Обхватив обеими ладонями кружку с латте и глядя поверх нее на несущиеся облака, Мэтью понимал: Рут права. Она выдвинула практичное, разумное предложение, и судя по слову "мы", которое часто мелькало перед ними, совместное будущее было для нее решенным вопросам. Вся правильность ее решений и явная преданность ему леи хны были ободрить Мэтью, пробудить в нем энтузиазм для важного шага, который она предлагала, и стремление включится в процесс с усердием под стать ее собственному, чего она имела право ждать и ждала. И Мэтью сделал бы это, если бы мог. Его манил новый захватывающий этап взаимоотношений. Но он не мог заняться им вплотную. Потому - он прикрыл глаза и отхлебнул кофе - что не мог себе этого позволить.
Он раз двадцать вертел в уме цифры. Складывал их то так, то этак, рассматривал их с точки зрения краткого и длительного срока и пришел к неизбежному выводу, выводу, который недвусмысленно гласил: чтобы вложиться в будущую жизнь наравне с Рут и тем самым сберечь шаткое равновесие нынешних партнерских отношений, ему придется отдать все сбережения до последнего пенни. Попросту говоря, ему не по карману выплачивать какие бы то ни было ссуды, а все активы, которыми он располагает, настолько жалки по сравнению с активами Рут, что едва ли заслуживают упоминания. В довершение всего Рут понятия не имела, насколько стеснены его обстоятельства - по той простой причине, что он предпочитал скрывать от нее эту истину. И теперь она предлагала ввязаться в новую затею, потому что у нее не было причин подозревать, что он не сумеет поддержать ее.
Мэтью оглянулся через плечо. Кофейня заполнялась, места занимали люди, одетые в том же стиле, что и он, с такими же стрижками. Они казались точно такими, какими всегда кажутся люди тому, кто ощущает свою обособленность от человечества и болезненную уверенность в ней. Деньги не должны быть на первом месте, говорил себе Мэтью, вращая в кружке последний дюйм теплого кофе, деньги не должны диктовать условия, душить и разделять, деньгам не полагается быть превыше преданности или любви. Он тяжело вздохнул и с глухим стуком отставил кружку. Деньги просто не должны так много значить. А они значат, в том и беда.
* * *
- Я бы заплатила, - объяснила Роза. - Я не просила просто пустить меня пожить даром. И предложила бы плату, но он даже не дал мне рта раскрыть.
Прикуривая, Бен сквозь зубы выговорил:
- Я даю матери Наоми пятьдесят фунтов в неделю.
- Да?
- Все счета оплачивает она. Говорит, что ей так удобнее. Роза пригляделась к брату. Он казался… пожалуй, более собранным, повзрослевшим, менее разболтанным, хотя как знать - в пабе свет горел приглушенно.
- Похоже, она обожает гладить, - сказала она.
- Не-а.
- Ты определенно выглядишь ухоженным.
Бен затянулся и ответил, старательно изображая скромность:
- Я глажу сам.
Роза ахнула:
- А я и не знала, что ты умеешь!
Он ухмыльнулся, не глядя на нее.
- Ты очень многого не знаешь.
- Верю. - Роза пригубила свой стакан. - Значит, теперь вы играете в счастливую семейку вместе с мамой Наоми.
- Мы ее почти не видим. Она ведущая в зале для игры в бинго.
- А я думала, она работает в супермаркете.
- Работает. И убирает офисы.
- Господи. Несчастная женщина.
Бен метнул в нее взгляд.
- Нет. Она довольна. Говорит, ей нравится быть независимой.
Роза вспыхнула.
- Ну спасибо тебе…
- Тогда больше не жалей мать Наоми.
- Я и не…
- По голосу было слышно, - пояснил Бен. - По тону.
- Извини.
- Сочувствую, что у тебя так вышло с отцом. Что происходит?
- Думаю, - Роза глотнула водки, - он ни с кем не желает соперничать за мамино внимание.
Бен фыркнул.
