя?
Алена кивнула:
- Я понимаю, что вы подумали. Я знаю, кто слышит звуки и голоса. Нет, у меня голова вообще никогда не болит. Кстати, однажды и моя подруга тоже слышала, когда мы с ней разговаривали, как в трубке вдруг кто-то вздохнул и сказал: "Ой, блин…"
В прикрытые двери гостиной постучалась и вошла, не дожидаясь ответа, жена священника.
- Уснули девочки… Не помешаю?
- Иди, матушка, сюда. - Отец Григорий усадил ее рядом с собой на диване, взяв за руку. Он улыбнулся Алене: - Да, дочь моя, и что же еще?
- Еще советы дают, как выкидыш сделать.
Татьяна испуганно перекрестилась:
- Господь с тобой!
Отец Григорий мягко остановил жену:
- Погоди. - Он очень внимательно посмотрел Алене в глаза. - Значит, черти тебе советуют, как… избавиться от малыша? А ты что, хотела этого? Говорила с кем-то?
- Нет, никогда. Наоборот. Боялась потерять. И… боюсь. Это… моя первая беременность. И… я люблю Дениса.
- Это хорошо, что любишь, - кивнул отец Григорий. - Про чертей все?
- Нет. То есть… Может, это все и не связано… Женщина из-за меня коляску уронила, а в ней никого не было, только кукла… без живота… И бабка какая-то жуткая привязалась на улице, обещала, что я умру скоро… - Алена почувствовала, как от произнесенных слов у нее стало чаще биться сердце, но она все же договорила под внимательным взглядом священника и его жены: - и что… смерть у меня… в животе.
Отец Григорий остановил ее:
- Ну, хватит, хватит. И так ясно. Тебе уехать надо, дочь моя. Я уже думал об этом. Послушай-ка меня и не возражай сразу. Мой отец, Алексей Константинович, живет во Владимире. У него там прекрасный дом, две овчарки, умнейшие существа, садовник, женщина по дому помогает. А сам отец пишет книжки по военному искусству. Поживешь там. А может, приживешься, так и останешься, отец очень одинок. Человек он еще не старый…
Алена опустила голову.
- Спасибо, отец Григорий… Я подумаю.
- А другу твоему… Денису, сказать надо, что ребенок этот не его и что ты уехала к отцу ребенка. Отпустить его навеки, Дениса. Чтобы семью свою он не вздумал ломать. Иначе никому счастья не будет.
- Он и не думает…
- Это он сейчас. Потом по-другому будет.
Алена подняла глаза на священника:
- Он один живет…
- Один, да не с тобой, дочь моя. А как детеныша увидит, все переменится. И все дети тогда страдать будут - и те, и эти.
Девушка тихо ответила:
- У него… нет своих детей…
- Сколько он девочку ту растит? Двенадцать лет? Так она давно ему родной стала. И он для нее - отец родной. Это самое главное. А твой малыш пока его не знает. Пусть и не узнает никогда.
Алена почувствовала, что сейчас расплачется от неожиданных слов священника, но почему-то ей очень не хотелось плакать при нем. Она изо всех сил старалась сдержать слезы.
- Вот видишь, - спокойно продолжил отец Григорий, - ты уже страдаешь. Так хотя бы те страдать не будут. Женщина, жена его, и девочка, которая его отцом считает. Их пожалей… Они ни в чем не виноваты. Любят его и верят ему. И ты свой грех страданием искупишь. Денег не бери у него. Надо будет тебе денег - всегда люди добрые помогут. Да и Бог тебя не оставит, вот увидишь. Просить не стесняйся. Только не у него, не у Дениса своего - у других. Но раскаяться тебе надо сначала в грехе своем.
- И что… у моего ребенка не будет отца?
- У него будет мать - любящая, грех свой искупившая.
Алена, совершенно обескураженная, кивнула, через силу улыбнувшись, и, не в силах сразу осмыслить до конца его слова, проговорила:
- Хорошо.
Она посмотрела на Татьяну. Та опустила глаза. Священник сказал, обратившись к своей жене:
- У нее, вот у этой ангелицы, совершенно невероятное меццо-сопрано, а она себя не ценит. Знаешь, я сейчас, конечно, не божеский совет тебе дам, мирской, суетный, но не хорони ты талант свой, дочь моя. Тебе надо петь на сцене - дело очень грешное, но… Господь не забывает своих грешников, особенно раскаявшихся…
Алена встала.
- Я пойду, отец Григорий, спасибо.
Татьяна всплеснула руками:
- Да что ты? Батюшка, идемте за стол, пожалуйста.
Отец Григорий, внимательно взглянув на Алену, положил ей руку на голову:
- Бог милостив к нам.
Алена, осторожно освободившись от его руки, постаралась улыбнуться:
- Я пойду.
