Конечно, дом был в ужасном состоянии, сырой, запущенный, с порослью грибов под лестницей и сквозной дырой в крыше, через которую были видны звезды. В те времена Эди пропадала на телевидении, он - на службе, а дом не напугал их - скорее, вызвал сочувствие, так как буквально умолял о спасении. Целый год они обходились без кухни, два года - без отремонтированной ванной, пять лет - без ковров. Мэтт все детские годы прошлепал по дому в резиновых сапогах: надевал их, едва вставая с кровати, и снимал только перед сном. Неудивительно, что из всех троих детей именно Мэтт вырос убежденным консерватором, владельцем электронного органайзера и отполированных ботинок. Навещая родителей, он неизменно указывал, что трещина в потолке гостиной становится длиннее, в нижнем туалете сыростью не просто пахнет, а несет, а регулярная покраска наружных стен - разумное вложение капитала.
- Мы, богема, о таких вещах думать не приучены, - отвечал Рассел.
- Тогда слушайте, что я вам говорю, - заявлял Мэтт.
В последнее время эти слова звучали все чаще. Подолгу не бывая у родителей, а потом забегая к ним на обед, Мэтт окидывал дом новым, критическим взглядом. "Слушайте меня" - так он реагировал и на будущую роль Эди, и на новые направления работы агентства Рассела, и на выбранные Беном экзамены по программе повышенного уровня.
- Ты такой взрослый! - изумлялась Эди, с любовью глядя на старшего сына. - Как это приятно!
Однако прислушиваться к мнению Мэтта она не собиралась. Ей доставляли удовольствие аккуратные стрижки Мэтта, строгая одежда, умелое обращение с техническими новинками. Умилительно и забавно было видеть этого собранного молодого мужчину в своей кухне, слушать его объяснения, как правильно посылать эсэмэски с мобильника, и в то же время представлять его спящим в кроватке с высокими бортиками или восседающим с книжкой на горшке. Эди могла позволить себе подобные игры, потому что у нее оставался Бен, думал Рассел: Бен давал ей право не воспринимать Мэтта всерьез, расценивать его зрелость как милое притворство.
Если такая позиция и раздражала Мэтта, то он не подавал виду. И продолжал относиться к обоим родителям, как к людям порядочным до мозга костей, для которых он не жалеет любви и приземленной, практической заботы, поскольку они, очевидно, не в состоянии заботиться о себе сами. Он явно считал, что Эди балует Бена, а Роза - сама себя, но держал это мнение при себе, вытесняя на задворки своей правильной и наполненной событиями жизни. Мэтт работал в компании мобильной связи и снимал квартиру вместе с подружкой, служащей в Сити. По мнению Рассела, Мэтт вполне имел право, разглядывая аккуратную стопку надколотых плафонов и гадая, зачем их вообще понадобилось хранить, то и дело повторять беспечным родным, не обладающим его практической сметкой: "Слушайте меня".
Рассел слушал. Советам сына он следовал нечасто, но всегда прислушивался к ним. Однажды вечером в тесном баре на Ковент-Гарден Мэтт подробно и дотошно разъяснил Расселу, на чем ему следует специализироваться в работе. По мнению Мэтта, отцовское агентство, поставляющее актеров для кино и телевидения, "едва трепыхалось". Рассел, потягивающий красное вино, слегка обиделся. После второго бокала обида приутихла, а после третьего предложенное Мэттом решение - заняться поиском актеров для озвучивания рекламы - уже не казалось таким нелепым и неаппетитно-меркантильным, как час назад.
- Понимаю, реклама - это не театр, - твердил Мэтт, - зато это деньги.
- Да ведь это только деньги, и больше ничего! - воскликнула Эди спустя два часа, чистя зубы. - Разве нет? Ни единого плюса, кроме денег!
- Возможно, так и должно быть, - осторожно заметил Рассел.
- Гадость. Мерзость. Прыжки на диванах - раме это актерское мастерство?
