– Верно говорите! – поддерживаю я матушку в ее же тоне. – Но то дела прошлые, а уж теперь-то я все время настороже, можете не волноваться.
– Да как тут не волноваться. – Матушка поводит плечами. – Только отвернешься, у него уже дети внебрачные откуда ни возьмись. С такой мамкой страшно подумать, что там за ребенок.
– Ну вот это вы зря, – говорю с укоризной. – Мальчишка отличный, умный, красивый, рукастый, мне по работе помогает, одни плюсы.
– Покажите хоть, он у вас здесь? – недоверчиво просит матушка.
– Да, сейчас я его позову, – включается Азамат и берется за трубку.
– Может, вам пока чаю? – предлагаю я, заметив, что никаких следов пищевой активности на кухне нет. Азамат, видимо, как только матушку в дом ввел, сразу каяться начал, без прелюдий.
– Что вы оба заладили с этим чаем?! – восклицает матушка. – Азамат пять раз предложил, ты теперь… Что я, чаю не пила?
– Ну… Хотите сока карамельной сливы? – тут же исправляюсь я. Азамат, прости, что плохо о тебе подумала.
– А из нее сок жмут? – удивляется матушка. – Вот это интересно, она же ватная такая…
– Сок делают из немного недозрелой, – поясняю я, добывая из холодильника красивый пластиковый кувшин, пока матушка не передумала.
В этот момент дверь робко приоткрывается, и к нам присоединяется встревоженный Кир. Он опасливо смотрит на матушку, потом переводит взгляд на меня и изображает некое подобие вежливой улыбки, которое, впрочем, при необходимости легко выдать за нервный тик.
– Ох ты ж! – восклицает матушка. – Как на Аравата-то похож! Сынок, ты уверен, что он твой?
– Конечно мой! – выпаливает Азамат с неожиданным пылом. – Да и потом, с какой бы стати Алансэ понесла от Аравата, она ему даже никогда не нравилась.
– Твоя правда, – соглашается матушка, не отрывая взгляда от растерянного Кира. – Но прям вылитый Арават в молодости!
– Да они все друг с друга копии, – вступаюсь я. – Вон и Алэк тоже… Ой, Азамат, он у вас тут задрых под разговоры!
Алэк и правда с ангельским видом посапывает в манеже, обложившись мягкими игрушками.
– Уй-ти ма-а-аленький! – умиляется матушка. – Как там твоя мать его называла? Внучок? Смешное слово, на имя бога похоже.
– Ох, не напоминайте, – содрогаюсь я. – Кир, ты сока хочешь?
Кир неохотно подходит поближе и, кажется, подавляет желание спрятаться за меня.
– Все нормально? – тихо спрашивает он из-за стакана с соком.
– Да, все отлично, – так же тихо отвечаю я и добавляю громче: – Можно собираться на рыбалку!
– Ой, и правда! – вспоминает матушка. – Что мы тут сидим болтаем, пойдемте лучше в лодке болтать.
– Для этого все готово, – подхватывается Азамат. – Только одеться… И да, ма, Арон про Кира знает только официальную версию. Не говори ему, хорошо?
– А он тут, что ли? – моргает матушка. – Конечно, не скажу, у него ж язык за зубами не держится. Давай зови его, хоть раз в дюжину лет младшего сынка повидаю!
Вскоре на кухне становится почти тесно – скорее всего, оттого что и Арон, и Алтоша склонны занимать очень много места в пространстве, гораздо больше, чем им полагается по габаритам.
– Мать? – уточняет Арон, присматриваясь. – Еле узнал тебя. Давно не виделись…
– Ишь ты бородищу-то отрастил! – усмехается она в ответ, протягивая руку, чтобы потрогать, но Арон проходит мимо и плюхается на диван, явно намереваясь пустить там корни. Не тут-то было: Азамат поддевает его под мышки и, приподняв над полом, возвращает в зону досягаемости матушкиных рук.
