- Я радуюсь вместе с тобой, господин.
Верховный жрец приблизился к Энлилю, посмотрел на него долгим взглядом, затем двумя пальцами оттянул ожерелье на его шее.
- Ты добрый юноша.
- Чего ты желаешь, господин? - прошептал он.
- Ты хорошо выполняешь свои обязанности, ты учен. Со временем из тебя получится достойный служитель божества.
- Так, верховный жрец.
Энлиль покраснел еще больше. Варад-Син не сводил с него глаз, и юноша, сам не зная зачем, коснулся испачканными глиной кончиками пальцев своего ожерелья.
- Я хочу, чтобы ты почитал мне поэму, - сказал Варад-Син, прикусив губы, чтобы не улыбнуться.
- Какую ты хочешь, господин?
- Ты ведь знаешь их много…
- Да, это так.
- Прочти мне о Нергале, владыке подземного царства. Сегодня у меня такое настроение. Хочу о Нергале послушать.
Энлиль обошел жреца, уклонившись от его руки. Сел на свою циновку. Знойный ветер, накатывающий, словно прибой, сушил кожу на спине, и Энлилю казалось, что она горит.
- Я готов услаждать твой слух, господин, прекрасными словами поэзии.
- Хорошо, - Варад-Син кивнул. - Начинай.
- О, могучий владыка обширной страны, - заговорил нараспев молодой писец красивым голосом декламатора. - Величайший из воинов, в двух мирах обитающий, Зноем своим, как тростинки, спалил ты врагов…
Энлиль воодушевленно читал поэму. Он сопереживал героям, и это отражалось на его чувственном лице, - мимика Энлиля была слишком выразительной.
Он долго читал поэму, ничего не замечая вокруг. И только произнеся последние слова, посмотрел на верховного жреца. Развалившись на стуле, Варад-Син спал.
Глава 3. БАШНЯ ВАВИЛОНА
- Иштар-умми, одумайся! Твое желание - это каприз ребенка, но ты уже взрослая. Как можешь ты ослушаться отца? Тебе запрещено…
Но девушка прервала увещевания служанки, гневно топнув ногой.
- Да, да, да! Мне запрещено! В этом доме мне все запрещено.
- Уймись, я говорю тебе.
- Сама уймись. Ты называешь меня дерзкой, а что в этом плохого? Неужто лучше быть пресной, или холодной, как лягушка? Какая гадость, - Иштар-умми тряхнула головой и сплюнула.
Служанка взяла с ложа тонкое покрывало молодой госпожи, но та выхватила его у нее из рук.
- Как же ты собираешься выйти, Иштар-умми, скажи мне? Ведь отец запретил тебе.
- Очень просто, - фыркнула девушка. - Как обыкновенно выходят люди - в дверь. А что касается отца, то на его разум нашло затмение. Надо же придумать такое - запретить мне выходить в город!
- Догадываюсь, почему он так поступает, - сказала служанка, аравитянка сорока лет, с первой сединой в черных волосах, неглубокими горизонтальными морщинками на лбу и - вертикальной - меж бровей, тонких и гладких.
Кожа ее уже утратила нежность, характерную для девушек в пору расцвета, это была кожа зрелой женщины, не слишком, упругая, но гладкая и возбуждающе теплая. Ее зеркальные глаза, похожие на глаза газели, всегда светились печалью, словно на жизнь она глядела сквозь невидимую призму, и мир ломался в ее острых гранях, складываясь в немыслимые узоры: казалось, Сара вновь видела милый сердцу Иерусалим, утраченный навсегда. В общем, она все еще была необыкновенно красива.
- Подумаешь! - Иштар-умми презрительно усмехнулась. - Я и сама это знаю! Он нашел для меня какого-то жениха, и теперь боится, как бы я не влюбилась по-настоящему, но в другого.
- Между прочим, его опасения не лишены оснований. Ведь не зря же ты носишь имя прекрасной Иштар.
- Сара, но ведь я буду с тобой. Ты так строга, что одним своим взглядом можешь превратить мужчину в камень.
Так говорила Иштар-умми, дочь уважаемого в городе человека, известного торговца, чьи караваны побывали во всех сторонах света, разве что не спускались в преисподнюю.
Девушка стремительно выбежала из спальни, за ней последовала Сара, понимая, что не сможет остановить юную госпожу. Если Иштар-умми вбила себе в голову, то уйдет все равно, но тогда уже в одиночку, и горе бедной служанке, если хозяин узнает, что запрет его был нарушен.
- Эй, ты! Ты меня слышишь? - крикнула девушка кому-то внизу. - Подай лестницу. Что стоишь, как осел? Нет, ты хуже осла, хуже! Ну, наконец-то, догадался задрать голову! Давай ее сюда. Лестницу! О, боги ночи!
Сара отодвинула девушку от ненадежного ограждения, и та, дернув плечом, отошла к стене. Тростниковый навес давал сквозную тень, и отсюда, из этой прозрачной теплой тени, Иштар-умми смотрела на прямую спину Сары, на яркие блики ее монист.
Иштар-умми нисколько не удивило отсутствие лестницы на положенном месте. Несомненно, это распоряжение отца. Но что с ним стало? Отец умный человек. Так зачем же совершать столь глупые поступки? Похоже, на его разум и впрямь нашло затмение!
- Сара, - сдержанно позвала она. - Сара, это не поможет.
Служанка махнула рукой, заставив ее замолчать. Иштар-умми подбоченилась, готовая разразиться гневной тирадой, но Сара сказала, как всегда хладнокровно принимая решение:
- Надим, сделай то, что просит госпожа.
Она обернулась к девушке и ждала, раскинув руки на перилах балюстрады, вся, от макушки до огрубевших, в белых трещинах, пят, пронзенная солнцем, в медных и серебряных браслетах на запястьях, в гладком платье, облегающем ее округлый живот и грудь, ровно дышащую, пока над перилами не поднялась рогатая лестница.
Сара предложила руку Иштар-умми, и вавилонянка, с вызовом глядя на нее, поставила ногу на перекладину.
Все-таки они покинули дом! Иштар-умми ликовала. Дерзко сверкнув, глазами, девушка наклонилась к уху аравитянки и прошептала:
- Порой я сожалею о том, что не родилась мужчиной. И вот теперь, там, на балюстраде, я подумала о том же. Ах, Сара, не будь ты рабыней… - и она расхохоталась, глядя, как нахмурилась ее служанка.
- Спусти на лицо покрывало, - строго сказала Сара.
- Вот еще! Я пока не замужняя женщина!
- Но и не публичная! А стараниями твоего отца скоро ты выйдешь замуж.
- Ну и длинный же у тебя язык! - огрызнулась Иштар-умми.
- Куда мы пойдем? - сухо поинтересовалась служанка.
- А я разве не сказала? Мы отправимся в целлу.
- Зачем это? - насторожилась Сара.
- Я хочу поговорить с богиней. Скажу тебе правду, Сара, я хочу любить, хочу, чтобы Иштар помогла мне. Я буду просить ее об этом. Я не против замужества, но хочу выйти по любви.
- Хорошо, что твой отец тебя сейчас не слышит. Разговаривая, они шли по неширокой улице жилого квартала с непрерывными оштукатуренными стенами, кое-где разделенными нишами и выступами. Тротуар постепенно поднимался, но женщины легко взбегали по разогретым на солнце ступенькам, отшлифованным тысячами ног.
Здесь было сравнительно тихо, попадались навстречу рабыни с кожей цвета олив, обремененные корзинами со снедью и кувшинами с питьевой водой. Мелкие торговцы ехали верхом на навьюченных осликах. Копыта звонко стучали по плитам, которыми была вымощена улица. Один торговец предложил Иштар-умми с лотка засахаренную грушу, и девушка, не замедляя шага, взяла ее. Сара отдала торговцу мелкую монету и бросилась догонять госпожу.
Они шли быстро. Одна улица сливалась с другой, плавно перетекая в третью, образуя почти прямую линию с непрерывной неровной тенью от противоположной стены и шапками финиковых пальм, растущих во внутренних дворах домов.
Наконец женщины вышли в сад, примыкающий с одной стороны к самому Евфрату. Близился месяц нисанну, природа вступала в пору обновления, и сад пестрел цветами и источал дурманящие ароматы. Где-то в отдалении слышались голоса - рабы занимались искусственным оплодотворением финиковых пальм.
Мужские метелки заботливо вкладывались в женские соцветия "древа жизни". Цвели гранаты, инжир, белой пеной вскипали грушевые деревья.
По узкой тропе Иштар-умми вышла к каналу, пересекающему сад. Здесь, в небольшой, отведенной в сторону заводи, цвели лотосы. Лилии и розы подставляли небу свои раскрытые чаши, и солнце наполняло их с избытком теплом и светом.
Девушка села прямо на траву в тени пальмы, прислонившись спиной к ее шероховатому стволу. Темные глаза вавилонянки полнились загадочным сиянием. Она о чем-то напряженно думала, но мысли ее были приятны.
Сара наслаждалась покоем этого места, блеском воды в канале, дыханием цветов. Небо было необыкновенно яркое, синее, такое, что и смотреть нельзя - слишком сильно искушение обрести крылья. Она ступала босыми ногами по траве, чувствуя ее мягкость.
- Знаешь, Сара, здесь так хорошо, что хочется умереть, - внезапно нарушила молчание Иштар-умми.
Аравитянка встрепенулась.
- Странно слышать такие слова из твоих уст, - отвечала она. - Мир прекрасен до слез, а жизнь так быстротечна. В твои годы, кажется, что дорога длинна, на самом деле, это не так. Вот, смотри, мне уже сорок, а я помню дни, когда была такой, как ты теперь, так же отчетливо, словно и не истекли десятки лет.
- Да? И много у тебя было счастья?
- Было много радости. Я любила свой дом.
Иштар-умми отвернулась, закрыла глаза: Так обострялись все звуки и запахи. Так можно было просто молчать и думать, но Сара продолжала:
- Я часто думаю о доме. Моя семья погибла. Может быть, там кто-то и остался из родни, а кто-то живет в Вавилонии. Вот только места юности притягивают, и ничего с этим не поделаешь. Увижу ли я когда-нибудь Иерусалим, развалины храма? Наверное, нет.
Она покачала головой, сорвала с ветки цветы граната.
- Так что не спеши к ночным богам. Царство Нергала не чета верхнему миру, и его дворец куда беднее Этеменанки. Поднимись, я украшу твою голову цветами.
Иштар-умми прижала прохладные пальцы Сары к своим вискам. От женщины пахло кипарисовым маслом, ее короткие завитые волосы придерживала белая лента, светились ожерелья на полной шее. Раздался отдаленный взрыв смеха, веселые голоса что-то выкрикивали. Зазвучала песня. Пел молодой раб, ему в такт прихлопывали.
- Если бы была жива твоя мать, она бы порадовалась твоей красоте, - сказала Сара, глядя девушке прямо в глаза.
Иштар-умми поджала пухлые губы:
- Да, была бы жива, если бы не этот пятый ребенок, который забрал себе ее жизнь!
- Ты несправедлива. Они ушли вместе.
- Да. Но этого не должно было случиться!
- Боги решают за нас, - вздохнула Сара и направилась к ограде, едва видневшейся сквозь зеленое кипение листвы.
Покинув сад, женщины шли молча. Воспоминание о матери расстроило Иштар-умми. Девушка думала о прежних днях, о счастье находиться рядом с матерью, о ее глазах, все видящих и понимающих, о ее последней беременности. Пятого ребенка она носила тяжело, все время болела, страшно осунулась и подурнела. На самом деле (уже позднее кто-то сказал Иштар-умми) у нее когда-то умерло трое детей, и значит, эта беременность была восьмой.
Воспоминание о матери вернуло ее в детство, где чистым светом сияла любовь, и не было ни слез, ни потерь. Сара шла, склонив голову. Она тоже о чем-то думала. Губы ее иногда шевелились, точно женщина шептала молитвы. Но делиться своими мыслями с госпожой она не собиралась.
Близилась главная улица квартала. Гул сотен голосов приближался, и звучал точно хор неприкаянных душ. Кричали животные; торговцы во все горло расхваливали свой товар, до испарины торговались с покупателями. Повсюду сновали рабы с тюками, их обнаженные тела пекло солнце. За тростниковой стеной слышался стук молотка каменотеса.
В разных направлениях двигались повозки: богатых горожан, украшенные дорогими тканями, подчеркивающими значимость хозяина и создающими тень; ремесленников и бедных людей, которые куда-то отправлялись целыми семьями - с голодными кричащими детьми и худыми женами.
Торговцы готовой снедью тащили за собой тележки и, если удавалось, занимали место в какой-нибудь нише и раскладывали свой товар. Вкусно пахло печеной, политой тростниковым медом тыквой, вареной чечевицей и бобами. За мелкую монету можно было купить фиников, гранатов, холодной воды и пальмового вина. Нередко обедающие располагались здесь же, на тротуаре, в жидкой тени, падающей от стен.
Ближе к центру в толпе все чаще стали мелькать расшитые золотом одеяния жрецов. С лязгом проходили отряды пехотинцев в бронзовых панцирях и поножах, с короткими мечами и луками. Лес копий, похожий на обугленные пальмовые стволы, поднимался над бронзовыми шлемами, ослепительно сверкавшими солнечными бликами.
Гигантский массив "Дома основания небес и земли" - Этеменанки - приближался с каждым шагом, восхищая своим великолепием. Вавилонская башня возвышалась над городом, отмечая центр мира, высоко в небо, вознося храм Мардука, верховного божества, для которого здесь поставили золотое ложе и стол.
Великий зиккурат, построенный еще во времена Хаммурапи, постепенно обваливался и разрушался. Время безжалостно. Для человека оно течет в одной плоскости, для башни - в другой. Но столетия наложили и на нее свою печать.
Перестраивать Этеменанки начал Набопаласар, царь-завоеватель, победивший Ассирию и сравнявший с землей Ниневию, столицу вражеского царства близ Тигра. Но скорая смерть помешала увидеть ему свое дело завершенным.
Сын его, Навуходоносор, достроил Этеменанки до конца, и гордо вознесла она свою главу.
С южной стороны башни до второго уровня поднималась широкая лестница, по которой восходили счастливые жрецы. А далее она, словно пояс, обвивала зиккурат, стремясь к храму, голубому, подобно утру.
Великий зиккурат отделялся от города высокой стеной, и на его территорию входили лишь избранные. Близ башни располагалась Эсагила - главный храм Мардука.
Перед воротами храма раскинулся главный базар Вавилона. Здесь царило оживление: можно было оглохнуть от шума, от смешения речи, ослепнуть от многоцветных красок и мелькания людей. Купцы со всех уголков мира стекались к этому месту. Каждый день в Вавилон приходили караваны, и прекраснейший город верхнего мира богател день ото дня.
Базарная площадь пестрела матерчатыми навесами торговцев, в воздухе витал аромат различных кушаний, пряностей и масел. Иноземные купцы охотно покупали зерно, муку, финики, кунжутное масло, сушеную рыбу. Яркие ткани Вавилона и прекрасная керамика высоко ценились повсюду. Здесь же драгоценные украшения, благовония, мази, цилиндрические печати из полудрагоценных камней, распространенные по всему миру, вплоть до Греции, меняли на лес, камень и металлы.
В Вавилоне отдавали предпочтение кедру, привезенному из Ливана, цена его была на вес золота. Архитекторам и скульпторам требовался камень, и Вавилон охотно его покупал. Все эти сделки совершались здесь, у врат священной Эсагилы. Сюда привозили рабов, выстраивая для показа, расхваливая их положительные качества, умалчивая о недостатках. Здесь лились потоком слезы, деньги, смех и веселье.
Уличные поэты, которым порой не на что было купить себе еды, декламировали здесь свои стихи, бродячие труппы показывали театральные представления. По базарной площади шныряли воры и нищие; публичные женщины с непокрытой головой и распущенными по плечам волосами предлагали заезжим купцам свою недолговременную любовь. Таков был этот базар, и сюда пришли молодая госпожа Иштар-умми и ее верная рабыня.
Сара не спускала глаз с девушки. Поведение ее казалось женщине странным. Смутная улыбка блуждала по ее лицу, даже полупрозрачное покрывало не могло этого скрыть. Лучились глаза, взгляд был направлен будто бы внутрь, в собственный океан просыпающейся чувственности, которую еще не успели обуздать ни законы, ни правила.
