- Мама у меня человек очень… хороший, принципиальный, но тоже в чем-то очень романтичный. Она советовала мне не бросать сцену, бороться за свое место в театре… Мама говорила: не обязательно же бороться их методами, можно просто хорошо петь, искренне любить свои роли, никому не вредить… А мне стало неинтересно, неприятно… совершенно не хотелось им что-то доказывать - что я не стремлюсь сразу, любыми путями получить все первые партии. А сколько я слышала сплетен, лучшие подружки рассказывали друг про друга такие сокровенные тайны, и за спиной смеялись, и ругали действительно лучших… А уж лучшие!.. Был такой случай, я сама все это видела… Одна наша примадонна в возрасте шествовала со сцены в свою персональную гримерку. На ней было огромное парадное платье на металлических обручах, и на узкой лестнице она просто смела платьем хористку, тоже не очень юную, да так, что той два зуба пришлось вставлять - она упала и пролетела целый пролет. И потом две недели все до изнеможения перемалывали этот случай - что, да как там произошло, все переругались, даже те, кого в тот день не было в театре… А я представила - вот буду такой примадонной, чудовищем с луженой глоткой…
- Оборотная сторона искусства, ничего не поделаешь… - покачал головой Эммануил. - Артисты в большинстве своем - как эгоистичные, глупые дети, совершенно наивные и беспомощные в реальной жизни. И либо принимать этот мир, либо сразу уходить, если это столько сил душевных отнимает. Вы - девочка тонкая, чувствительная… Но какой же у вас чудесный голос! Спойте мне, прошу вас, Аленушка!
- На бис? - Алена улыбнулась. - "Прилягте, барыня…"?
- Что угодно!
Алена вздохнула и, только чтобы не спорить, согласилась:
- Хорошо.
- Прямо сейчас спойте, прошу вас! Здесь есть прекрасный инструмент. Я сам иногда тут играю, под настроение…
Алена с сомнением взглянула на кремовый рояль, стоящий в углу зала.
- Эммануил Вильгельмович… наверно, как-то неудобно…
Эммануил встал и, умоляюще сложив руки, стал вдруг нараспев декламировать:
- Я стар, уродлив и смешон,
Но я еще могу любить,
Пусть и не смею быть любимым,
Пусть и не смею говорить,
Что жизни без тебя лишен…
Алене стало очень неудобно. Она вдруг поймала выразительный взгляд мужчины в другом конце небольшого зала.
- Я тоже смешна и гм… уродлива… - прервала его девушка.
- Вы - королева! - громко возразил Эммануил.
Алена встала.
- Хорошо. Пойдемте.
Когда Алена подошла к роялю, Эммануил опять всплеснул руками:
- Вы знали, что здесь рояль цвета слоновой кости! У вас такое же платье! Вы необыкновенно смотритесь!
Алена поправила платье и проговорила:
- Это они, наверно, тут знали, что в это платье еще влезет мой живот… И рояль такой поставили…
Мужчина, давно оставивший свою газету и все слышавший в тишине небольшого зала, слегка улыбнулся. Эммануил, как будто не замечая зрителя, продолжал, подкручивая для себя повыше красную лакированную табуретку у рояля:
- Прошу, моя королева. Что вы желаете спеть?
- Я желаю… - Алена чуть прищурилась, потом кивнула сама себе и негромко проговорила: - Выступает Алена Ведерникова… За роялем… Вы знаете "Шведскую песню" Грига?
- Девочка моя, лет сто двадцать назад бедный маленький Эммануил подрабатывал тапером. Я знаю вообще все.
Алена спела недлинное произведение, после чего мужчина захлопал, подошел к ней и поцеловал руку.
- Так, так… - засуетился Эммануил и повел Алену обратно к столу.
Когда они снова сели, Эммануил допил ликер, подлил себе еще и отставил рюмочку.
