– Будет самым правильным, – сказал Джоб, – если я завтра спозаранку поеду ловить Уилла, а ты, Мэри, приедешь после с Джейн Уилсон. Я знаю одну достойную женщину, у которой вы обе сможете переночевать и где мы встретимся после того, как я разыщу Уилла, и перед тем, как идти к мистеру Бриджнорсу в два часа. Я так искажу, что не могу доверить его писцам розыски Уилла, раз жизнь Джема зависит от этого.
Однако Мэри этот план чрезвычайно не понравился – она была против него и умом и сердцем. Ей была невыносима мысль, что кто-то другой будет принимать все необходимые меры для спасения Джема. Она считала, что это ее обязанность, ее право. Никому нельзя доверить доведение до конца ее плана: у Джоба может не хватить энергии, упорства, он, возможно, не станет так отчаянно хвататься за малейший шанс, а ее всеми этими качествами наделила любовь, не говоря уже о том, что она знала, какой ужас ожидает ее, если ничто не поможет и Джем будет осужден. Ни у кого, кроме нее, не может быть такого желания спасти его, а следовательно, ни у кого не может быть такой остроты мысли, такой отчаянной решимости. А кроме того (единственное эгоистическое соображение), она не в состоянии была сидеть спокойно и ждать, чтобы ей сообщили результат, когда все уже будет кончено.
А потому она страстно и нетерпеливо отвергала все доводы, которые приводил Джоб, хотя он, натолкнувшись на такое противодействие, продиктованное, как ему казалось, только упрямством, упорно настаивал на своем; в раздражении они наговорили друг другу злых слов, и на какое-то время, пока возвращались домой, совсем рассорились.
Но тут в дело, словно ангел-миротворец, вмешалась Маргарет; она рассуждала так спокойно, что оба спорщика устыдились своей горячности и молча предоставили ей решать (впрочем, Мэри, по-моему, никогда бы не подчинилась, если бы это решение противоречило ее желанию, хотя она со слезами на глазах готова была просить прощения у Джоба, доброго старика, который с такой охотой помогал ей вызволить Джема из беды, правда не совсем так, как хотелось бы ей).
– Нет, уж пусть Мэри едет, – тихо сказала Маргарет деду. – Я знаю, каково ей сейчас, и, может быть, потом мысль, что она сделала все, что могла, послужит ей утешением. А то ей еще может показаться, что не все было сделано, как надо. Поэтому, дедушка, ты уж не мешай ей: пусть едет.
Дело в том, что Маргарет до сих пор почти, или, вернее, совсем, не верила в невиновность Джема, и ей казалось, что если Мэри встретится с Уиллом и сама услышит от него, что во вторник вечером Джема с ним не было, это в какой-то мере ослабит силу удара.
– Позволь мне денька на два запереть дом, дедушка, и побыть с Элис. Я знаю, что большой пользы такой человек, как я, принести не может, – добавила она кротко, – но, с божьей помощью, я все же кое-что сделаю. Вот тут-то я и смогу употребить деньги на благое дело, и чего сама не могу сделать, сделает за меня тот, кого я найму. Миссис Дейвенпорт охотно согласится помочь – она знает, что такое горе и болезнь, а я оплачу ее услуги, и она сможет почти все время ухаживать за Элис. Давай, милый дедушка, так и порешим. А ты повезешь в Ливерпуль миссис Уилсон, Мэри отправится на розыски Уилла, и вы все там встретитесь, я же от всего сердца желаю вам удачи.
Джоб немного поворчал, но согласился, и притом довольно быстро для старика, который всего несколько минут тому назад придерживался прямо противоположного мнения.
Мэри была благодарна Маргарет за ее заступничество. Она не сказала ни слова, только обняла Маргарет и подставила ей для поцелуя свои алые губки. Даже Джоб был тронут этим детски-милым порывом, и когда затем Мэри подошла к нему со смущенным видом ребенка, чувствующего, что он провинился, Джоб совсем растрогался и благословил ее, словно она была его дочерью.
