- Слава тебе господи! - прошептал он. - Какая чудесная новость!
- Ты доволен?
- Я в восторге!
- Я на втором месяце. Сейчас вернусь домой и все тебе расскажу.
- Ни с места! Оставайся, где ты есть, - решил он. - Я сам за тобой заеду. Попроси врача меня подождать. Я хочу с ним переговорить. - Он был растерян, оглушен и счастлив. Ему хотелось обнять пожилую экономку.
Он бегом спускался по лестнице, когда его остановил начальник охраны.
- Мне необходимо с вами поговорить, синьор Штраус, - потребовал он обычно несвойственным ему, не терпящим возражений тоном.
- Да, конечно, - на ходу бросил Петер. - Когда я вернусь, мы все подробно обсудим, - обещал он.
Начальник охраны стоял на своем:
- Это неотложное дело, синьор.
Петер остановился и приковал его к месту немигающим взглядом.
- В данный момент у меня есть лишь одно действительно неотложное дело. Все остальное может подождать. - И он решительным шагом направился к автостоянке.
- Если синьор намерен выехать, я немедленно предупрежу моих людей, - нахмурился начальник охраны, не собиравшийся так легко уступать.
- В этом нет необходимости. Я поеду один, - сказал Петер, заводя мотор "Мерседеса".
Он подумал, что ребята, пожалуй, перестарались со своим вечным лозунгом: "Не доверяй никому и никогда".
Начальник охраны проворно обогнул машину, открыл правую дверцу и сел рядом с Петером, почти силой навязывая ему свое присутствие.
- Извините, синьор, я не позволю вам ехать одному. Только не теперь, после того что случилось, - предупредил он.
Петеру было неприятно это вторжение, но он сдержался.
- Что же произошло? - сухо спросил он.
- Охранники у главных ворот заметили двух подозрительных мотоциклистов, рыскавших по аллее конских каштанов, - объяснил начальник охраны.
- И что же дальше? - продолжал Петер, несколько сбавив тон.
- Я известил полицию, - ответил начальник охраны. Машина стремительно спускалась к главным воротам.
- Это все? - Петер, казалось, склонен был считать происшедшее безделицей.
- Разве этого мало? - возразил верный телохранитель, привыкший за годы службы к тому, что хозяин тревожится и по куда менее веским поводам.
- Может быть, мы придаем слишком большое значение сигналам, не заслуживающим подобного внимания, - заметил Петер. - В любом случае, спасибо, что предупредили меня. Теперь вы можете выйти, - добавил он с улыбкой.
Ворота раскрылись перед машиной.
- Мой долг - сопровождать вас, - настойчиво повторил телохранитель, не двигаясь с места.
- Выходите! - властно приказал Петер.
Слишком долго он жил в плену собственных страхов и под надзором своих охранников. Теперь, в пятьдесят пять лет, он наконец-то чувствовал себя свободным от навязчивых опасений. Его женщина ждала от него ребенка. Он готовился стать отцом, и радостное ожидание этого счастливого события не собирался делить ни с кем. Ему хотелось самому отвезти Марию домой, поговорить с ней о будущем, полном надежд. Для этого им нужно было остаться наедине.
- Выходите! - повторил он начальнику охраны.
Тот, не двигаясь, смотрел на него в смятении.
Наконец телохранитель нехотя повиновался, мысленно проклиная упрямство великого человека, буквально потерявшего голову по причине, о которой он не смел даже догадываться.
Петер сорвался с места так, что завизжали покрышки, пересек линию ворот, выехал на аллею конских каштанов, промчался по ней с бешеной скоростью и затормозил на перекрестке при въезде на шоссе. Он пропустил несколько машин, имевших преимущественное право проезда, не обратив внимания на тяжелый грузовик, стоявший у обочины. "Мерседес" тронулся, и грузовик столкнулся с ним, внезапно дав задний ход. Петер так и не увидел тягача, летевшего на него подобно бомбе. В эту минуту он думал о Марии, о ребенке, которого они вырастят и воспитают вместе. Он был на вершине счастья, когда закончилась его жизнь.