- Не прыжки, а разговоры о диванах.
Эди сплюнула в раковину.
- Ну, если ты способен настолько опуститься…
- Пожалуй, я мог бы.
- Так вот, на меня не рассчитывай.
Рассел намеренно затянул паузу, улегся в постель, надел очки и взялся за очередную книгу - биографию Александра Македонского.
- Не буду, - сказал он. - Думаю, это ни к чему.
С 1975 года "Рассел Бойд ассошиэйтс" занимало три комнаты в мансарде, окна которых выходили на задворки Шафтсбери-авеню. Почти тридцать лет Рассел проработал там, где, несомненно, когда-то ютилась горничная. В комнате было мансардное окно, наклонный потолок и турецкий ковер, когда-то украшавший столовую деда и бабушки Рассела в Халле, ныне вытертый до сизой хлопковой основы, на которой там и сям сохранились цепкие пучки красных, синих и зеленых шерстинок. Ободренный благосклонностью, с которой Рассел выслушал его совет, Мэтт попытался убедить его осовременить офис, перестелить деревянные полы и расставить повсюду галогеновые лампы на блестящих металлических подставках.
- Нет, - коротко ответил Рассел.
- Но, пап…
- Мне нравится так, как есть. Нравится - и все. И моим клиентам тоже.
Мэтт попинал стопку разбухших картонных папок, подпирающую книжный шкаф.
- Жуть. Хлама здесь больше, чем в твоем старом сарае.
Рассел прервал раздумья и оглядел сарай. Он наполовину опустел, а то, что осталось в нем, выглядело неприступно и словно приготовилось сопротивляться до последнего. Арси спрыгнул с кресла и удалился в дом, солнце скрылось за домами, стало холодно и сыро. В куче барахла, предназначенной на выброс, валялся на боку трехколесник Розы.
"Розин велик" - так она называла его. Не "мой", а "Розин".
- Рассел! - позвала Эди.
Он поднял голову.
Эди стояла возле угла дома, неподалеку от входа в кухню, и держала на руках Арси.
- Чай! - крикнула она.
- Знаешь, - сказала Эди, - ты извини.
Она заварила чай в большом чайнике с розами, смахивающими на капусту. Чайник был апофеозом пошлости, но Эди дорожила им, как многими другими вещами, если они ассоциировались у нее с каким-нибудь местом, человеком или событием.
- Я сорвалась потому, что ты ничего не желал понять.
- Все я понимаю, - ответил Рассел.
- Правда?
Он кивнул, слегка насторожившись.
- Тогда растолкуй мне, - потребовала Эди. - Объясни, в чем дело.
Рассел ответил не сразу.
- Это финал самого затягивающего и насущного этапа материнства. К нему нелегко приспособиться.
- Не хочу приспосабливаться, - сказала Эди. Она разлила чай по огромным надтреснутым синим чашкам, которые откопала в лавке всякого старья в Скарборо, когда гастролировала… с чем? Кажется, с пьесой Пристли.
- Хочу, чтобы Бен вернулся, - добавила Эди.
Рассел добавил в свою чашку молока.
- Хочу, чтобы он вернулся, - яростно повторила она. - Чтобы опять и смешил меня, и злил, и сидел у меня на шее, и я чувствовала бы себя незаменимой.
Обхватив чашку ладонями, Рассел поднес ее к губам. Аромат чая, поднимающийся над чашкой, напомнил ему о бабушке. Дорогой чай дарджилингский она приберегала для воскресений. "Это шампанское в мире чая", - повторяла она всякий раз, когда пила его.
- Ты меня слушаешь? - спросила Эди.
- Да. Но ты забыла: все это я уже знаю.
Она подалась вперед.
- Ну как, как мне тебя вразумить?
- Вопрос в точку.
- Что?
Он отставил чашку и серьезно произнес, не глядя на нее:
- Как мне вразумить тебя?
Она уставилась на него.
- Что? - повторила она.