- Я, кажется, сейчас сделаю что-то очень неожиданное. Девочка моя… Только не прерывайте меня! Мне пятьдесят семь лет… Я никогда не был женат, так случилось. У меня нет внуков и детей. И я…
- Эммануил Вильгельмович, давайте не будем сегодня говорить ни о чем печальном…
- Нет-нет! Ни в коем случае! Я говорю о прекрасном! Будьте моей женой, Алена. Жаль, маменьки моей нет уже с нами, она бы вас полюбила… Я усыновлю вашего ребенка… или удочерю… Хотя… Я не думал точно об этом, но ведь и усыновлять не придется, если вы согласитесь выйти за меня замуж: это же будет как бы и мой ребенок… Прошу вас, Алена, только не говорите мне "нет"…
Алена не знала, как ответить, чтобы не обидеть пожилого человека.
- Я…
- Не говорите ничего! - прервал ее композитор. - Подумайте, посоветуйтесь с вашей матушкой. Я не буду ни на чем настаивать… Я так одинок, Алена… вы осветите мою жизнь. Я дам вам все. Вы будете петь, у вашего ребенка будет отец, я буду его любить, кормить, у вас не будет никаких проблем… у меня прекрасная квартира, огромная дача в Голицыне, которая мне совершенно не нужна - не для кого там что-то делать… Хотите, можем жить там весь год… Все будет так, как вы захотите… Вы любите цветы? Там есть второй дом, пустой совсем, можно сделать в нем оранжерею… Вы будете растить ребенка и выращивать цветы… И петь по вечерам… Вы, наверно, не думали об этом… Но встреча наша не случайна. Я знаю это…
Алена остановила его:
- Я… Я не могу… вам ничего сейчас сказать, Эммануил Вильгельмович…
- Не говорите! Не говорите! Я не буду ограничивать вашу свободу. Пусть приходят ваши подруги… Мы будем ездить за границу три-четыре раза в год… У вас будут сольные концерты в Москве и Петербурге… За границей, если захотите… Все мое будет ваше… Мое сердце, моя жизнь…
- Я… подумаю. Спасибо, Эммануил Вильгельмович…
- Вы обещали не называть меня по отчеству…
- Простите, я по привычке… Пойдемте, Эммануил, пожалуйста, я хочу подышать немного…
Эммануил тут же вскочил, отодвинул ее стул, подал ей руку, при этом чуть споткнулся, задев за стол.
- Идемте, девочка моя, идемте… - Сделав знак официанту, он торопливо достал деньги, оставил их на столе и поспешил за Аленой.
Уходя, Алена все время чувствовала на себе взгляд мужчины за столиком. Того, другого, который не хлопал и жадно пил воду… И ее не оставляло чувство, что она совсем недавно где-то его видела. То ли в парке, то ли еще где-то… такая обычная, невыразительная внешность… Наверно, показалось, решила Алена, пытаясь сосредоточиться на том, что ей говорил Эммануил.
- Вы можете петь любую, самую сложную партию, v вас такой диапазон… такие обертона… летящие верхние ноты, без этого навязчивого тремоло… шелковый, чистейший голос… и мягкие, атласные низы… Такая хрупкая девочка, и такой голос… Вы не знаете, не цените себя, вам нужен человек, который поможет вам выбраться. Понимаете, девочка моя?.. Это теплое нижнее ми-бемоль, когда вы спели сегодня… как будто кто-то взял меня рукой за сердце и больше не отпускает…
Алена кивнула и обернулась. Мужчина, которого мучила жажда, вышел вслед за ними. Заметив ее взгляд, он чуть поклонился и послал ей воздушный поцелуй. На актера одного он похож, вот на кого. Вот где она его видела. В фильме, а не в парке. Кажется…
Глава 7
Поговорив с Кирой, Денис все сидел и сидел в кресле, пытаясь собраться с мыслями. Но чем больше он думал, тем меньше ему было понятно, что же делать. Одно ясно - надо ехать в Москву. Он встал, подошел к краю балкона - посмотрел на соседнюю террасу… Да, жаль, что вот так не убежишь в Москву. Сейчас бы как хорошо - сигануть через перила, подхватив паспорт и кредитку, никому ничего не объясняя, ничего не придумывая… Денис в задумчивости постукивал рукой по перилам и не услышал, как по его комнате тихо прошла Оксана, вышла на балкон и встала у него за спиной.