– Поздоровайся по-людски, – грозно велит он опешившему Арону. – Раз в дюжину лет-то можно!
– Ладно-ладно, – бормочет Арон. – Чего ты сразу…
Он послушно обнимает развеселившуюся матушку.
– Ты, Азамат, его в детстве не воспитал, так сейчас принялся? – смеется она, отпуская Арона. – Ну-ну, давай тренируйся, тебе вон еще двоих в люди вывести надо. А, Алтонгирел-хян, здравствуй, и ты тут. Ну, Азамат, вечно ты к жене в дом гостей натащишь!
Алтонгирел скомканно здоровается и, подобно Киру, прячется за стаканом сока.
– А это кто? Сынок, ты ж про одного вроде говорил…
Азамат хохочет.
– Не волнуйся, ма, это Кирова подружка, мы ей ищем духовного наставника, ей силу надо укрощать, а то пока она говорить не может.
Айша смущенно улыбается и отвешивает легкий поклон.
– Опять ты за других людей работу делаешь, – вздыхает матушка. – Ладно, видать, судьба такая. Ну что, рыбалка у нас будет сегодня или так и просидим весь день? Я вот и любимые снасти привезла. Там погода сказочная, ветра нет совсем, хвоинка не колыхнется. Пойдемте уже!
Все кидаются одеваться и собираться. Я-то дома остаюсь, но надо детей одеть, еду упаковать. Напяливаю на Айшу три пары шерстяных носков, а потом заворачиваю ей ноги в плед. Сверху-то на нее надевается дареная шуба, в которую ее можно три раза завернуть, но уж зато тепло.
– Чегой-то, она ходить не может, что ли? – спрашивает матушка, наблюдая за моими действиями.
– Может, но у нее зимней обуви нет вообще, мы же ее из приюта забрали.
– Из приюта? – хмурится матушка. – А вроде чистенькая.
– Отмыли, – усмехаюсь я.
– А, ну раз отмыли, так что ж, у тебя в хозяйстве сапог не найдется лишних?
– Ей все велики, ножка крошечная.
Матушка подходит, довольно бесцеремонно берет Айшину ногу, задирает повыше и прикладывает к своей ладони.
– Да как моя у нее нога. Возьми вон в синей сумке сверху у меня запасные сапоги да надень ей. Не дело это здоровую девчонку на руках таскать.
– Ма, – Азамат застывает в процессе шнурования ботинок, – зачем ты сюда привезла запасные сапоги? Ты тут зимовать вознамерилась, что ли?
– Еще чего! – подбоченивается матушка. – У меня свой дом есть! А сапоги взяла на случай, если в лодке промочу.
– В моей лодке не промочишь, – обижается Азамат.
– Давайте топайте уже в эту лодку, – говорю, надевая на Айшу сапоги. Насчет того же размера матушка погорячилась, конечно, но на три шерстяных носка нормально. – Скоро стемнеет!
– Это как раз хорошо, – возражает Азамат, закидывая за плечо короб с едой. – В сумерках ловится лучше. Ну, все готовы? Пошли!
Когда дверь за ними закрывается, я вздыхаю с облегчением.
Пока их нет, я немножко шуршу по хозяйству: прибираю на кухне, подготавливаю плацдарм для возни с рыбой, в процессе натыкаюсь на открытую книжку и снова зависаю над изображениями Ирлика. Ну не лежит у меня к ним душа. Ладно, надо хоть канву поискать, я вроде покупала большой кусок черной. А Ирлика надо, конечно, на черном фоне, он ведь такой весь светящийся… Рулон канвы обнаруживается в ларе, которому Кир смастерил замок, поэтому туда больше не попадают тонны кошачьей шерсти. Размер даже масштабнее, чем я думала, полтора на полтора. Я обвышиваюсь… Можно, конечно, отрезать, но у тряпки фабрично обработанный край… Да и я обещала Ирлику большой портрет. Ладно, пока размечу для очистки совести, а потом еще подумаю. Где мой большой белый маркер?..