Сегодня
1
Ноябрь только начался, и три дня не переставая лил мелкий холодный дождь. Мария спустилась в подземный гараж с Фьяммой и Мануэлем. Дети уселись на задних сиденьях голубого "Типо", а она села за руль. Они поднялись по короткому пандусу, выходившему в сад, и выехали на дорогу, по которой проносились машины. Брызги грязной воды летели из-под колес.
- Я хочу булочку, - захныкал Мануэль. - Хочу горячую булочку с кремом у булочника.
- У нас нет времени, - возразила Мария. - Если я остановлюсь у булочной, мы опоздаем в школу.
- Рашель каждое утро покупает мне булочку, и мы всегда приезжаем вовремя, - заупрямился мальчик.
- Я положила тебе в ранец яблоко, это гораздо лучше булочки, - сказала Мария.
- Терпеть не могу яблоки, - огрызнулся Мануэль.
- Яблоки полезные. Твоя сестра тоже съедает яблоко на перемене. Один разок и ты можешь потерпеть.
- Фьямма должна соблюдать диету, а я нет. И я хочу мою булочку! Мне полагается булочка! Понятно?
Мария почувствовала, что начинает терять терпение из-за своего непослушного сынишки. У нее руки чесались наградить его хорошим подзатыльником, но еще больше хотелось понять, в чем дело, почему он стал капризничать и ссориться с ней с утра пораньше. Впрочем, времени не оставалось ни на ссору, ни на выяснение отношений.
- Фьямма, ты можешь утихомирить своего братца? - спросила Мария.
Девочка наклонилась к Мануэлю и прошептала ему на ухо:
- Если ты не прекратишь, я все расскажу маме.
Мануэль тотчас же притих.
Мария остановила машину у входа в здание начальной школы. Мальчик вылез, накинув на голову капюшон от дождя, и бегом скрылся в подъезде, даже не попрощавшись с матерью.
- Может быть, ты мне расскажешь, какая муха его укусила? - обратилась Мария к дочери, когда "Типо" вновь влился в поток транспорта, направляясь к частному женскому институту, где Фьямма училась в шестом классе.
Девочка беспокойно заерзала на сиденье, закашлялась и принялась теребить "молнию" на своем плаще, но не ответила.
- Я задала тебе вопрос. Знаешь ли ты, что происходит с твоим братом? - повторила Мария.
Чувствуя себя припертой к стенке, Фьямма ответила шепотом:
- Он ревнует.
- Ревнует? Но кого? К кому?
- Тебя к ребеночку, который должен родиться.
Несколько дней назад Мария вернулась в Модену вместе с детьми и Мистралем, который теперь, со свойственным ему стоическим упорством, проходил долгий, изматывающий курс реабилитации. Она была на четвертом месяце беременности и, разумеется, поговорила об этом с детьми. Фьямма тогда обняла ее и спросила: "А можно мне тоже стать его мамой?" Мануэль никак не откликнулся на новость.
- Так вот что его беспокоит, - проворчала Мария. - Но почему он все тебе рассказывает, а мне ни слова?
- Честное слово, мамочка, он мне ничего не говорил. Это я сама сказала Мануэлю, а он только подтвердил. Я догадалась.
- Каким образом? - с любопытством спросила мать.
- Он говорит, что ему не нравится, когда в доме посторонние.
- Ты просто чудо, девочка моя, настоящее чудо! - с восторженной улыбкой воскликнула Мария. - Я постараюсь больше времени проводить с Мануэлем. Слишком долго я оставляла его одного. Но что же я могла поделать, когда ваш отец был так болен!
- Со мной ты тоже мало говорила в последнее время. Но я не ревную, мама. Я знаю, что ты меня любишь.
Они подъехали к школе, где училась Фьямма. Мария заглушила мотор, а ее дочь приготовилась выйти из машины.
- Погоди, - окликнула ее Мария. - Ты права, в последнее время я тебя совсем забросила. Это будет ужасно, если мы сегодня прогуляем школу и устроим себе выходной?
- Может, это и не ужасно, - задумчиво ответила Фьямма, - но ты же знаешь, я туго соображаю, мне труднее дается учеба, чем моим одноклассницам.
Однако Мария уже завела машину.
- Я хочу немного побыть с тобой, и чтоб не звонил поминутно телефон, чтоб не работал факс, чтобы друзья не вваливались в дом незваными, ну, словом, чтобы нас никто не беспокоил, - пояснила она.
- А куда мы едем? - захотела узнать Фьямма, уже почуяв сладкий вкус запретного плода.
- В кондитерскую, конечно! - решила Мария.
Они вошли в кафе-кондитерскую "Молинари", где Марию сразу же узнали.
- Две чашки шоколаду и пирожные с кремом, - заказала она, направляясь к угловому столику, самому укромному во всем зале.
Мария и Фьямма сняли плащи. Девочка лучилась радостью.
- А ты знаешь, мама, ты заказала как раз то, что мне больше всего нравится. Но я не должна этого есть. Мне нельзя.
- Мне тоже нельзя, - заговорщическим шепотом сообщила Мария. - Беременным женщинам категорически запрещено переедать, они должны соблюдать диету. Но я думаю, разок нарушить правила все-таки можно. Это пойдет нам на пользу.
- Мы - две великие грешницы, - торжественно провозгласила Фьямма.
Мария кивнула:
- Так приятно иногда согрешить!
Шоколад был горячим, сытным и вкусным.
- Мама, а ты правда хочешь этого нового ребеночка? - спросила Фьямма, жадно поднося ко рту трубочку с кремом.
- Что за вопрос? Конечно, хочу. Все мои дети были для меня желанными.
- И я тоже? - не отставала девочка.
- Особенно ты. Я ждала тебя всем сердцем. Ты была частью меня и человека, которого я очень любила, - ответила Мария с нежностью.
- А потом, когда я родилась и ты узнала, что я - даун, ты все равно меня любила?
Мария вспомнила свое отчаяние и то инстинктивное неприятие, которое она испытала к этому ребенку, когда через неделю после родов ей сообщили правду о патологии.
- Мне было страшно, Фьямма, - сказала она вслух. - Ты была такая слабенькая. И такая лентяйка! Ты даже не умела сосать молоко из моей груди. И ты была совсем не похожа на Петера и даже на меня. Только на лбу у тебя был чубчик рыжих волос, как у меня. Вот за этот чубчик я и назвала тебя Фьяммой. В первые дни никто мне не объяснил, что ты не такая, как другие. Я смотрела в эти твои раскосые глазки, видела, как медленно ты двигаешься, и ничего не понимала. К тому же меня пугало, что ты никогда не плачешь. Казалось, ты хочешь умереть. Тогда я подумала: раз ты такая грустная, значит, я сама в этом виновата. Я очень много плакала и горевала, когда Петер умер. И мало мне было горя, так меня еще унизили, выгнали из дома твоего отца на озере Комо. Мне сказали, что дом закроют, и предложили денег. Я отказалась от денег, отказалась от всякой помощи и уехала, вернулась домой в Каннучето, туда, где я родилась.
- И тогда ты восстановила дом бабушки и дедушки? - спросила Фьямма, заставляя мать в сто первый раз пересказывать историю семьи Гвиди.
- У меня была в банке довольно солидная сумма, полученная от страховой компании после взрыва, - объяснила Мария. - Я эти деньги никогда не трогала, но в тот момент решила их использовать, чтобы заново отстроить дом и открыть ресторан.
- И ты так и сделала, да?
- Ресторан я открыла года через два после твоего рождения, когда мы с тобой уже были большими друзьями. Сначала, когда доктор мне объяснил, что ты не такая, как все, я все никак не могла понять. Я была одна, мне не на кого было опереться, я без конца плакала и чувствовала себя ужасно. Поэтому я оставила тебя в больнице, ведь тебе нужен был особый уход, а я в то время не могла тебе его дать.
Как только у меня немного прибавилось сил, я отправилась искать тебе няню. Рашель была вдовой, я попросила ее переехать ко мне, чтобы помочь растить тебя. Она согласилась, и тогда я поехала за тобой в больницу. Рашель стала тебе отличной няней. Она тебя баюкала, мыла, кормила. Я не знала, как взять тебя на руки, все боялась сделать что-то не так. Мне даже прикоснуться к тебе было страшно. Мне становилось все хуже и хуже, все тяжелее на душе, я пришла в отчаяние. Наконец однажды вечером Рашель сказала: "Я ухожу. Девочка в кроватке". И ушла, оставив нас с тобой одних.
Я вошла в твою спальню и склонилась над кроваткой. Ты смотрела на меня неподвижно, без улыбки и без слез. Не знаю, сколько времени мы оставались вот так, молча глядя друг на друга. Я надеялась, что в какой-то момент ты проголодаешься и, может быть, тогда заплачешь. Но ничего подобного не случилось. Наконец я не выдержала и, сделав над собой усилие, взяла тебя на руки. Ты была такая крохотная. Даже дышала с трудом. Тебе действительно нужна была помощь.
- Мы с тобой были одиноки. Две несчастные одинокие женщины, да, мама? - заметила Фьямма, с аппетитом опустошая тем временем чашку шоколада.
- Мы должны были помогать друг другу. Думаю, ты больше помогла мне, чем я тебе. Потому что, ухаживая за тобой, я сама начала жить и улыбаться. Я носила тебя в сумке на груди, как кенгуру, потому что ты должна была постоянно чувствовать мое тепло, а я твое. Рашель вернулась и стала жить с нами. Я прочла все, что только можно было найти о синдроме Дауна. Все, что там говорилось, я уже знала по наитию. Чтобы вырасти здоровой, тебе нужно было много любви. И вот ты выросла и стала умницей, моей чудной девочкой, - с гордостью заключила Мария.
- Да, но это было так трудно! - тяжело вздохнула Фьямма. - Как ты думаешь, я могу попросить еще чашку шоколада? - спросила она лукаво.
- Мы же сегодня решили грешить, так стоит ли останавливаться на полдороге? - Мария позвала официанта и заказала еще две чашки шоколада. - Лучше уж изредка совершить большой грех, чем грешить по мелочи каждый день.
- А мой отец тоже был сладкоежкой? - вдруг ошеломила ее Фьямма.
- Он был великаном. Огромным, как гора. И ему тоже нравились пирожные с кремом, как тебе.
- А я бы ему понравилась? - робко спросила девочка.
- Конечно. Ты, моя маленькая, всем нравишься. И Мистраль тебя обожает.
- Я знаю. Он мне всегда говорит, что я девушка его мечты, - похвасталась Фьямма. Она с жадностью выпила вторую чашку шоколада, а потом добавила: - Вчера, когда вас с папой не было, мне звонил мой брат. Синьор в золотых очках.
- И ты говоришь мне об этом только теперь? Что ему было нужно? - всполошилась Мария.
- Он приедет в Модену на будущей неделе. Он хочет повидаться со мной. Ты не возражаешь?
* * *
Мария долго недоумевала, не понимая, чем вызвано это внезапное внимание со стороны Джанни Штрауса к девочке, существования которой он раньше не замечал. Но в одном у нее не было сомнений: Фьямма проявила к нему живейший интерес, и Мария восприняла это как положительный знак, свидетельствующий об умственном созревании дочери.
Джанни появился ровно в назначенный час и объявил, что хочет видеть Мистраля, все еще являвшегося де-юре первым пилотом "Блю скай".
- Я вижу, ты слегка похудел, - сказал он Мистралю, вылезавшему из бассейна в подвальном помещении на вилле в Модене.
- А ты, я вижу, стал записным остряком! - бросил в ответ чемпион, заворачиваясь в купальный халат. От Мистраля действительно осталась одна тень. Ему нужны были долгие месяцы, чтобы обрести свою прежнюю спортивную форму.
- Как по-твоему, сможешь ты выйти на старт весной? - спросил Джанни.
Они вместе направились на первый этаж, вошли в гостиную, где горел камин, и сели перед огнем, как старые друзья.
- Я покончил с соревнованиями, Джанни, - начал Мистраль. - Ураганный ветер утих.