- Я ведь только на пару месяцев, - продолжала Роза. - Перекантоваться до лета, самое большее - до сентября. Я платила бы за жилье, приходила домой только ночевать, кормила бы кота…
- А я по коту соскучился.
- Представь, я по своей наивности считала, что родительский дом остается домом, пока не обзаведешься собственным.
Бен выпустил расплывчатую струю дыма.
- Ты говорила Мэтту?
- Бесполезно.
- Почему?
- Потому что они с Рут собираются покупать стильный лофт.
- Значит, и для тебя найдется место.
- Ну уж нет, - отрезала Роза. - Рут классная, но она такая организованная и профессиональная, что мне как-то неловко разгребать перед ней ералаш своей жизни.
- А вдруг она поможет?
Роза скривилась.
- Мне гордость не даст.
- Итак, - продолжал Бен, держа на весу бутылку пива, - что будешь делать дальше?
- Точно не знаю.
- А у мамы спрашивала?
Роза посмотрела сквозь него, как обычно делала, недоговаривая правды.
- Не могу. Не могу я получить отказ от отца и сразу побежать к маме.
Бен снова усмехнулся.
- Это еще почему? Тебе же не впервой.
- Это разные вещи, - возразила Роза. - В тот раз мне отказала мама, и тогда я обратилась к отцу.
Бен наклонил бутылку.
- Мама бы тебя приняла.
- Откуда ты знаешь?
- Просто знаю, и все.
- Бен, - опять сказала Роза, - я не могу.
Он пожал плечами.
Роза с расстановкой проговорила:
- Кейт сказала, что я могу пожить у нее.
- Тогда порядок.
- Да нет, не то чтобы… Она беременна, они поженились всего пять месяцев назад, а Барни прелесть, на самом деле прелесть, но ни с кем не желает делить Кейт, просто не хочет…
- Совсем как отец, - подытожил Бен и взглянул на часы над стойкой бара. - Мне пора, Роза. Договорился встретиться с Наоми.
- Куда пойдете?
- Может, в кино. Не знаю.
Он наклонился и выудил из холщовой сумки, стоящей у его ног, черную вязаную шапчонку, которую натянул на самые брови.
- Ты похож на горелый орех, - оценила Роза. - Эта шапка совершенно не в твоем стиле.
Бен запрокинул голову, заглатывая остатки пива.
- А Наоми говорит, мне в ней круто.
Он сполз с барного табурета.
- Надеюсь, все устаканится, Роза.
- Спасибо.
Он подмигнул.
- Найдешь себе другую работу…
- И жилье. И мужчину.
Наклонившись, Бен задел ее лицо щетинистой щекой. Напоследок бросив с ирландским акцентом "верь и надейся", он закинул на плечо сумку и начал пробираться к двери, лавируя между посетителями, заполонившими бар в мае скидок.
Роза перевела взгляд на свой стакан. Заказав один напиток до семи часов, она могла получить второй бесплатно. Возможно, после двух порций водки она наконец наберется смелости и все-таки спросит, нельзя ли ей совсем ненадолго и не бесплатно пристроиться в комнатушке возле входной двери, которую Барни решил отремонтировать к появлению ребенка. Вскинув руку, она с улыбкой подала знак бармену.
Глава 4
Вивьен Маршалл работала в книжном магазине неполный день. Она согласилась бы и на полный, но ее муж Макс, с которым она разошлась четыре года назад, мог узнать об этом и перестать выплачивать ей содержание, тем более что был не обязан делать это теперь, когда Элиот перебрался в Австралию. Вивьен хотела не столько денег как таковых, хотя и они пригодились бы для содержания коттеджа в Ричмонде и машины, сколько хоть какой-нибудь ниточки, связывающей ее с Максом. Когда он предложил расстаться - Вивьен знала, что к этому идет, но предпочла зажмуриться, как делают сидящие в машине, когда столкновение неминуемо, - она согласилась, только чтобы Макс, раздраженный ее возражениями, не потребовал развода.