Разметкой занимаюсь до темноты – в это время года день совсем короткий. Потом раскладываю вокруг себя нитки и бисер и принимаюсь, подобно сказочному злодею, чахнуть над сокровищами. От этого бесконечно прекрасного занятия меня и отрывают оглушительное уханье и стук в окно гостиной – как я с перепугу не перевернула все коробки с бисером, ума не приложу, но, к счастью, только нитки рассыпала.
За окном светятся красные перья. Ого, да это сам прототип пожаловал. Приоткрываю окно.
– Привет, ты в дверь звонить не пробовал? – спрашиваю.
– Еще чего, глупости какие, – усмехается он, выпуская изо рта облачко пара. – Что я, всегда одинаково входить должен? Открывай, открывай, а то я через печную трубу занырну!
– Тут нет печки, – сообщаю я, открывая окно пошире. – Давай быстро, а то выстудим всю комнату.
– Я нагрею, – великодушно обещает Ирлик, перекидывая ноги через подоконник. Когти оставляют бороздки на ковре. Он в божественной форме, при всех гирляндах и в юбке, на сей раз шоколадного цвета с красными и золотыми узорами.
– Ты немного рановато, – говорю. – Рыба еще на удочке.
– Знаю, знаю, – отмахивается Ирлик. – Я пока не голодный. Просто скучно стало. По снегу мое царство засыпает, заняться там нечем. Летом-то можно хоть в кабак сходить, обыграть мужиков в бараньи или еще во что… А сейчас мне в человеческом теле холодно.
Он демонстративно усаживается перед искусственным камином, скрестив ноги так, что когти торчат по обе стороны под опасными углами.
– Ну, в доме-то, может, превратишься? – с надеждой спрашиваю я.
Ирлик морщится.
– Не хочу. У тебя тут даже живого огня нету, вроде тепло, а неуютно. Да вы меня уже все видели, от кого скрываться-то?
– Тут Азаматовы мать и брат, – говорю, подавляя желание возмутиться: у меня идеально уютный дом, а живой огонь – это постоянная опасность пожара!
– Вот не понять мне вас, людей, – встряхивает гривой Ирлик. – Какая разница, как я выгляжу? Суть-то одна!
– Когда ты выглядишь как человек, можно временно забыть про суть, – поясняю я.
– Забыть – это да-а… – протягивает Ирлик задумчиво. – Кстати! Как твоя вышивка поживает?
– Да вот, – делаю жест в сторону разложенной на столике канвы и расставленных по всем креслам коробок с богатствами. – Только материалы подобрать успела. Пытаюсь придумать, как тебя лучше изображать, и пока ничего путного в голову не приходит. Хочется похоже, но я же не художник.
Как-то незаметно для меня Ирлик внезапно оказывается посреди моего барахла, не изменив позы. Сует нос в нитки, шерудит мизинцем в бисере.
– Красиво, – заключает. – Земное все, да? На Муданге так делать не умеют. Так тебе чего, позировать надо, что ли?
– Э-э-э, собственно… А нельзя тебя сфотографировать? – решаюсь я.
Ирлик сдвигает брови под напряжением мысли.
– Это такие моментальные картинки, что ли? А как они получаются?
– Ну-у, там свет попадает на сенсор, превращается в электричество и выводится на экран… – мучительно адаптирую я институтский курс оптики.
– А откуда этот свет берется? – серьезно спрашивает Ирлик.
– Из чего-нибудь светящегося, – пожимаю плечами. – А от всего прочего он отражается и тоже попадает на сенсор.
Он все еще морщит лоб.
– Это от человеческого глаза сильно отличается? – спрашивает наконец.
– Сенсор по-другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.
– Тогда, наверное, можно, – поднимает брови Ирлик. – Попробуй.
– Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле… Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или еще что… поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.
