– Спасибо, – пискнула Нилка, точно зная, что ни за что в жизни не откусит от налитого бока – Нилка даже в мыслях не могла допустить, чтобы она в присутствии неотразимого мачо широко раззявила рот.
Скаут обратил на пассажирку насмешливый взгляд:
– Никогда не встречал девушек без мечты. Может, ты замуж хочешь? Свой дом, там, спиногрызов штук пять?
Нилка растерялась:
– Вы шутите?
– Вот и я думаю: не может же такая красавица оказаться такой тупицей.
Нилке перестало хватить воздуха, она открыла рот и шумно вздохнула. Вовсе не "тупица" ее подкосила – вовсе другое слово, которое страшно повторить даже про себя, даже в самых тайных мыслях.
Будто бы ничего такого и не было сказано, Валежанин вкусно хрустел яблоком и продолжал практику обольщения:
– Не может человек без мечты. Человек без мечты – что?
– Что?
Неужели ей показалось и слово "красавица" произнесено не было?
– Млекопитающее. Согласна?
Нилка готова была подписаться кровью под каждым словом, каждой буквой, произнесенной богочеловеком, но только покраснела в ответ.
– Ты хочешь сказать, что случайно поступила учиться в эту бурсу?
Оскорбившись за альма-матер, Нинка немного пришла в себя.
– Не случайно. Мне здесь нравится.
– А-а, вот, значит, как, – снова блеснул голливудской улыбкой скаут, – тебе здесь нравится, потому что ты мечтала сюда поступить?
– Конечно! – Нилка почувствовала, что обрела почву под ногами. – Я всегда мечтала стать мастером-закройщиком, как бабушка.
– Вот, значит, как. Ну, теперь ты станешь модельером-закройщиком. Сносная мечта. А еще о чем мечтаешь?
Про Париж и Европу Нилка бы не созналась даже под пыткой. Она потупилась и молча вертела в ладони яблоко.
– Хорошо. Тогда я попытаюсь угадать. Можно? – Снова улыбка, только уже прицельно бьющая по неискушенной Нилке.
– Можно, – выдавила она.
– Только чур ты мне помогаешь.
– Как?
– Как в детстве: горячо – холодно. Помнишь?
– Помню. – Нилка недоверчиво улыбнулась.
– Ну что, поехали?
– Куда? – струсила Нилка.
– Эх, да что ж это такое? – возмутился неотразимый селекционер моделей. – Как можно мечтать о чем-то, будучи такой трусихой, а?
Выпад показался Нилке более чем странным: одно с другим в ее сознании не вязалось. Ну, трусиха. Так ведь чужих мужчин нужно бояться. А при чем здесь мечта?
– А при чем здесь мечта? – озвучила она свое сомнение.
– Как при чем? – обрадовался Валежанин, будто только и ждал этого вопроса. – Как при чем? Трус мечтать не может по определению. Трус только и может, что трястись от страха, чтобы не дай бог что-то изменилось в его жизни. А что такое мечта?
– Что?
– Мечта – это перемены. Большие, если мечта большая, и маленькие, если мечта маленькая. Например, – с воодушевлением продолжал Валежанин, – ты мечтаешь о котенке. Это маленькая мечта, и перемены она повлечет за собой небольшие: лоток, мисочки, корм и разодранные обои. А вот большая мечта – выбор профессии, например, – влечет за собой серьезные перемены в жизни. Согласна?
Нилка смущенно молчала. Ей было стыдно, как богоотступнице: она не была согласна с вершителем судеб – скаутом Валежаниным. С ее трусливой точки зрения, мечта и цель были разными вещами.
– Что молчим? – не отставал богочеловек.
– Мечта может никогда не стать реальностью, – отважилась возразить Нилка.
– А-а, вот, значит, как! – Валежанин с интересом уставился на собеседницу. – Ты хочешь сказать, что у тебя была не мечта, а цель? Поэтому ты здесь? И это значит, что ты вовсе не трусиха? Я угадал?
Польщенная Нилка застенчиво улыбнулась:
– Примерно.
– Тогда ты оценишь мое предложение, – коварно подошел к интересующей его теме Валежанин и торжественно замолчал.
– Какое? – заерзала Нилка.
– Я предлагаю тебе работу модели. Оплачу учебу на курсах, возьму в штат и все такое. Подробности обговорим потом. Ну как?
Нилка боялась пошевельнуться: для ее неокрепшей психики два предложения за один день и машинка "Зингер" были слишком серьезным испытанием.
Да еще этот неотразимый мачо совсем не следит за речью. Сначала "красавица", теперь "модель" – это же… это… ах, да что там говорить! Она даже мечтать о таком не смела!
Радость омрачалась только одним соображением: техникум-то она не окончила. Ей еще год корпеть над учебниками. Вряд ли бабушка одобрит, если она не доучится.
На Нилкином лице отразилась борьба, скаут, он же Вельзевул, поспешил закрепить результат:
– Что такое модельер-закройщик в сравнении с Клаудией Шиффер, например, или нашей Натальей Водяновой? Отстой! Если, конечно, ты не кутюрье вроде Лагерфельда или Кардена. Ты Лагерфельд?
– Н-нет, не знаю, – промямлила Нилка.
– Вот и я говорю. Не Лагерфельд. Тогда зачем тебе эти выкройки, лекала и рулоны тканей?
– Но ведь неизвестно, смогу я стать звездой подиумов или не смогу.
– А я зачем? – искренне изумился скаут. Чем-то он сейчас напомнил Нилке Карлсона.
– Но ведь не вы же будете дефилировать?
– Верно, – коварно усмехнулся Вельзевул-Валежанин, – но именно я тебя этому научу.
– А как же техникум? – Нилка опасливо покосилась на колонны за спиной.
– Возьмешь отпуск.
– Какой отпуск? Что вы? У нас через неделю сессия начинается.
– Ну, больничный.
– Где же я его возьму?
Нилка не понимала, как реагировать на предложение. Не может же богочеловек быть таким… наивным.
Валежанин хлопнул себя по коленям красиво вылепленными ладонями:
– Дьявол, ну, хочешь, я тебе больничный организую? Нет, не в том смысле, – успокоил он Нилку, увидев ее вытянувшуюся физиономию, – привезу справку, что ты страдаешь анорексией.
– Что?
– Или шизофренией – выбирай.
Нилка снова начала краснеть, и Валежанин вдруг развеселился:
– Даю тебе время на размышление – цени. И держи. – Он протянул визитку.
Все было сказано. Семя, брошенное в благодатную почву, само потянется в рост – никаких сомнений на Нилкин счет у Валежанина не было.
…Ничего удивительного в том, что ее пригласила к себе Варенцова, Нилка не усмотрела – наоборот. Чего-то в этом духе она и ожидала.
Теперь у нее, Неонилы Кива, начнется другая жизнь. Теперь ей воздастся по трудам – это неизбежно. Теперь она просто обречена входить под фанфары в высокие кабинеты и принимать заслуженные почести…
Постучав в двойную деревянную дверь и дождавшись разрешения, Нилка вошла с видом скромницы, встала у края стола и потупилась в ожидании похвал.
Фанфары почему-то молчали.
Старуха окинула Нилку мутным взглядом поверх очков и скрипучим голосом прокаркала:
– Придется тебя отчислять, Кива.
– За что? – ошарашенно спросила Нилка. На фоне всех событий платье Бабич как-то вылетело из памяти.
– А ты не знаешь?
– Нет, не знаю.
Так и не дождавшись приглашения сесть, Нилка устроила острый зад на один из стульев.
– А кто испортил платье Бабич? Папа римский?
– Нет, – не стала запираться Нилка, – папа тут ни при чем. Это я. Но, Юлия Валентиновна, она ведь первая…
– Молчать! – не повышая голоса, велела старуха. – Не перебивать. Может, она и первая, но ты вышла и получила свой приз. А ее работа была снята с показа. Чувствуешь разницу? В общем, я тебя предупредила.
– Юлия Валентиновна, – губы у Нилки предательски задрожали, – она мне платье залила чернилами, я же заплатку наложила.
– Пиши объяснительную, Кива. – Старуха приподнялась и подвинула Нилке лист бумаги. – Все как было пиши. Может, Волк тебя помилует.