- Господь с тобой, - мягко ответил отец Григорий. - Я провожу. И вспомни мои слова: как только ты от Дениса откажешься, так и страхи твои все пройдут. Бесы попрячутся…
- Вы тоже думаете, что это бесы, да, отец Григорий?
Священник ничего не ответил, лишь неторопливо, размашисто перекрестил Алену.
* * *
Денис сидел в плетеном кресле на просторной террасе своего номера, положив ноги на кофейный столик, и в сотый раз набирал номер Лоры, тот, по которому он звонил первый раз. Сердитому мужику, которому, по-видимому, везде жилось несладко - и в ненавистной России, и в вожделенной земле обетованной, - Денис тоже еще пару раз позвонил, но, слыша все тот же голос, яростно оравший "шалом!", оставил попытки здесь найти Лору. Первый же номер или не отвечал - были длинные гудки, или же телефон был отключен, и Денис вновь и вновь слушал вежливо-равнодушное "Абонент временно заблокирован".
- Да что за бред такой… - Он отбросил телефон на соседнее кресло.
Глотнув мгновенно теплеющего на балконе пива, Денис опять взял телефон, набрал оба номера Алены, и городской, и мобильный, и здесь тоже послушал длинные гудки. Чуть поколебавшись, он ткнул в записной книжке телефона номер Киры.
Кира только-только начала занятие. Студенты с громким смехом обсуждали новую работу неисчерпаемого Федосеева, умудрявшегося за семестр попробовать себя в разных стилях и жанрах, с необыкновенной фантазией исполняя обычные "академические" задания. Сейчас он внимательно слушал, грызя большую кисточку, которую в задумчивости взял со стола возле себя. Его разноцветные волосы в этот раз были аккуратно причесаны и стянуты в короткий хвостик.
- Козлизм! Это просто козлизм! И что это такое - жилище киборгов? - Долговязый студент, чуть склонившись, обходил кругом большую легкую конструкцию, в которой вид предметов, составлявших композицию, менялся от ракурса, с которого на них смотреть.
- Ты идиот, что ли? - не выдержал молчавший до сих пор Федосеев. - Мультиков насмотрелся? Какие киборги?! Это аллегория! - Он с недоумением посмотрел на кисточку, деревянная ручка которой только что хрустнула под его зубами, и отложил ее на подоконник. Симпатичная студентка с выбритыми височками и пушистой розовой челкой засмеялась:
- Аллегория чего? Как это называется у тебя? "Композиция номер пять"?
- Почему? Ну, допустим… "Весеннее настроение… гм… одного студента"…
- А-а… ну, тогда ясно… - улыбнулась девушка.
- Ну а вот это, в центре, что висит? - никак не успокаивался долговязый. - Ерунда какая-то, с веревочками?
Федосеев вздохнул и терпеливо ответил:
- Это пузырек со спермой… мифический… в переносном смысле…
- А почему пузырек-то, а не ведро, к примеру? - спросила та же студентка под общий смех.
- Так это за один раз, а не за всю жизнь…
Федосеев махнул рукой, потому что в хохоте уже ничего нельзя было разобрать. Кира только качала головой, тем не менее внимательно рассматривая "пузырек". Она не сразу услышала телефонный звонок.
- Кира Анатольна, нас атакуют! - Федосеев протянул ей трубку радиотелефона, вопросительно глядя на нее, потому что иногда она отключала телефон на время семинаров со студентами. Сейчас она кивнула и взяла трубку.
- Цыц! - строго посмотрела она на хохочущих студентов и энергично ответила звонившему: - Да! Да, слушаю вас… Секунду, извините, ничего не слышу. - Она велела студентам: - Не орите так! - и пошла в дальний угол большой студии, укоризненно заметив Федосееву на ходу: - Пузырек… мифический… Ты долго думал-то?..
- Долго! - обиженно сказал Федосеев. - Сами говорили, что художнику нельзя отрезать крылья, а то вдруг они больше не отрастут…
- Отрастут, у тебя отрастут, - успокоила его Кира и отвернулась с трубкой. - Да, слушаю!
- Кира Анатольевна…
- Я… - Она выпрямилась, услышав голос Дениса, который узнала бы из сотни.
- Это Денис… Добрый день…
Кира набрала побольше воздуха и ответила, стараясь сдерживаться:
- День очень добрый, Денис. Послушайте меня. Если бы был жив Аленин отец, мой муж, он бы вам башку открутил и к другому месту ее приделал. Сказать, к какому?
- Я понял.
- Девочку беременную обижать - большого ума не надо. А не хотели ребенка - значит, раньше надо было думать. А так - паскудство получается, вам не кажется?
- М-м-м… - Денис мучительно выдохнул. - Спасибо, Кира Анатольевна.