- Меня не было дома три часа, - продолжал он. - Все это время я перебирал всякий хлам - вещи, которые когда-то имели ценность, а потом утратили ее. Оказывается, это больно - знать, что вещи больше не понадобятся, что они навсегда отслужили свое.
- Но…
- Подожди, - остановил ее Рассел. - Просто подожди и послушай. Роза больше не станет кататься на трехколесном велосипеде, Мэтт не возьмет в руки биту, ты не сядешь читать под треснувшим плафоном. От этого делается неуютно, это нелегко осознавать, с этим так просто не примиришься. Но придется, потому что выбора у нас нет. И это еще не все.
Эди сделала продолжительный глоток и посмотрела на него поверх края чашки.
- Да?
- Ты говоришь, что хочешь, чтобы Бен вернулся. Говоришь о его энергии, о том, как он тебе нужен и как ты себя чувствуешь. А теперь представь хотя бы на минуту, каково мне. Я женился на тебе не затем, чтобы обзавестись Мэттом, Розой и Беном, хотя я благодарен за то, что они у нас есть. Я взял тебя в жены, потому что хотел быть с тобой, потому что рядом с тобой моя жизнь сияла ярче, даже когда ты бывала несносной. Ты хочешь, чтобы Бен вернулся. Так вот, тебе придется привыкнуть к тому, что его нет рядом, - привыкнуть любым способом, каким сможешь. А пока ты привыкаешь, вспомни о том, что никуда не денется. Эди, я хочу, чтобы ты вернулась. Я был рядом еще до того, как появились дети, я рядом сейчас. - Он решительно переставил чашку. - И я никуда не денусь.
Глава 2
Когда речь заходила о бизнесе, Билл Мортон гордился своей отработанной методикой увольнений. Его отец, который умер прежде, чем Биллу исполнилось двадцать, чем сделал сыну королевский подарок - возможность мифологизировать его, был хирургом. Он твердо следовал принципу "разрез должен быть глубоким, но единственным", и Билл затвердил его, как собственную мантру, и с помпой применял в мире связей с общественностью, где строительство компаний немыслимо без череды приемов на работу и увольнений.
Билл ухитрялся так часто нанимать катастрофически непригодных для работы подчиненных, что вдоволь напрактиковался в нелегком ремесле их увольнения. Он не терпел, когда в правильности его суждений сомневались, пусть даже в максимально дипломатичной форме, и в равной мере не выносил, когда кто-то осмеливался выступить с критикой характерного для него способа исправления собственных ошибок. Сам вид некомпетентного сотрудника служил Биллу живым напоминанием о собственной некомпетентности, а этого он не мог допустить. Он обнаружил, что последствий своих ошибок проще всего избежать, если вызвать сотрудника в кабинет, заранее подготовив все бумаги, улыбнуться, сообщить, что он уволен, снова улыбнуться и указать на дверь.
Именно так он и планировал поступить этим прохладным апрельским днем с Розой Бойд. Двадцатишестилетняя рыжеволосая Роза прекрасно справлялась с работой и могла пленить того, кто предпочитает полненьких и к тому же рыжих. Билл намеревался поговорить с ней коротко с улыбкой, не называя истинной причины увольнения. Он просто скажет ей, что она, к его глубокому сожалению, не подходит для работы в сфере связей с общественностью, так как ей недостает терпения, чтобы строить отношения с клиентом - порой на это может уйти пять-шесть лет, особенно если клиент из капризных. Умолчать он собирался о том, что показатели компании, подведенные, как всегда, ближе к концу налогового года, удручающе низки, и потому он решил вопреки совету главного бухгалтера уволить двух сотрудников, так как увольнение только одного могло показаться жертвоприношением. Значит, Виктору Бейсингеру придется смириться с ранней отставкой - все равно в пятьдесят четыре года от него толку мало, да и в пиаре он не силен, а вместе с ним уйдет и Роза Бойд.