Ирлик заходится хохотом.
– Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! – веселится он, откидываясь на ковер перед камином. – Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?
– Никак, – ухмыляюсь я, щелкая камерой. – Ты отлично получился, гляди!
– А, так это была уловка? Уважаю! – радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. – Мм, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.
– Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать…
– Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведем!
– Ну не в доме же! – ужасаюсь я.
– Ладно, – снисходит Ирлик, – не в доме так не в доме. У вас кострище где-то было на берегу, пошли туда.
– Погоди, давай всех дождемся… У меня тут ребенок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснется, испугается…
Ирлик со вздохом встает, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
– Он еще два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и с приглушенным всхлипом исчезает в будке. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
– Шагай почаще, – прошу. – Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня веселый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперед. Теперь перед нами прямая черная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
– Еще же дрова надо взять! – вспоминаю я.
– За каким шакалом тебе дрова? – воздевает руки к небесам Ирлик. – Я захочу, снег гореть будет!
– Как скажешь, – покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но, как только Ирлик встает в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им – лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щелкать. Впрочем, результат какой-то странный.
– Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, – говорю. – Дома так не было.
– А что, не надо? – оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. – Ты же сказала, все, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше…
– Э-мм, я еще сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше – не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.
Ирлик приглушает костер и наклоняется рассмотреть превьюшки.
– Ой нет, мне так не нравится, – морщится он. – Тут меня и не узнать. Давай заново.
Я отхожу, а он снова разводит вокруг себя геенну, поднимает столбы искр, крутится на месте, вдруг со смехом пускается в пляс, как будто слышит какую-то музыку, которая мне недоступна. Сверкающие бусы болтаются вокруг него, перемешиваясь с искрами. Я выставила камеру на автоматическую съемку с максимальной скоростью при необходимой выдержке, потому что палец уже отсох на кнопку жать.
– Ирлик, а ты можешь сделать, чтобы у тебя перья на голове тоже стали огнем? – спрашиваю, осторожно обходя его по кругу.
Сначала мне кажется, что он не услышал, но потом он театрально взметывает гриву, и весь головной убор обращается в пламя, да и вообще непонятно, где там еще волосы, а где уже огонь.
Не знаю, сколько проходит времени, но у меня начинают зажариваться нос и замерзать ноги, когда Ирлик утихомиривается. Он присаживается на один из камней, ограждающих кострище, смиряет огонь до небольшого костерка и стряхивает с плеча несколько искорок. Вдруг что-то привлекает его внимание в самой середине импровизированной танцплощадки, и он подается вперед, садится на колени в золу, поднимая новые снопы искр, сгибается и бережно поднимает из пепла что-то маленькое.
– Что там? – спрашиваю я из-за камеры.
– Семечко горючей травы, – негромко отвечает Ирлик, как будто боится сдуть находку. – Как оно тут выжило-то…
– А что это за трава? – любопытствую я.
– Это моя трава, – нежно произносит Ирлик. – Смотри.
Я и смотрю – в видоискатель.
Из Ирликовых ладоней поднимается дрожащий золотой росток, как будто капля раскаленного металла течет вверх. Упругая почечка на верхушке тужится под горячим дыханием бога и раскрывается двумя листочками.
– Добро пожаловать в мир. – Ирлик трогательно улыбается.
Я щелкаю спуском и понимаю, что вот он, кадр, которого мне хотелось. Все эти пляски посреди пожара, конечно, эффектные, но они какие-то уж слишком очевидные. Бог огня, все как положено. А тут он такой живой, такой, как справедливо заметил Алтоша, милый, полностью поглощенный заботой о чем-то маленьком и беззащитном… Раз уж эта вышивка ему в подарок, пускай он почаще смотрит на себя такого, а зажигательные танцы – это для широкой общественности. Я решительно выключаю камеру.
Ирлик тем временем нагребает полную горсть золы с землей и аккуратно усаживает туда новоиспеченное (почти в прямом смысле) растение.