Благословение старика очень ободрило Мэри.
ГЛАВА XXVI
ПОЕЗДКА В ЛИВЕРПУЛЬ
Словно по морю ладья,
Так над смертью жизнь плывет,
И со всех сторон тебя
Грозная опасность ждет.
Только тонкая доска
Меж могилой и тобой.
Не вольна твоя рука
Управлять в волнах ладьей.
Пусть небес прозрачна высь
И спокойно лоно вод,
Все ж крушенья берегись
Тот, кто по морю плывет.
Рюккерт.
В понедельник утренние поезда, отходящие в Ливерпуль, были переполнены адвокатами, их писцами, ответчиками, истцами и свидетелями, – все ехали на сессию суда. Эти люди были очень непохожи друг на друга, но каждого грызла какая-то забота, – впрочем, это мало что говорит, ибо у всех нас в жизни бывают свои затруднения и каждый час от колыбели и до могилы мы либо надеемся на что-то, либо чего-то страшимся. Среди пассажиров находилась и Мэри Бартон, в синем платье и клетчатой шали, внушавшей Салли Лидбитер такое презрение.
Хотя железные дороги повсюду, а особенно в Манчестере, стали теперь обычным средством сообщения, Мэри еще ни разу не ездила в поезде и была совершенно ошеломлена сутолокой, многоголосыми криками, ударами колокола, звуками рожков, пыхтением и свистом прибывающих поездов.
Само путешествие было для нее источником бесконечного удивления. Она сидела спиной к паровозу и, глядя на фабричные трубы и дым, стелющийся над Манчестером, испытывала что-то похожее на "Heimweh" (Тоску по родине (нем.)).
Она впервые расставалась с картинами, знакомыми с детства, и какими бы неприятными ни казались многим эти картины, она тосковала об их утрате с чувством, близким к грусти, омрачающей мысли эмигранта.
Тени от облаков, придающие такую прелесть Чэт-Моссу, живописные старые дома Ньютона – что они значили для Мэри, чье сердце было полно другим? Казалось, она внимательно смотрела на мелькавшие мимо пейзажи, на самом же деле она ничего не видела и не слышала.
Она ничего не видела и не слышала, пока слуха ее не коснулись знакомые имена.
Писцы двух адвокатов обсуждали дела, подлежащие слушанью в суде, и, естественно, "дело об убийстве", как оно теперь именовалось, занимало видное место в их беседе. Они не сомневались в исходе.
– Присяжные, правда, с большой неохотой выносят обвинительное заключение на основании косвенных улик, – заметил один, – но здесь едва ли могут быть какие-либо сомнения.
– Если б дело не было настолько ясным, – заметил другой, – я считал бы неразумным так торопиться с разбирательством. Ведь можно было бы собрать гораздо больше улик.
– Мне говорили, – сказал первый, – то есть говорили люди из конторы Гарденера, что, если бы суд отложили, старик отец сошел бы с ума. В субботу он раз семь заходил к мистеру Гарденеру и даже вызывал его к себе вечером, чтобы написать какое-то письмо или еще что-то сделать, – хочет быть уверенным, что преступник понесет заслуженную кару.
– Бедный старик, – заметил его собеседник. – Чего же тут удивляться? Единственный сын – и такая смерть! Да еще при столь неприятных обстоятельствах! У меня не было времени прочитать в субботу "Гардиан" но, насколько я понимаю, ссора произошла из-за какой-то фабричной работницы?
– Да, что-то в этом роде. Ее, конечно, вызовут свидетельницей, и уж Уильямс допросит ее с блеском. Непременно выскочу из нашего зала, чтобы послушать Уильямса, если сумею урвать минутку.
– А также, если сумеете найти место, потому что в зале, можете не сомневаться, будет полным-полно.