Билл стоял у окна в своем кабинете, изучал огрызок панорамы, заслоненной соседним зданием, и репетировал обращение к Розе. Требовалось найти максимально верный тон: любое отклонение от него выдаст его неловкость, потому что исходя из всех профессиональных и практических соображений уволить следовало не Розу Бойд, а Хайди Кингсмилл. Загвоздка состояла в том, что Хайди обладала агрессивным и взрывоопасным нравом, к тому же пять лет назад по чистейшей случайности привела в компанию одного из самых надежных и доходных клиентов. Признаться в том, что с тех пор Хайди не совершила ни единого конструктивного шага и вдобавок оказалась эмоциональной обузой, было невозможно. Как и в том, что четыре года назад после рождественского корпоратива Билл провел с Хайди бурную ночку, и хотя этим козырем она пока не воспользовалась, тем не менее ясно дала понять: в случае чего за ней не заржавеет. Жена Билла вложила в его компанию личные средства, в ближайшем времени от нее могли понадобиться новые инвестиции, а в вопросе супружеской верности она доходила до фанатизма. Словом, так и или иначе, уйти должна была Роза Бойд - как гарантия, что конфликта Хайди Кингсмилл и миссис Мортон удастся избежать.
За спиной Билла скрипнула дверь. На пороге кабинета стояла Роза Бойд, положив правую руку на дверную ручку. Роза была в джинсах, оранжевом твидовом пиджаке и ботинках на головокружительно высоких каблуках, распущенные волосы лежали на плечах. Биллу она показалась двухметровой, внушительной и настороженной.
- Роза! - воскликнул он. И улыбнулся. - Привет.
Роза молчала.
Билл обошел вокруг стола и приглашающе похлопал по сиденью ближайшего стула:
- Садись.
Она не шевельнулась.
- Садись, Роза, - повторил Билл, все еще улыбаясь. - Это не займет и минуты.
Роза коротко вздохнула и переступила с ноги на ногу.
- Входи, - распорядился Билл. - Входи и закрой дверь. Разговор касается только нас с тобой. Незачем посвящать в него весь офис, верно?
- Они все знают, - сказала Роза.
Билл сглотнул и снова похлопал по стулу.
Он открыл рот, но Роза опередила его:
- Они держат пари. О том, насколько быстро вы управитесь.
Билл уставился в противоположную стену.
- Я выиграю, - добавила Роза. - Я поставила на то, что вы уложитесь за минуту. И я права.
Она попятилась и с треском захлопнула за собой дверь.
Кейт Фергюсон лежала на полу в ванной, ожидая, когда ее вновь замутит. Ей казалось, она прекрасно подготовилась к тошноте в первые месяцы беременности - по утрам, когда Барни сможет приносить ей чай с печеньем (мать настоятельно рекомендовала Кейт сухое печенье типа галет) и хлопотать вокруг нее неловко и неумело, как полагается мужу. Но оказалось, что она совершенно не готова к тому, что тошнота будет преследовать ее весь день, каждый день, мешать работать, не допускать даже мысли о кусочке хлеба с отрубями или о кофе, не говоря уже о походах к кухонному шкафчику, препятствовать малейшим проявлениям вежливости по отношению к толпам доброжелателей, слащаво поздравляющих ее с тем, что она забеременела так сразу, едва успев выйти замуж.
- Как приятно видеть, что хоть кто-то способен действовать правильно, - заявила лучшая подруга ее матери. - Не то что эти бездушные карьеристки, которые рожают первенцев, когда впору обзаводиться внуками.