Хмурясь, Варенцова открыла створку окна и закурила.
Слабый огонек надежды на справедливость затеплился в душе у Нилки, но Старуха его тут же задула.
– Ты же знаешь, кто у Бабич отец, – глубоко затянувшись, произнесла она, – директор швейки, председатель попечительского совета техникума. Бывший наш ученик, кстати. Знаешь, где он нас всех держит? – Старуха потрясла кулаком.
Образцовая швейная фабрика в соседнем районе была предметом гордости краевой администрации. Папаша Бабич взял в лизинг оборудование у иностранцев, переоснастил допотопную фабричонку, вывел в передовики и гнал метраж – можно было несколько раз земной шар опоясать по экватору.
Нилка не выдержала столкновения с суровой действительностью, захлюпала носом.
Варенцова пристроила сигарету в пепельницу на окне, вытащила из кармана и сунула Нилке согретый телом носовой платок:
– Ну-ну, не раскисай. Может, обойдется.
Будущее качалось на весах.
Любая провокация, любой чих мог склонить чашу в ту или иную сторону.
Ради того, чтобы чаша склонилась в нужную сторону, Нилка готова была ходить по одной половице и хозяйскую кошку называть на "вы", готова была просить прощения у Бабич за моральный и материальный ущерб – не упадет корона с головы. Готова была сшить Наташке любой наряд, вплоть до подвенечного, лишь бы обошлось, лишь бы ее не раскатал могущественный Бабич-отец.
Нилка готова была ко многому, но только не к тому, что подлая Наташка обыщет ее карманы.
Собственно говоря, в карманах у Нилки вплоть до последнего времени ничего интересного не водилось – ни в карманах, ни в шкафах, ни в сумке. Никаких ценностей, которые можно было бы держать в карманах, у Нилки не было. Все самое ценное помещалось в голове.
Так было всегда, но только не сейчас.
Визитки Н.Н. Загайновой и Вадима Валежанина, оставшиеся с того самого триумфального дня, – вот что составляло Нилкины активы.
И вдруг эти самые визитки Нилка обнаружила на подступах к комнате, в ведре с водой, по цвету напоминающей лужу после дождя.
Опоздай она на несколько секунд, и ее сокровища отправились бы в толчок.
– Ах ты, зараза, – выругалась Нилка, вылавливая и отряхивая от грязной мути белые квадратики. После чего рванула в комнату, почти налетев на Наташку, и тут же поскользнулась на еще влажном полу – была Наташкина очередь убирать комнату.
В считаные доли секунд длинноногая Нилка подбила Бабич, и обе тяжело рухнули на пол.
Звук падающих тел сотряс общежитие.
Из головы у Нилки вылетело, что она собиралась просить прощения, ползать на пузе и мести хвостом перед вражиной Наташкой.
Пальцы, которые творили волшебство, порхали по отрезам материи, ловко орудовали ножницами и иглой, эти пальцы сами собой скрючились и вцепились Бабич в гофрированные пряди.
Влетевший в комнату дежурный преподаватель – толстяк-пенсионер по прозвищу Чупа-Чупс, читавший автоматизацию производства технологам, – не нашел ничего лучше, как разлить двух малолетних дур той самой водой из ведра…
…Комендантша с опозданием вспомнила о своей угрозе и расселила девчонок, но судьба Нилки фактически была решена. Карающей деснице осталось соблюсти формальности: собрать объяснительные, провести собрание учащихся и педсовет.
Машина была запущена, отдельным приказом по техникуму Нилку не допустили к сессии.
Суетясь сверх меры, Волк появился на лекции по экономике и отстранил Неонилу Кива от занятий. На его бесхарактерной физиономии проступала озабоченность.
Крепясь изо всех сил, чтобы не разреветься, Нилка наспех сгребла в сумку учебник, тетрадь и ручку и вылетела из аудитории.
Во взглядах сокурсников застыли вопрос и недоумение, сочувствие и страх. Ничего этого Нилка не видела – ей было стыдно поднять глаза.
Ноги вынесли в фойе, но спуститься вниз отказались.
Кабинет заместителя директора по учебной части Варенцовой – вот куда тянуло Нилку.
– Юлия Валентиновна! – выговорила она дрожащими губами, вваливаясь к старухе. – Почему я? Только потому, что у меня нет родителей?
– Кива, прекрати истерику, – сухо сказала Варенцова, – садись и пиши заявление.
Нилка осеклась:
– Какое?
– "Прошу предоставить академический отпуск по состоянию здоровья", – диктовала Варенцова, вышагивая за спиной у Нилки, – ставь вчерашнее число. А еще лучше позавчерашнее.
Поставив число, Нилка обернулась:
– А разве так можно?
– Ты хочешь учиться?
– Хочу, – хриплым басом провыла Нилка.
– Тогда поезжай домой и разбейся в лепешку, но пришли мне хоть какую-нибудь справку, что тебе нужен академ. Найди знакомых врачей, кто выдаст тебе такую липу. Плачь, в ногах валяйся, но сделай это. От этого зависит твое будущее. Через год вернешься и продолжишь учебу. Помнишь Андерсена? – заговорщицки склонилась к Нилке старуха. – "Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебяжьего яйца".
– Спасибо, – прошептала Нилка, не в состоянии выговорить больше ни слова.
Стресс сжег слезы. Ком стоял в горле и душил, но плакать Нилка не могла.
Сознание заработало только на вахте в общаге: кто-то что-то говорил ей о справке… Скаут Валежанин…
… – Лучшие друзья девушек – это не бриллианты. Лучшие друзья девушек – это весы. Запомнила? – ввел в курс дела Нилку Вадим Валежанин. – Не бывает слишком много денег, и не бывает слишком стройных людей. Сечешь?
На Нилку скаут действовал гипнотически, она кивнула:
– Секу.
За несколько уроков Эмилии Манник – визажисту и стилисту – удалось обучить Нилку хитростям мейкапа для светлых блондинок.
"Стиль – это естественность. Никаких черных подводок в дневное время! Да и вечером будь осторожна с черным – это не твой цвет", – втолковывала Нилке стильная Эмилия.
Здесь вообще все были стильными, умели недостатки превратить в достоинства, от чего сразу возникало желание быть такой же.
– Спасибо, – промямлила Нилка.
– Процесс, вижу, пошел. Так и вылюднеешь, – похвалил Валежанин.
Процесс действительно пошел.
На занятиях в школе моделей Нилка узнала много нового, и о себе в том числе. Практически она открыла себя заново.
Оказалось, во-первых, что никакая она не каланча – один метр семьдесят восемь сантиметров. Идеальный рост для подиумов.
Во-вторых, что у нее правильный овал лица.
В-третьих, идеальный вес: пятьдесят шесть кило.
В-четвертых, идеальная кожа и даже цвет лица идеальный. А она-то думала…
Впервые за восемнадцать лет жизни Нилка не чувствовала себя уродиной.
Чувство было пьянящим. Наверное, то же испытал гадкий утенок, случайно заглянувший в озеро.
Два месяца Нилка отвыкала ставить ноги как вздумается. С маниакальным упорством сначала приобретала, потом закрепляла благоприобретенную походку. Спина – ноги. Спина – ноги. Из ворон – в страусы. Из ворон – в страусы, – повторяла Нилка, как заклинание, слова хореографа.
Даже во сне пыталась держать спину, от чего вздрагивала и просыпалась.
От дефиле гудели все мышцы, ломило спину.
До квартиры, которую снял Вадим на время учебы, Нилка доползала на полусогнутых. Что-то там держать, думать, в каком положении относительно горизонта находятся ключицы, куда должен смотреть носок, куда ставить пятку, уже не было сил.
Вадим мелькнул в школе всего два раза.
Первый раз – на занятии по дефиле, второй – на фототренинге.
Фототренинг. Пытка с успехом могла попасть в шорт-лист самых знаменитых пыток.
"Буки", "снэпы", "страшилки" – эти и другие названия модельных тестов путались в памяти.
Премудрость быть собой далась Нилке легко – она всегда считала, что ей не помогут никакие ухищрения, и не прибегала к ним и держалась перед объективом свободно. И смысл загадочного выражения "открыться" постигла почти с ходу. Это значило объявить всему миру: я – не красавица.
Что выросло, то выросло, говорил Нилкин взгляд, обращенный в камеру. Оказалось, это и есть главная фишка в работе модели. Валежанин был доволен.
– Кива, я не ошибся в тебе, – уходя с занятия, бросил он Нилке.
…Как у взрослой, у Нилки теперь был свой агент.
Агент Валежанин ничего просто так не делал.
Валежанин вкладывал только в прибыльные проекты. Нилка была прибыльным проектом – это он просек мгновенно, еще когда увидел ее, ковыляющую в чужой обуви по сцене актового зала.
Нюх Валежанина не подвел: это стало ясно на первом же кастинге, где отбиралась модель для рекламы творожка, который выпускало объединение Lida.
Интересы объединения на кастинге представлял сам директор – толстый дядька с брезгливой физиономией.
На тот момент Нилкиного фото в каталоге агентства еще не было.
После того как дядьке представили четырех красавиц, отобранных рекламной службой Lida, Валежанин иезуитским голосом предложил взглянуть на "заначку".
Дядька уже практически выбрал лицом рекламы Полину Голохвостову – щекастую, рыжеволосую девицу со смешливыми глазами – и посмотрел на часы.
– Все, все, спасибо, – буркнул он, демонстративно глядя на часы.
– Дмитрий Сергеевич, – промурлыкал подсуетившийся Вельзевул-Валежанин, – еще на одну минуту займу ваше внимание. – Он поманил стоявшую за дверью Нилку пальцем, и она явилась пред ясны очи комиссии.
Дядька издал неопределенный звук.
– У меня такое впечатление, что девушка выросла на вашем творожке, – усугубил Валежанин, – вам тоже так показалось?
– Что ж вы, батенька, туз в рукаве держите и молчите? – благодушно попенял Дмитрий Сергеевич, и брезгливое выражение исчезло с его лица. – Конечно, это совсем другое дело.
– Мы сделаем пробы и пришлем вам на утверждение, – взял быка за рога Валежанин.
– Да. Только не тяните. Завтра после обеда уже хотелось бы получить снимки.
– Будет сделано, – шаркнул ножкой богочеловек.
Боясь свалиться от счастья, Нилка опустилась на стул, едва директор объединения покинул зал.
…Она все-таки свалилась, когда увидела сумму в контракте – тысячу долларов.
– Подписывай, – сверкнул зубами Валежанин.
Нилка поставила неуверенную закорючку в ведомости, но так и не поверила, пока Вадим не открыл сейф и не отсчитал ей стодолларовыми банкнотами тысячу.
– Это мне? – Нилка на всякий случай спрятала руки за спину.
– Нет, бабушке твоей.
– Бабушке тоже пошлю, – с серьезным видом кивнула Нилка, не отрывая глаз от черно-бело-зеленых бумажек с портретом какого-то высоколобого мужика.
– Никогда не видела баксы? – догадался Валежанин.
Нилка вышла из гипноза.
– Конечно, видела. Бабушка пенсию получает в баксах, – огрызнулась она.
– Нравятся? – Скаут оказался совсем близко.
– Да.
– А я тебе нравлюсь?
– А вы что, доллар?
Валежанин посмотрел на восходящую звезду подиумов таким пристальным взглядом, что у Нилки засосало под ложечкой.
– Отметим? – спросил он.
– Лучше я вам долг отдам.
– Куда спешить? Это только начало. Еще успеешь отдать. Так отметим? – Взгляд шефа скользнул на Нилкину грудь – весьма неубедительную.
– Как? – Нилке посетила бредовая мысль, что она стоит голая перед шефом.
– Как? – плотоядно усмехнулся Валежанин, и от этой усмешки Нилку бросило в жар.
– Как отмечать будем? – с трудом двигая губами, повторила Нила – теперь Валежанин, не отрываясь, смотрел на ее рот.
– Я что-нибудь придумаю, солнце мое. Только прошу тебя, называй меня Вадимом, чтобы я не чувствовал себя старым хреном.
– Я постараюсь, – смутилась Нилка.