– Ну, еще бы: дам набьется видимо-невидимо! Разве эти чувствительные души могут пропустить дело об убийстве, не увидеть убийцы, не присутствовать при том, как судья наденет черную шапочку, чтобы объявить приговор.
– А потом вернутся домой и будут возмущаться испанками, которые получают удовольствие от боя быков, – "как это неженственно"!
После чего собеседники перешли к обсуждению других тем.
Это было еще одной каплей, упавшей в чашу страданий Мэри, а девушка близка была к тому состоянию, когда, как говорит Крэбб:
До края наполнена чаша страданий,
Каплю добавь – перельется она.
Вот и туннель! Вот и Ливерпуль! Надо стряхнуть с себя оцепенение – следствие тревог, усталости, нескольких бессонных ночей.
Мэри спросила у полицейского, как найти Молочное подворье, и, следуя его указаниям, с savoir faire городской жительницы отыскала переулок, ответвлявшийся от шумной, многолюдной улицы, неподалеку от порта.
Войдя в тихий дворик, она остановилась перевести дух и собраться с силами, ибо ноги у нее дрожали и сердце отчаянно билось.
И тут ей пришли на ум все те страшные возможности, о которых она доселе запрещала себе думать: Джем мог – это, конечно, только предположение! – быть соучастником убийства; какое-нибудь случайное стечение обстоятельств – это предположение казалось уже более вероятным – могло вынудить Джема отказаться от своего первоначального намерения пойти с Уиллом, и он мог провести вечер в обществе тех, кого теперь уже не вызовешь в качестве свидетелей.
Но рано или поздно она все равно узнает правду, и, собравшись с духом, Мэри постучала в дверь одного из домов.
– Здесь живет миссис Джонс? – спросила она.
– Через дверь отсюда, – последовал краткий ответ.
Но для Мэри это означало еще минуту счастливого неведения.
Миссис Джонс была занята стиркой, и, будь злость присуща ее натуре, она ответила бы с раздражением на неуверенный стук, но она была добрая, робкая женщина и потому лишь вздохнула, когда ее вновь оторвали от дела, а отрывали ее в это злополучное утро часто.
Однако то, что у человека более вспыльчивого вылилось бы во вспышку гнева, у нее превратилось в досаду.
Взволнованное раскрасневшееся личико Мэри лишь усилило эту досаду, и миссис Джонс, выпрямившись во весь рост и стряхивая мыльную пену с рук, молча разглядывала посетительницу, ожидая, что та скажет.
Но слова не шли у Мэри с языка.
– Что вам нужно? – наконец холодно спросила миссис Джонс.
– Я хочу… Скажите, Уилл Уилсон здесь?
– Нет, нету его, – ответила миссис Джонс и хотела было захлопнуть дверь.
– Разве он еще не вернулся с острова Мэн? – спросила Мэри.
– А он и не ездил туда: слишком долго пробыл в Манчестере, как вам, наверное, известно не хуже, чем мне.
И дверь снова начала закрываться.
Но Мэри склонилась в мольбе (так клонится молодое деревце под резким порывом осеннего ветра) и, задыхаясь, проговорила:
– Скажите мне… скажите мне… где он?
Миссис Джонс заподозрила было какую-то любовную историю, не делающую честь ее гостье, но отчаяние бледной, совсем еще юной девушки, стоявшей перед ней, было столь велико и вызывало такую жалость, что будь она даже великой грешницей, миссис Джонс не могла бы больше говорить с нею так холодно и резко.
– Он уехал сегодня утром, бедняжечка. Зайдите, я вам все расскажу.
– Уехал! – воскликнула Мэри. – Как уехал? Я должна повидать его… речь идет о жизни или смерти: он может спасти от виселицы невинного человека. Он не мог уехать… Куда он уехал?
– Отплыл, милочка! Отплыл на "Джоне Кроппере" нынешним утром.
– Отплыл!