Если и дальше так пойдет, думала Кейт, слабо постанывая на кафельном полу, бабушкой она никогда не станет, потому что даже до материнства не доживет. Тошнота была такой ужасной, такой изматывающей, такой бесконечной, не оставляющей никакой надежды на скорое избавление. Ребенок где-то в дебрях судорожно сжавшегося живота воспринимался как враг, злобный гоблин размером с грецкий орех, безжалостный эгоист, развивающийся так, как ему вздумается. Снимок с первого УЗИ Барни хранил в бумажнике, а Кейт даже смотреть на него не хотела, не желала представлять себе крошечное существо, способное пробудить к себе такую яростную и стойкую неприязнь. Вроде бы совсем недавно они с Барни проводили медовый месяц в Малайзии и планировали новую и увлекательную семейную жизнь по возвращении в Лондон, и вот бледная, покрытая липким потом Кейт уже лежала на полу ванной, скулила, всхлипывала, и некому было даже подать ей носовой платок.
Зазвонил телефон.
- Заткнись! - крикнула Кейт.
Телефон прозвенел четыре раза и умолк. Помолчал и снова подал голос. Это наверняка Роза. Они с Кейт договорились подавать сигнал четырьмя звонками, еще когда учились в университете: сначала отделывались таким способом от нудных или настырных ухажеров, затем - просто чтобы проявить заботу друг о друге. Постанывая, Кейт заставила себя подняться, дотащилась до двери ванной, а затем до спальни, где трезвонил телефон, зарывшись в складки покрывала.
- Сдохнуть хочется, - сказала Кейт в трубку.
- До сих пор? Бедненькая.
- Уже четыре недели, даже почти пять. Ненавижу этого младенца.
- Попробуй лучше возненавидеть свои гормоны.
- Их сначала надо себе вообразить. Я не умею ненавидеть то, чего никогда не видела.
- Я подскажу тебе, кого надо воображать, - пообещала Роза, - можешь ненавидеть его сколько влезет. Билла Мортона.
Кейт переползла по кровати ближе к изголовью и упала в подушки.
- А что он натворил?
- Выгнал меня, - ответила Роза.
Кейт застонала.
- Роза…
- Знаю.
- Что ты такого натворила?
- Ничего.
- Просто так никого не выгоняют…
- Еще как выгоняют - в мире Билла Мортона, где каждый дрожит за свою шкуру. Уволить Хайди он не может: он трахнул ее и теперь боится, как бы она не подняла визг. А дела идут скверно, на зарплату всем нам денег не хватает.
Кейт перекатилась на бок и подмяла подушку под живот.
- Роза, эта работа была нужна тебе позарез.
- Да.
- Сколько, ты говорила, у тебя долгов по кредиткам - пять тысяч?
- Почти шесть.
- Лучше переселяйся к нам, поживи пока здесь…
- Нет.
- Барни не станет возражать.
- Станет. Как и ты. И я. И все-таки спасибо тебе, Кейт. Спасибо.
- Когда уходишь оттуда? - спросила Кейт.
- Уже ушла. Разобрала стол, свалила почти все в мерный мешок и бросила его в мусорку возле офиса.
- Значит, рекомендаций тебе не видать…
- Мне не нужны рекомендации.
Кейт тяжело вздохнула:
- Ох, Роза…
- Я что-нибудь придумаю.
- Например?
- Может, устроюсь в службу продаж по телефону…
- Я так жутко себя чувствую, что даже подбодрить тебя не могу, - призналась Кейт.
- А я до сих пор бешусь. Пока я в ярости, со мной все в порядке.
- И не переживаешь?
Последовала длинная пауза. Кейт сползла с подушки.
- Роза!
- Конечно, переживаю, - сказала Роза. - Не припомню, чтобы я когда-нибудь не переживала. Из-за денег.
- Но все эти… расходы…
- Да, - прервала Роза. - Меня они тоже пугают, но остановиться я не могу. Пока я была с Джошем… - Она осеклась.
- Да?..
- Ну, в то время хоть были причины - ужины, поездки в отпуск…
- Он тебя использовал.
- Ты всегда это твердила.
- И как видишь, я была права.
- Хм-м.
- Что же ты будешь делать?
Роза ответила с расстановкой, делая длинные паузы между словами:
- Не знаю. Не думала. Пока что.
- Вот если бы я могла…