Порой Иштар-умми начинала озираться, шарить глазами, выхватывая лица из толпы, словно ища кого-то. О да, Сара отлично понимала девушку! В семнадцать лет хочется быть непохожей на других, выглядеть лучше, красивее. А поскольку собственная красота еще не осознана до конца, еще маячит где-то вдали время полного расцвета, смутные, неясные догадки заставляют просыпаться среди ночи, замирать, прислушиваясь к тихому стону чувственности.
Если нет уверенности в себе, подтверждение своей привлекательности приходится искать в чужих взглядах. Иштар-умми хотелось, чтобы мужчины при виде ее замирали, а женщины завидовали. Ах, ну какая девушка не мечтает об этом!
Саре нравилось смотреть на юную госпожу. Иштар-умми была привлекательна, могла, когда это выгодно, быть просто милым ребенком. А эта открытая улыбка так шла ей!
Сара попала в эту семью, когда девочке не исполнилось и года, и Иштар-умми росла на ее глазах. Не имея своих детей, аравитянка искренне привязалась к ней и заботилась, как о родной дочери.
Иштар-умми родилась очень слабой и болезненной, и врачеватели твердили в один голос, что девочка не выживет. Но она выжила и стала расти и хорошеть, а вот ее матери, действительно, пришлось нелегко.
Едва родив Иштар-умми, она вновь зачала, еще не успев до конца оправиться от тяжелых родов. Но вскоре младенец умер, и женщина, не доносив плод, преждевременно освободилась от бремени.
Вскоре в их доме появилась молодая рабыня, аравитянка Сара. Она-то и поставила на ноги крохотную Иштар-умми. И вот теперь ее воспитанница - невеста. Отец девушки Сумукан-иддин, влиятельный человек, сосватал ее в дом государственного судьи, сын которого готовился к дворцовой службе.
Сара радовалась за молодую госпожу, но было нечто, что пугало ее. Иштар-умми вдруг начала говорить о любви, высказывала вслух свои желания, надежды. О, Сара знала ее характер! Непокорный ребенок. А если она и в самом деле кого-то полюбит, будучи уже замужней женщиной? Ведь она пойдет против мужа, семьи, общества, не побоится судей!
А закон к неверным женам ох как суров… "Что же будет, ~ думала Сара, - что же будет дальше?"
Глава 4. ПОДАРОК НИНГАЛЬ
- Я прошу исцеленъя у Эа, Падаю ниц пред Дамгальнунной, Провозглашаю бога Мардука. Вавилон - вечное царство, врата бога, И несокрушим фундамент его.
Арфист положил раскрытую ладонь на струны, и они смолкли. Мрак сгустился перед рассветом. Аромат лилий и гирлянд из цветов граната в покоях сделался слаще и сильней. Три светильника, наполненные пальмовым маслом, источали неяркий свет, чистый, как созвездия над храмами.
Завершились часы третьей стражи. Царь не спал в эту ночь. Как, впрочем, и в прошлую, и в ту, что предшествовала ей.
На широком ложе, убранном драгоценными тканями, полулежал, опираясь на локоть, человек, от которого зависели судьбы миллионов. Он склонил на грудь уже почти седую голову. Тяжкие думы одолевали его. Много дорог осталось позади - в походах в чужие царства и по своей земле. Но вот, наконец, он понял, что устал.
Даже боги устают от собственной ноши, а он всего лишь человек, бренная плоть. Он устал, и злые духи тут же принесли ему отраву. Это была не еда и не питье: тяжкие сомнения и грехи отягощали его душу. Но он не хотел признаваться в этом даже себе самому. Он верил себе как никто другой. Истекал сорок второй год его правления.
Навуходоносор, царь Вавилона, был одинок, как только могут быть одиноки сильные люди. Он сделал многое для своего царства, пришла пора подводить итоги.
Вчера он входил в гарем. Прекрасные жены и наложницы пытались развеселить его, но все время с лица царя не сходила кривая, ироничная полуулыбка. И вот теперь близится рассвет, на пороге новый божественный день. Жаркая ночь не успокоила его сердце, а новый день принесет новые заботы.