- "Илларион, Илларион, поехал в Сион…" - бормотал Денис, пристукивая себе в такт. - Только вот как он поехал, это он никому не рассказал…
- Все в порядке? - Оксана обняла его теплыми руками и прижалась к нему.
Денис мучительно помотал головой:
- Ох, Оксанка… - Он опять сел в жесткое плетеное кресло, стараясь не встречаться взглядом с женой.
Оксана залезла к нему на колени и обвила его шею руками:
- Что, милый мой? Ну что ты извелся? Скажи мне…
- Нет, ничего. - Денис прижал ее голову к себе и через некоторое время заставил себя сказать: - Мне, наверно, надо поехать в Москву… чуть пораньше…
Он ожидал вопроса, а Оксана молчала. Она так и сидела, положив голову ему на плечо и тихо целуя его шею, мочку уха…
Денис откашлялся.
- Понимаешь… У меня проблемы… с… одним контрактом… гм… Женька просит, чтобы я на работу вышел…
- Конечно, - вдруг быстро ответила Оксана. - Конечно, езжай. - Она приподнялась и поцеловала его в лоб. - "В лоб целовать - заботу стереть…" Дальше как - не помнишь?
Денис покачал головой, ощущая нехороший холодок в груди.
- Пойду узнаю насчет билетов.
Оксана протянула ему его же мобильный телефон, лежавший перед ними на низком столике:
- Давай прямо сейчас позвоним этому… который нас встречал… Борису.
Денис, еще не веря, что так все просто решилось сейчас с Оксаной, набрал номер. Ему сразу ответил тонкий голос гида, и Денис решительно заговорил:
- Алло, Борис, это Денис Турчанец… Мне бы пораньше в Москву улететь, устроишь? А, ну и черт с ним, пусть пропадает, купи новый билет. Завтра? Отлично. - Он посмотрел на жену, та, не поднимая на него глаз, не отрываясь от него, кивнула. - Давай. Спасибо.
- Заглянешь ко мне на минуточку? - нежно спросила Оксана, почему-то отворачиваясь.
Денису показалось, что его рубашка намокла в том месте, где сейчас была голова жены. Но тогда бы она не позвала его…
- На две, - сразу ответил Денис, пытаясь поймать ее взгляд, но Оксана выскользнула с балкона, только слабо помахав ему через плечо пальчиками. Вот тебе и хорошо ему знакомая, прямолинейная Оксана, не терпящая недомолвок и двусмысленностей…
- Да… - Денис, тем не менее довольный, что пока все получается без проблем - и самолеты летают, и билеты есть, встряхнулся и глянул на себя в стекло балконной двери. Только вот Оксанка… С ней что-то непонятно… Не такой уж он дурак, чтобы поверить в эти неожиданные ласки и поцелуи, когда она должна была насторожиться и начать выспрашивать его, что да как…
"Не ходи к той женщине, которая плачет тебе вслед…" - учила мама. Но мама ведь тоже женщина, и учила она его всегда со своих, женских, позиций. Да и многим ли маминым советам он следовал… Вот разве что "Не заводи много детей, ты сам мальчишка и никогда не повзрослеешь" - это напутствие он выполнил сполна, можно сказать, перевыполнил.
Но как приятно в минуты осознания своей слабости или трусости сказать себе: "Да, я - просто большой ребенок. Искренний и непрактичный. Не могу иначе. Живу, как душа прикажет, куда река вынесет… Сегодня - так, завтра… - еще не знаю как… Не загадываю, не планирую… И что я могу с этим поделать?"
Денис отогнал прочь неприятные мысли, заворочавшиеся в душе, и пошел к Оксане.
* * *
В церкви после службы было много народу, туда-сюда сновали бабуси, с сосредоточенным видом переставлявшие свечки поближе к иконам. Алена посмотрела на лица людей, стоящих в разных уголках церкви: кто-то молился, кто-то просто смотрел на иконы, как на окошки в другой, потусторонний, загадочный мир, где есть таинственные существа, способные простить тебе твой самый страшный грех. Простить и отпустить его… Но на самом деле нельзя же войти в церковь клятвоотступником, предателем, насильником, а выйти - чистым и безгрешным, как трехлетний ребенок.