- Приходите еще! Да, и имейте в виду! Мне Аленка ни слова единого про вас не сказала. Я сама все вижу - что она одна, что вас нет, а девчонка моя все время плачет. И еще вас защищает.
- До свидания. - Денис первым нажал отбой и подул на вспотевшую ладонь. - Ага. Ну, значит, все в порядке. Девочка плачет, мамаша ушат помоев мне на голову выливает… а тетя Лора… очевидно… ведет пока осадную войну - отрабатывает аванс… И за каким-то непонятным хреном выключила телефон. Так. Хорошо. Ну что, Денис Игоревич, поехали и мы… потихонечку? - И он запел по слогам невесть откуда привязавшуюся к нему песенку: - Ил-ла-ри-он, Илларион, поехал в Сион…
* * *
В небольшом зале дорогого ресторана, оформленного в стиле французской гостиной - с красными шторами, белой мебелью и изящными букетами на столиках, - почти никого не было. Один мужчина сидел с газетой и ждал ужина. Другой, помоложе, пришедший чуть позже, сидел, отвернувшись от всех и сосредоточенно ел, запивая еду большими глотками минеральной воды, которую все время подливал ему в высокий стакан официант.
На столе, за которым сидели Алена с Эммануилом, горела красная свеча и стояла большая ваза с виноградом разных сортов. Композитор пил маленькими глотками кофе, сваренный по особому рецепту, Алена несколько раз глотнула чай из тонкой прозрачной чашки.
Эммануил пригубил брусничный ликер из крохотной рюмочки.
- За ваше здоровье, милая девочка. Вам действительно понравился мой концерт?
Алена улыбнулась:
- Да, конечно.
- А вам все-таки хочется петь на сцене?
Эммануил оторвал несколько темно-красных тугих виноградин от большой грозди и протянул их на ладони девушке. Та взяла одну ягоду, подержала ее в руках и аккуратно положила на прозрачное блюдце. Эммануил, похоже, не заметил этого.
- Не знаю, - пожала плечами Алена. - Я же попала в музыкальный театр после института… Мне там не понравилось.
- Почему?
Старый композитор поправил красную, розу на лацкане идеально сшитого по его небольшой фигуре светлого парадного пиджака.
- Суета, склоки, вранье… Такое все… фальшивое. Мне там было душно. И скучно. И было страшно смотреть на стареющих актрис. Всем женщинам, наверно, страшно стареть. Но актрисы… Как они цепляются за молодость! У многих нет детей… Или дети заброшены… А они сидят часами на репетициях, чтобы спеть "Прилягте, барыня, уставший вид у вас…" - Алена негромко пропела строчку и сама засмеялась. - И все постоянно надеются: вот в этом сезоне спою, вот будет распределение ролей на новый спектакль… опять не дали роли, ну, в другом спектакле или в следующем году… И ждут, ждут годами, ненавидя друг друга… А примы - еще хуже. Держатся за свои роли до последнего, любой ценой. Петь мне нравилось, мне дали сразу две большие партии, но я была не готова попасть в такой террариум… Может, просто так неудачно сложилось… Еще такая история была, после которой мне вообще не хотелось ходить на спектакли и репетиции, видеть этих людей… Рассказать?
- Конечно, милая моя!
- Просто история такая некрасивая… Я, разумеется, не из-за этого ушла, но… В общем, мне надо было петь с партнером, который каждый раз перед спектаклем говорил мне гадости - громко, открыто. Потому что я, как он считал, отобрала партию у его жены. Фамилию жены в программке по-прежнему печатали, но она за сезон так ни разу на сцену и не вышла, а это была ее единственная роль. В одной сцене он должен был стоять сзади меня и придерживать за талию, по рисунку роли, пока я пела… И вот однажды он меня так обнял на спектакле, что я какое-то время не то что петь, а дышать не могла… Две актрисы все это видели сбоку, из-за кулис, они прямо рядом с нами стояли… Но они тоже были "обиженными", на подпевках… И потом только смеялись, когда дирижер просил меня объяснить, почему уже музыка пошла, а я ртом воздух хватаю и ничего не пою… Одна даже сказала, что я с ней советовалась перед спектаклем насчет этой сцепы - не сымпровизировать ли там горячую страсть… Вот все и решили, что это я так заигралась, что пропустила начало своей партии… Мне было очень стыдно… Не могла же я ходить по кабинетам - к директору, к главному режиссеру - и объяснять, что это муж актрисы из второго состава… нарочно… мешал мне петь…
Композитор всплеснул руками, и в свете свечи его руки, поросшие рыжеватыми волосами, показались Алене совсем мохнатыми, как у лесного тролля.
- Девочка бедная моя!.. Какая ужасная история!..
- Сейчас мне кажется это даже смешным, а тогда я так переживала. Я ведь столько мечтала о театре. Просто я не была готова.
- А что вам говорила ваша матушка?