Развод с Максом Вивьен не прельщал. Ей не хотелось даже разъезжаться с мужем, каким бы ненадежным он ни был и как бы ни бесил ее порой. Макс не только был отцом Элиота, но и в отличие от других мужчин служил источником энергии и живости, без которого жизнь Вивьен теряла краски.
- Казалось бы, - сказала она Элисон, которая заведовала книжным магазином, - мне радоваться надо, что я больше не живу в подвешенном состоянии, на каких бы крюках меня ни подвешивали. А я по ним скучаю.
Элисон, которую не привлекали мужчины того типа, к какому принадлежал Макс, до старости не вылезающие из джинсы и кожи, сказала, что, по ее мнению, у этих крюков есть нечто общее с распялками для сырой окрашенной ткани.
- Что именно? - спросила Вивьен.
Элисон вздохнула. Хоть Макс и не в ее вкусе, временами она сочувствовала ему. Похоже, Вивьен создана специально для того, чтобы испытывать терпение окружающих.
- И те крюки, и эти, - ответила Элисон и надела очки.
Вивьен продолжала вытирать пыль. Много лет назад, когда Элиот был еще настолько мал, что терпел мамины поцелуи у школьных ворот, Элисон предложила Вивьен эту работу и ясно дала понять: книготорговля - занятие не для белоручек, готовых только вести приятные литературные беседы с образованными покупателями.
- Скорее, это что-то вроде вечного переезда: бесконечные неподъемные коробки, связки книг, закатанные в термопленку. Безостановочная уборка. Списки и каталоги. Общение с тяжелыми людьми.
Вивьен обвела взглядом магазин. Пристрастие Элисон ко всему южноамериканскому бросалось в глаза: шерстяные настенные панно ядовитых оттенков, плакаты с Фридой Кало и Христом Искупителем в Андах, целая полка с книгами чилийских поэтов.
- Я люблю домашнюю работу, - сказала Вивьен.
И если вдуматься, всегда любила. В детстве, когда у них с Эди была общая комната, разделенная розовой бейкой, приколотой булавками к ковровому покрытию, половина Вивьен была образцом опрятности. По утрам в субботу она протирала пыль с любимых безделушек салфетками, оборачивала бумагой любимые книги. Очевидно, домовитость и притянула ее к Максу - человеку, в душе которого царил хаос, несмотря на внешнюю организованность. Благодаря ему у Вивьен возникало захватывающее ощущение, будто она нарушает правила, чтобы бытье ним, сворачиваете чистенькой дорожки, проложенной воспитанием, и бросается очертя голову в омут приключений. Увы, со временем стремление к чистоте взяло верх, и Макс заявил, что ему нечем дышать.
И принялся бросать ей один вызов за другим - шампанское среди ночи, неожиданная поездка в Нью-Йорк, секс в машине чуть ли не под окнами соседей. Заметив, что не вызвал у Вивьен энтузиазма, он печально смотрел на нее, вздыхал и говорил, что материнство изменило ее до неузнаваемости.
Обмахивая стеллаж с книгами о путешествиях синтетической метелкой, которой полагалось притягивать пыль, словно магниту, Вивьен думала, что ее изменило не материнство, а Макс. В роли матери она чувствовала себя настолько уютно, что была готова подарить Элиоту братьев и сестер, если бы не была поглощена стремлением не дать Максу сбиться с пути. По сути дела, благодаря Максу она отдохнула от себя самой, побывала в кратком, но насыщенном отпуске, но никаких перемен с ней не произошло. Макс пытался ее изменить, и отчасти она надеялась, что ему это удастся, однако стержневая, глубинная Вивьен оставалась прежней и заполняла холодильник кубиками замороженного морковного пюре для малыша Элиота гораздо охотнее, чем бросала домашние хлопоты ради очередной затеи легкого на подъем Макса, который никогда не давал ей времени на сборы и не объяснял, какая одежда понадобится там, куда он ее тащит.