- Хочешь меня бросить? - спросил Джанни.
- А в чем дело? Мне говорили, ты собирался продать "конюшню" после аварии.
- Я передумал. "Блю скай" - это любимое детище моего отца. Продать "конюшню" - это все равно что предать его память. В общем, я ни за что не продам, если ты будешь участвовать, - объяснил Джанни.
- Говорю тебе, я завязал.
- Я тебе не верю. Не такой ты человек, чтобы отказаться от пятикратного чемпионства. В этом году тебе не повезло, но на будущий год все может быть иначе.
- Мне тридцать восемь лет. Я слишком стар для гонок, - задумчиво возразил Мистраль.
- Только не надо мне заливать. Ты не из тех, кто может выпустить из рук баранку из-за аварии, - стоял на своем Джанни.
- Ты слишком мало знаешь мир спорта. Наверное, поэтому ты и не можешь меня понять. Когда пилот попадает в аварию и не может объяснить себе, в чем же он ошибся, это означает, что он дошел до точки. А теперь извини, я тебя оставлю: меня ждет массажист, - попрощался Мистраль, поднимаясь.
- Еще минутку, Мистраль, - окликнул его Джанни. - Если ты решил завязать, чего же ты так стараешься привести себя в форму?
Мистраль ничего не ответил. Идя за ним следом, Джанни добавил:
- В любом случае, я приехал повидаться не только с тобой. У меня назначена встреча с Фьяммой.
- Знаю. Она ждет тебя в своей комнате. Ждет не дождется вот уже несколько дней, - ответил Мистраль, направляясь к гимнастическому залу.
Джанни Штраус огляделся. Ему никогда раньше не приходилось бывать в этом доме, и он не знал, где найти комнату девочки. Она бесшумно возникла на пороге и протянула ему руку.
- Добрый день, синьор, - сказала она тихо.
Джанни улыбнулся ей. Сегодня, в клетчатой плиссированной юбочке из шотландки и синем кардигане, она показалась ему выше ростом, чем в первый раз. Длинные шелковистые волосы были распущены, на лбу - небольшая челка.
- Ты сегодня такая хорошенькая, - сказал он, пожимая ей руку.
- Значит, в прошлый раз я не была хорошенькой?
- Сегодня ты еще лучше, - заверил ее Джанни.
- Вы тоже хорошо выглядите, синьор.
- Ты так и не сможешь назвать меня по имени?
- Я все никак не привыкну. Но я постараюсь. Пойдемте со мной, я провожу вас в свою комнату, - сказала она радушным тоном настоящей хозяйки дома.
У Джанни вообще не было ни малейшего представления о том, что такое дети, но комната Фьяммы поразила его. Он был уверен, что в мире просто не существует второй, подобной этой. Одна из стен просторной комнаты была сплошь зеркальной и отражала остальные, окрашенные в небесно-голубой цвет, разрисованные бело-розовыми облачками и малиновками в полете. На белой постели во множестве лежали подушки, украшенные ленточками и обшитые кружевом. В комнате стояли также кресла, обитые материей светлых, пастельных тонов, и книжные полки. Книги и коробки с играми были расставлены на них в безупречном порядке.
- Садитесь, - пригласила она, - нам сейчас подадут чай.
- А зачем эта зеркальная стена? - спросил он.
- Чтобы я могла себя видеть. Я очень часто смотрюсь в зеркало. Это мне помогает лучше узнать себя и контролировать свои движения. Я, можно сказать, выросла, глядя в зеркало. Для нас, даунов, очень важно иметь большое зеркало, чтобы все время смотреть на себя, - объяснила она, как учительница, дающая урок.
- Я всегда чувствую себя немного неловко, когда я с тобой, - признался он. Простодушие Фьяммы лишало его привычной уверенности в себе.
Фьямма восприняла слова Джанни как комплимент и улыбнулась.
- Вы хотели меня видеть. Почему? - спросила она, переходя сразу к делу.
- В прошлый раз мы говорили о нашем отце, - начал он. - У Петера Штрауса была огромная прекрасная вилла на озере Комо.