– Пойдем посадим его в плошку, – говорит, не отрывая взгляда от ало-золотых листочков.
– Пошли, – охотно соглашаюсь я. – Ты хочешь его забрать?
– Нет, раз оно тут осело, тут ему и расти. Оно под снегом спит всю зиму, а я его разбудил, теперь в тепло надо, иначе погибнет. Как снег сойдет, найди ему уютное солнечное местечко на склоне, пускай растет, пожар от дома отводит.
– Ты же сказал, оно горючее?
– Ну да, на себя огонь стягивает, дому не достанется.
Мы возвращаемся, как белые люди, через дверь. Алэк действительно по-прежнему спит, только повернувшись на другой бок. Раскаленную травку мы усаживаем в симпатичную глиняную пиалу. Выпущенный из рук Ирлика, росток перестает светиться и принимает тусклый зеленовато-бурый оттенок.
– Его поливать нужно? – спрашиваю, стряхивая шубу.
– Очень редко, и не водой, а ароматическим маслом, – наставляет Ирлик. – Уф-ф. – Он сладко потягивается. – Хорошо поразмялся, а то уж вовсе деревенеть начал.
– Гляди, – говорю, перекидывая снимки на бук и выводя на большой экран. – Тебе такая картинка нравится?
– Ах да, картинки же! – вспоминает Ирлик. – Да бери какую хочешь, я твоему вкусу доверяю. Эх-х-х. – Он трет лицо, потом приглаживает волосы, превращая свой головной убор в дополнительные пряди, более красные, чем остальные его рыжие волосы. Потом он охватывает себя за плечи и проводит ладонями вниз до бедер, наклоняется и продолжает до самых пят. Когда он распрямляется, я замечаю, что все украшения с него исчезли, заменившись на тонкий замшевый пестро вышитый жилет со стоячим воротником и длинным узким вырезом и шаровары, расцветкой точно повторяющие юбку. Стряхнув в никуда с пальцев кольца, Ирлик удобно укладывается на ковре перед камином и улыбается мне, прикрыв накрашенные глаза.
– Решил в домашнее переодеться? – хмыкаю я.
– Ну да, – мурлычет он. – Ужин когда еще будет, а в венце лежать неудобно.
Из-за дивана появляется Мюон и подходит потереться о расписной Ирликов локоть. Бог зевает, сверкая золотыми зубами.
– У тебя почитать чего-нибудь не найдется?
– Тебе в каком жанре? – спрашиваю, запуская в буке программу для создания вышивальной схемы из фотографии.
– Я люблю алгебру, – неожиданно сообщает Ирлик.
Я настороженно оборачиваюсь.
– Алгебру? – проверяю, что не ослышалась.
– И еще логику, – продолжает Ирлик.
Моя картина мира покрывается мелкими трещинами. Помимо всего прочего, термины "алгебра" и "логика" в муданжском неродные, и я впервые слышу, чтобы Ирлик употреблял какие-то иностранные слова.
– Чего таращишься? – спрашивает он, открывая глаза пошире. – Нету?
– Сейчас посмотрю, – обалдело отвечаю я, поворачиваясь к экрану. – Если и нету, я в Сети найду… Только вот они вряд ли будут на муданжском…
Ирлик морщит нос.
– Это хуже. Я от всеобщего быстро устаю.
– А ты на нем понимаешь? – осторожно переспрашиваю я.
– Ну да-а, – протягивает Ирлик, – но уж очень сильно напрягаться приходится.
– Понятно… – Я пару минут шуршу в буке, просматривая имеющуюся литературу, потом набредаю на папку, в которую Азамат скинул обучающие программы для Кира. – О, слушай, есть логические игры, хочешь?
– Хочу! – оживляется Ирлик. – А ты со мной будешь играть?
– Тут есть для одного.
– Одному скучно, – выпячивает губу он.