Церковники не устают повторять: надо самому осознать грех, почувствовать, что-то, что давит сзади на спину, - это вовсе не груз прожитых лет, а все плохое, что было сделано за эти годы. Нашел в себе силы осознать - уже полдела. Теперь осталось прийти в церковь и попросить прощения. И кто-то там, в загадочном мире, имеет силу и право сказать: "Ну ладно, не майся больше. Сделал - ничего. Только больше так не делай. Прощаем тебя…" И вот уже больше за спиной не давит, и на сердце не скребет, и ничто не будит посреди ночи, в часы, когда все, о чем не хочется думать днем, встает перед тобой и требует: "Разбирайся!" Теперь же ты сам по себе, а грех твой - сам по себе. И тебя больше не мучает. Но ведь то плохое, что было совершено, никуда не делось, оно так и осталось в прошлом, которое не изменить, в душах людей, которым было плохо из-за тебя… С этим как быть?
Чем дольше Алена работала в церкви и волей-неволей вслушивалась и вдумывалась в то, что говорится на службе, тем чаще она задумывалась о том, что точно есть какая-то тайна, какая-то высшая сила, посланцы которой и рассказали людям о моральном законе… Либо сами они его и придумали и теперь следят за тем, как он здесь, на Земле, соблюдается… Или уже не следят? И нет никакой силы? А посланцы были такие же люди, как мы сейчас, - с зажигалками, с ракетами и компьютерами, а мы тогда были очень дикие и ели друг друга… И они нам дали огонь и рассказали о моральном законе, о котором им тоже кто-то рассказал, когда они были дикими…
Алена в который раз почувствовала, что она близка к какой-то разгадке, но мысли упорно не хотели дальше двигаться в этом направлении. Потому что сказано: платок надень чистый и поверь, а не размышляй и не пытайся понять то, что от тебя надежно спрятали. То, что надо знать, - все рассказали, и не раз… Путались только разные боги в своих рассказах… То так рассказывали, то эдак… В одном были едины: береги свою душу, дороже ее ничего нет на свете, думай о хорошем, не делай плохого, не делай больно другой душе…
Алена подошла к отцу Григорию, который слушал прихожанку средних лет и, наклонив голову, кивал. Хорошо одетая женщина, в строгом костюме, на каблуках, стояла близко к отцу Григорию и плакала. Время от времени она машинально вытирала слезы краем большого полупрозрачного платка, накинутого на голову.
- И сил моих нет, батюшка. То уйдет, то придет, два месяца поживем, опять к ней уходит, в открытую уже.
Священник покачал головой:
- А ты, матушка, не принимай его.
- Не могу… - заплакала прихожанка. - Я люблю его, прощаю…
- Больше Бога ты его любишь, а это плохо. - Отец Григорий заметил стоящую поодаль Алену. - На исповедь приходи, на причастие. Ты прости, матушка… - Он перекрестил ее. - Бог милостив, терпи. - Сделав знак Алене, отошел в боковой придел.
Женщина вслед ему прошептала искренне:
- Спасибо, батюшка…
Алена подошла к священнику и сразу спросила:
- А в чем мой грех, отец Григорий?
- Ты взяла чужое, - мягко, но тоже сразу ответил тот.
- И вы считаете, мой ребенок поэтому должен всю жизнь прожить без отца?
- Тебе нужно искупить свой грех раскаянием и смирением. И не пытаться разрушать чужую жизнь.
- Но он сам просил меня родить ребенка…
- Давно это было?
Алена опустила голову:
- Давно…
- Поэтому не лги себе, - вздохнул священник. - Скажи ему, что полюбила другого. Расстанься сейчас. Бог поможет. А он пусть растит свою дочь, которая его любит.
Алена посмотрела в лицо отцу Григорию. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее взгляд.
- Господь тебя не оставит. Только не упорствуй в грехе.
- Вы… уверены, что вы всегда правы, отец Григорий? Ведь люди вас слушают.
- А ты послушаешь? - опять улыбнулся батюшка.
- Не знаю… Простите меня. - Алена быстро ушла, не оборачиваясь и не перекрестясь.
Алена подошла к дому около девяти часов вечера. Было еще светло, но так промозгло, что во дворе, на площадке, где обычно вечером гуляли с детьми, никого не оказалось.
Она обошла двор кругом, хотела покачаться на качелях, но передумала - не ровен час, закружится голова.
Алена решила зайти за свой дом, посмотреть, не зацвела ли черемуха, и сорвать несколько цветочков мать-и-мачехи, которые рвать днем, вместе с маленькими детьми, ей было неловко. И так Денис часто говорит, что она все никак не ощутит своего солидного возраста… Вот малыш появится, тогда, наверное, она перестанет ощущать себя девочкой, перестанет задавать глупые вопросы и одеваться как студентка…
Проходя мимо трансформаторной будки, она присмотрелась - ей показалось, что прямо у самой стены синеют какие-то цветы. В конце апреля было двадцать пять градусов - так, может, это уже выросли незабудки? Алена подошла поближе. Нет, конечно, это просто просвечивал через молодую траву голубой полиэтиленовый пакет. Она повернулась, чтобы уйти, и вдруг прямо перед собой увидела непонятно откуда взявшуюся небольшую белую собаку, похожую одновременно на бульдога и на огромную крысу. Алена вспомнила, как, первый раз увидев такую породу, она засмеялась и сказала Денису:
- Смотри, какая чудная! Похожа на крысу!
А тот, не улыбнувшись, ответил:
- Тебе что, смешно, что она на детей бросается? И откусывает у них руки?
Алена в ужасе посмотрела на собаку и перевела взгляд на Дениса:
- Правда?
- Тебе сколько лет, заяц? - спросил Денис, который то умилялся наивностью Алены, то она начинала его раздражать. Нельзя в тридцать лет удивляться, радоваться, пугаться, как в двадцать. Нельзя… Надо взрослеть, надо быть осторожней и с людьми, и с собаками…
В тот раз Денис обнял ее и прижал к себе:
- Ну ладно… Ты действительно никогда не видела питбулей?
Алена помотала головой.
- Запомни, это очень страшные собаки. А еще есть милейшие шарпеи, плюшевые убийцы.
Алена потерлась носом о плечо Дениса и слегка отстранилась от него:
- Понятно. Я не знала. У меня в детстве был эрдельтерьер, очень добрая и глупенькая собачка.
- Вроде меня, да?
Девушка задумчиво улыбнулась и покачала головой:
- Не совсем…
С тех пор Алена, встречая питбулей, смотрела на них с ужасом, хотя она и не была до конца уверена, не наврал ли ей Денис, просто для того, чтобы она перестала строить из себя восторженную наивную девочку.
Сейчас собака стояла перед ней на расстоянии двух метров и не двигалась. Алена попробовала сделать шаг в сторону. Собака тут же зарычала и придвинулась к ней. Алена смотрела в красные злобные глаза, на мокрую, подрагивающую пасть. Собака не пропускала ее. Алена остановилась. У нее пронеслась мысль: "А можно ли смотреть в глаза собаке, которая на тебя рычит?" Она точно помнила, что кому-то можно и даже нужно смотреть - кажется, волку, а кому-то - змее или как раз бешеной собаке? - не надо. Или наоборот.
Так они стояли некоторое время. Алена все-таки смотрела на питбуля, отвернуться казалось еще страшнее. А собака следила за малейшим ее движением, как будто готовилась к нападению. У Алены внутри, внизу живота, что-то сжалось, то ли от долгого неподвижного стояния, то ли от страха. Она медленно, чтобы не насторожить собаку, подняла руку и положила ее на живот.
Собака отреагировала на это движение тихим злобным рычанием. Она теперь рычала не переставая и, покачиваясь на крепких кривых лапах, шаг за шагом приближалась к Алене, не сводя с нее страшных бессмысленных глаз. На собаке не было ошейника. Алена, стараясь не крутить головой, судорожно обвела глазами задний дворик дома, куда ее занесла нелегкая, и никого, не то что похожего на хозяина собаки, но вообще ни одного человека не увидела.