Вот Элиот, не удержалась от сравнения Вивьен, совсем не похож на отца. Да и от матери унаследовал не много. Элиот требовал от жизни максимальной простоты, под которой подразумевал полное отсутствие принуждения, в том числе и упоминаний о нем. Его австралийская подружка, насколько могла судить Вивьен по телефонным разговорам, избрала своим девизом лаконичность. Они жили в пяти минутах ходьбы от пляжа, работали слегка, в охотку, занимались водным спортом и пили пиво. На последней фотографии, присланной Элиотом по электронной почте, оба валялись на песке, тонкие и загорелые, с одинаковыми сосульками вы - цветших мокрых волос и браслетами из бусин. Девушку знали Ро.
- Это уменьшительное от Розмари? - спросила Вивьен.
- Нет, - помолчав, ответил Элиот. Он уже заразился австралийским акцентом и интонациями, превращающими каждое утверждение в вопрос. - Это вообще не уменьшительное.
Просто Ро.
Когда он повесил трубку - "ну, я пошел, мам. Бывай", - Вивьен слегка всплакнула. Затем поднялась с кухонного стола, на который присела, когда нахлынули слезы, высморкалась и собрала в специальный мешок одежду для химчистки - как полагается, аккуратно свернутую, не влажную. Через час она позвонила отцу Элиота и пересказала разговор с сыном, умудрившись не расплакаться.
- Вот и хорошо, - откликнулся Макс, не переставая стучать по клавишам лэптопа - Вивьен слышала этот стук в трубке. - Тем лучше для тебя, Виви. Значит, ты уже привыкаешь к тому, что он вырос. - Он помедлил и перестал стучать. И добавил тоном, которым всегда подчеркивал, что правильно выбрал одну из двух сестер: - Не то что Эди.
Вивьен прислонилась к стеллажу с книгами о Восточной Европе. Метелку она положила на несколько путеводителей по Праге. Может, Макс прав. Может, после разговоров с Элиотом она плачет вовсе не потому, что ему уже двадцать два и он предпочел жить в австралийском Кэрнсе, а потому, что ему уже не восемь и не десять лет, и время, когда она знала о сыне каждую мелочь и держала под контролем его жизнь, давно истекло. И может, это знание и контроль на несколько лет настолько захватили ее, что она перестала беспокоиться о Максе - о том, чего он хочет и, самое важное, какие его желания она готова исполнить. Вивьен оплакивала потерянного малыша, а не утраченную роль, подобно Эди.
Взявшись за метелку, Вивьен провела ею по обрезам пражских путеводителей. Эди и вправду растеряна, выбита из колеи тем, что из дома ушел последний из ее детей, и потому абсолютно равнодушна к чувствам бедного старины Рассела. Вивьен всегда любила Рассела, но, конечно, ему не сравниться с напором и обаянием Макса, вдобавок и дети Рассела и Эди - за исключением Мэтта, единственного, кому Макс охотно уделял время - ушли из дома бестолково, по-дилетантски. Розу жалко: слишком горда, чтобы вернуться домой, и слишком безденежна, чтобы сохранить независимость. А Бен живет у девушки, которая однажды подстригла его, - одной из практиканток, которым доверяют клиентов по утрам в субботу… Вивьен обмахнула последние книги секции путешествий и торжествующе вскинула метелку. Бедняжка Эди.
- Это надолго? - спросил Барни Фергюсон.
Он стоял у изножья кровати, обернув талию банным полотенцем. Волосы были влажными. Кейт лежала на подушках с чашкой чаю, которую он ей принес, и счищала с разделенного на половинки печенья заварную прослойку.
- Я же просила сухого печенья.
Барни тряхнул мокрой головой.
- Другого не было. Только это и какие-то розовые вафли. Долго она у нас пробудет?
Кейт прикрыла глаза.
- А если месяц?..
- Целый месяц!
Кейт осторожно откусила печенину.
- Четыре недели. Всего-навсего.
- Четыре недели - это много, - возразил Барни. - Пятая часть времени, которое мы женаты.
Она открыла глаза.
- Барни, я не могла не пригласить ее.
- Почему?
- Потому что она мой лучший друг и у нее сплошные неприятности.
- Твой лучший друг - я.
- Значит, моя лучшая подруга.