ГЛАВА XXVII
В ЛИВЕРПУЛЬСКОМ ПОРТУ
Вот наш причал!
Пришел корабль, повсюду крики, шум,-
Спешат освободить бездонный трюм.
Какое изобилие вокруг,-
Теснят друг друга бочка, ящик, тюк!
Не разобрать, где грузчик, где матрос,
Работы вдоволь каждому нашлось.
Крэбб.
С трудом передвигая ноги, Мэри вошла в дом. Миссис Джонс бережно усадила ее в кресло и растерянно остановилась подле нее.
– Отец… отец! – бормотала девушка. – Что вы сделали!… Что же мне теперь делать? Неужели невинный умрет?! Или, может быть, он… тот, за кого я так боюсь… боюсь… Да что же это я говорю? – воскликнула она, испуганно озираясь, но выражение лица миссис Джонс явно успокоило ее. – Я так беспомощна, так слаба… Ведь в конце-то концов я всего лишь бедная девушка. Откуда же мне знать, что правильно, а что – нет? Отец, вы были всегда так добры со мной… и вдруг вы… Ничего, ничего, могила все уладит.
– Господи, спаси и помилуй! – воскликнула миссис Джонс. – Да никак она сошла с ума!
– Нет, нет, – ответила Мэри, услышав слова миссис Джонс и огромным усилием воли обретая власть над своим рассудком, который, она чувствовала, переставал ей повиноваться, тогда как кровь окрасила ярким румянцем дотоле бледные ее щеки, – я не сошла с ума. Надо столько всего сделать… столько сделать… и никто, кроме меня, не может это сделать, понимаете? Хотя, по правде сказать, я сама не знаю, что надо делать. – И она растерянно посмотрела на миссис Джонс. – Что бы ни случилось, я не должна терять рассудок… во всяком случае, сейчас. Нет! – решительно воскликнула она. – Что-то еще можно сделать, и я это сделаю. Так вы говорите, он отплыл? Отплыл на "Джоне Кроппере"?
– Да, корабль покинул порт вчера вечером, чтобы с утренним приливом выйти в море.
– Но ведь он должен был отплыть только завтра! – пробормотала Мэри.
– Да, Уилл так думал (он ведь давно у нас живет, так что все мы зовем его Уиллом), – ответила миссис Джонс. – Помощник капитана так ему вроде бы и сказал, и он узнал об изменениях, только когда вернулся в Ливерпуль в пятницу утром. Ну, а как он об этом услышал, так решил не ездить на остров Мэн, а отправиться в Рил с помощником капитана, Джоном Харрисом, у которого есть друзья за Абергелом. Уилл, наверно, говорил вам о нем – они большие приятели, хотя у меня об этом молодце свое мнение.
– И потом он отплыл? – еще раз повторила Мэри, словно надеясь, что такое повторение поможет ей лучше уяснить происшедшее.
– Да, он вчера вечером ушел на корабль, – они ведь должны были все подготовить к утреннему приливу. Мой сынишка бегал смотреть, как корабль выходил из устья реки, и вернулся домой прямо вне себя от восторга. Эй, Чарли, Чарли! – громко позвала она сына, но Чарли принадлежал к числу тех детей, за которыми, как принято говорить в Ланкашире, "далеко ходить не приходится": если идет какой-нибудь таинственный разговор или случилось неожиданное происшествие – пожар, бунт, словом, что угодно, – они тут как тут, эти вездесущие маленькие обитатели нашей земли.
Собственно говоря, Чарли все видел и слышал, хотя раза два возня с бельевым вальком отвлекала его от беседы, которую его мать вела с незнакомой девушкой.
– А, Чарли, вот ты где! Ты видел, как "Джон Кроппер" шел сегодня утром вниз по реке? Ну-ка, расскажи об этом барышне, а то она не очень-то мне верит.
– Я видел, как его тащил вниз по реке буксир, но ведь это все равно: сам он плыл или буксир его тащил, – заявил он.
– Ах, почему я не приехала вчера вечером! – простонала Мэри. – Но мне это в голову не пришло. Мне и в голову не пришло, что, может, он ошибся, а ведь он так твердо говорил, что вернется с острова Мэн в понедельник утром, никак не раньше… А теперь человек умрет из-за того, что я оказалась такой непредусмотрительной.
– Умрет? – воскликнул мальчик. – Как так?
– Ах, Уилл мог бы доказать его алиби… Но он уехал… Что же мне теперь делать?
– Ну, еще не все потеряно, – воскликнул бойкий паренек, которого сразу заинтересовала эта история, – попробуем его догнать. Не выйдет – так не выйдет: ведь хуже-то от этого никому не будет.
Мэри тотчас ожила. Участие мальчика, это "попробуем" придало ей бодрости и влило надежду в ее сердце.
– Но что же можно сделать? Ты сказал, что он отплыл, так что же можно сделать?
Однако произнесла она это уже громче и живее.
– Нет, этого я не говорил. Это вам сказала матушка, а женщины в таких делах ничего не смыслят. Понимаете, – продолжал он, гордясь тем, что может кого-то поучать, и в то же время незаметно для себя проникаясь к Мэри участием, которое внушало почти всем ее милое, красивое и печальное лицо, – устье реки перегорожено песчаными отмелями, и корабли могут проходить через них только при высокой воде, особенно тяжело груженные корабли, вроде "Джона Кроппера". Буксир вывел его в устье в самый отлив, и ему придется ждать там, пока вода не поднимется, чтобы он мог пройти мели. Так что не вешайте носа: у вас еще есть шанс, хоть и не очень большой.
– Но что же я все-таки должна делать? – осведомилась Мэри, для которой все эти объяснения звучали туманно и загадочно.
– Что делать? – нетерпеливо повторил мальчик. – Да ведь я же вам все сказал! Нет, право, вы уж меня извините, пожалуйста, только женщины вечно ничего не понимают, когда им толкуют про море: надо найти лодку и поскорее отправиться следом за ним, это, значит, за "Джоном Кроппером". Может, вы его и нагоните, а может, нет. Все дело случая, но корабль тяжело нагружен, и это вам на руку. У него большая осадка.
Мэри кротко и внимательно (о, как внимательно!) выслушала речь юного сэра Оракула, но сколько она ни напрягала свой ум, она поняла лишь, что надо спешно куда-то плыть.
– Извините, пожалуйста, – сказала она смиренно, и это еще больше расположило к ней мальчика, – извините, пожалуйста, но я не знаю, где достать лодку. Тут есть где-нибудь лодочные станции?
Чарли расхохотался.
– Сразу видно, что вы недолго пробыли в Ливерпуле. Лодочные станции! Нет, конечно. Просто надо пойти на пристань – на любую пристань – и нанять лодку: их там сколько угодно. Вы это сразу увидите, как придете туда. Но поторапливайтесь.
– Об этом мне можно не говорить. Только я не знаю, куда идти, – сказала Мэри, вся дрожа от нетерпения. – Вы правильно заметили: я здесь раньше никогда не была и не знаю, где пристань. Скажите, как туда пройти, и я больше не потеряю ни минуты.
– Матушка, я пойду покажу ей дорогу, – заявил бойкий мальчуган. – Я вернусь через час или попозже, – уже тише добавил он.
И прежде чем сердобольная миссис Джонс собралась с мыслями и поняла хотя бы половину наскоро составленного плана, ее сын уже вприпрыжку мчался по улице, сопровождаемый не отстававшей от него Мэри.
Однако вскоре он несколько замедлил свой бег и вступил в разговор с Мэри: теперь он уже не боялся, что мать может окликнуть его и вернуть, и решил попытаться удовлетворить свое любопытство.
– Хм, хм!… Скажите, как вас зовут? А то как-то неудобно называть вас "барышня".