- А если она не найдет работу…
- Найдет. Должна.
- И ужин, ужинать нам придется всем вместе…
- По вечерам она будет уходить.
- Ты же говорила, что у нее нет денег, - напомнил Барни. Кейт снова прикрыла глаза.
- Ну пожалуйста, Барни.
Он обошел вокруг кровати и присел на край рядом с Кейт.
- Я просто не хочу тебя ни с кем делить.
- Знаю.
- И хотя против Розы я, честно, ничего не имею, она не настолько нравится мне, чтобы пускать ее к нам жить.
Кейт вздохнула.
- А я как раз собирался перекрасить ту спальню, - продолжал Барни. - В желтый цвет, со слониками.
- Почему со слониками?
- В детстве я их обожал.
Кейт взглянула на мужа.
- А если малыш будет обожать медвежат?
- Значит, нарисуем медвежат.
- Роза умеет рисовать, - сообщила Кейт. - Может и медвежат нарисовать вместо платы за жилье.
- Хочешь сказать, ты разрешила ей пожить у нас даром?
- Только попросила оплачивать часть счетов, - еле слышно призналась Кейт. - Извини.
Барни поднялся.
- На тебя невозможно сердиться. У тебя слишком жалкий вид.
- Вот и хорошо…
- Но на мисс Розу Бойд я рассержусь, если выяснится, что образцовой квартирантки из нее не вышло.
- Гостьи.
- Вот именно - гостьи.
Кейт одарила его полуулыбкой, которую, как всегда говорил Барни, он заметил первой, когда сумел отвести взгляд от ямочек у нее под коленками.
- Обещаю, больше я ни о чем не попрошу.
- Нет уж, лучше поклянись.
Он впился в нее взглядом, притворяясь рассерженным, затем поднялся и направился к двери спальни.
- Барни…
Он обернулся.
Кейт вновь улыбнулась.
- Спасибо тебе.
Барни ответил ей улыбкой. Ни одна из его замужних сестер еще не произвела на свет детей, и родители готовы были носить его на руках как гения потенции.
Он погрозил Кейт пальцем.
- Только из милости, - продолжая улыбаться, предупредил он.
Для встреч с претендентами на роли в "Привидениях" была выбрана комната над пабом на Канонбери-роуд. Это помещение использовали для всевозможных целей, здесь же проводили уроки хореографии, поэтому вдоль одной стены с рядом мутных зеркал, создающих призрачный, подводный эффект, был приколочен балетный станок. В углу комнаты, по обе стороны от замусоренного ломберного стола, в серых пластиковых креслах восседали режиссер и продюсер постановки - на взгляд Эди, вдвое моложе ее, - а на полу возле их ног стояли жестяные пепельницы из паба. За пианино сидела тоненькая девушка в черном; еще один человек, в серой лыжной куртке, читал газету.
Эди сразу решила: поскольку на это прослушивание она отправилась лишь для того, чтобы задобрить своего агента, который жаловался, что Эди не в том - "повторяю, абсолютно не в том" - положении, чтобы привередничать, без тщательной подготовки она вполне может обойтись. Пьесу она прочитала всего один раз, галопом, и не стала ни выбирать одежду соответственно эпохе, ни пытаться вжиться в образ фру Альвинг.
Тем утром она заметила, как внимательно наблюдает за ней Рассел.
- Я не в духе, - заявила она, разливая кофе.
- Да?
- Никак не могу собраться. Слишком… внимание рассеяно.
- Жаль, - сказал Рассел, надевая макинтош. - Это чудесная роль.
- Это чудесная роль, - услышала она от режиссера. У него было узкое смуглое лицо и козлиная бородка.
- О да.
- Вы когда-нибудь прежде играли в пьесах Ибсена?
Эди покачала головой. Однажды ей досталась роль гостьи без слов в пьесе "Когда мы, мертвые, пробуждаемся", но этот случай не заслуживал упоминания.
Продюсер посмотрел на нее.
Тоном, который Эди сочла вялым и равнодушным, он спросил: